На том конце провода откровенно усмехнулись:
- Простите, но у вас тембр голоса столь схож с тембром голоса Виктории Сергеевны...
- А почему вы называете мою мать Викой, а не Викторией Сергеевной?! взорвался Володя. - Она вам что, подружка (ах, снова глупость)?!
- Нет, пока что нет! - снова язвительно усмехнулась телефонная трубка, и Володя похолодел, ощутив то, что разговаривает с человеком, которого знает, но не может вспомнить, кто же это.
- Пока?! - совсем по-девчоночьи взвизгнул Володя. - Знаете, дядя, не советую вам больше сюда звонить! У моего папы, мужа этой Вики, такие кулаки, что в штаны навалите, если он до вас доберется (грубо-то как)!
- Кулаки - это ещё не самый лучший аргумент, - спокойно, но с издевкой проговорил незнакомец. - А вы все-таки передайте своей маме наш разговорчик. Пусть порадуется за своего защитника-сына. Хорошо?
- Вот еще! - выкрикнул Володя. - И не подумаю! - И положил трубку, вернее, бросил её на рычаг.
Но вечером он все же передал маме содержание этого странного телефонного разговора, внимательно глядя в её лицо. Мама, конечно, делала все, чтобы казаться совершенно спокойной, но Володя видел, как раздувались её ноздри и мелко-мелко двигалась бровь.
- Зря ты нахамил этому человеку, - строго заметила она после того, как сын закончил свой взволнованный рассказ (папы, понятно, рядом не было). Это, наверно, Гольдштейн звонил, из института. Ну и что ж, что Викой меня назвал? Меня в институте так очень многие зовут - у нас церемонии не приняты. А ты уважаемого человека кулаками своего отца пугал... Просто по-свински получилось. Впредь тебя прошу быть сдержанней. Некрасиво!
- Мама, мне этот голос знакомым показался. Он уже второй раз звонил, а твоего Гольдштейна я совсем не знаю...
- Успокойся! - строго сказала мама. - Это Гольдштейн, только Гольдштейн - доктор археологических наук.
- Ну так позвони ему сейчас, при мне, - не унимался упрямый Володя, потому что видел - мама врет. - Возьми и позвони!
- Не стану я ему звонить, - строго и властно заявила мама. - Если человеку нужно, он сам мне позвонит! И закончим этот разговор... такой неумный разговор!
Володя вздохнул и поплелся на кухню пить чай.
...Сегодня же, после грубой выходки мамы, после её оскорблений в адрес отца, он припомнил те странные звонки, но ничего не сказал о них папе. Зачем? Пусть думает, что его жена вымоталась, бегая по магазинам. А разве это не правда? Время-то какое!
Гадкое настроение Володи, усугубившееся после того родительского скандала, стало совсем плохим, когда ему пришлось вынести ещё один телефонный разговор, ещё более загадочный, странный, даже страшный, как ночной кошмар. Это случилось вечером, перед сном. Трубку сняла мама и тут же позвала Володю:
- Тебя!
- Алё, я слушаю, - очень робко, словно в предчувствии чего-то страшного, сказал Володя, и чей-то далекий мужской голос из глубин пространства произнес:
- Слушаешь? Ну так тебе от Иван Петровича привет...
Володя вначале ничего не понял, но, даже не догадавшись сперва, от кого же, собственно, передают ему привет, он вдруг почувствовал, что держать рукой телефонную трубку очень неудобно - ладонь покрылась холодным липким потом.
- От какого... Иван Петровича? - деревенеющим языком, непослушным и вялым, проговорил Володя еле слышно.
- Забыл, что ли? - сильно удивились в трубке. - Да от того, кто кавалергардским палашом владел, от оружейника... Неужто не помнишь?
Володя машинально опустился на стул рядом со столиком, на котором стоял аппарат, - кажется, если бы он не сделал этого, то обязательно бы упал, так подкосились его ноги.
- Но ведь Иван Петрович... умер... - уже не проговорил, а пролепетал мальчик. - Откуда же... привет?
Но этот довод, похоже, ничуть не смутил Володиного собеседника. Он удивленно хмыкнул и сказал:
- Да оттуда и привет! С Елисейских полей, из Царства мертвых! Иван Петрович тебя любил, а для хорошего человека чего ж не постараться - вот и прислал тебе приветик. А ещё велел тебе передать: ты-де, Володя, с одним человеком по-свински поступил, и нужно тебе будет тому человеку одну службишку сослужить, да...
- Не помню, с каким человеком? Почему по-свински? - бормотал ошеломленный, напуганный Володя, который слышал в голосе незримого посланца Царства мертвых знакомые интонации.
- А ты подумай хорошенько - может быть, и вспомнишь, - уже с угрозой произнес мужчина, и в телефонной трубке запикало.
Телефон стоял в коридоре, и когда Володя вернулся в комнату на чужих, тяжелых, как у манекена, ногах, мама не узнала сына и даже испугалась, увидев белое, точно известка, лицо мальчика.
- Тебе плохо, плохо?! - не на шутку взволновалась она и побежала за нашатырем. - Ну, кто, кто это звонил?! - дрожащим голосом спрашивала мама. - Я знаю, тебя кто-то разыгрывает, а ты, истеричка, каждому веришь! Сам себя мучаешь и мать свою терзаешь! Глупый! Жестокий!
Володя, пошатываясь, встал с дивана, куда уложила его мама, и, направляясь в свою комнату, еле слышно вымолвил:
- Я не истеричка и не жестокий. Это на самом деле мне с того света привет передавали...
В ту ночь Володя до самого утра не мог заснуть. Он вспоминал все эти странные телефонные звонки, анализировал, буквально препарировал сознанием содержание всех разговоров, припоминал интонации, тембры голосов говоривших, желая угадать, кто же все-таки звонил. Да, он знал обоих звонивших, но как странно - Володин разум путался, не умея разъединить оба голоса. Они словно принадлежали одному человеку, очень нехорошему, злому. Можно сказать, это сам дьявол, само зло говорило двумя голосами, а потому разделить их не представлялось никакой возможности. И Володя лишь твердо знал, что его семью очень скоро посетят беды, возможно, настоящие несчастья. Но он все же был уверен, что спасти их семью сможет не мать, не даже отец, а он, только он, что дьявол покорится лишь ему одному. И с этой уверенностью Володя заснул, и ему приснился святой Георгий, топчущий своим белым конем крылатого змия. Но Володя не казался сам себе Георгием, а лишь взирал на него со стороны, и на душе было светло и покойно.
ГЛАВА 2
ПОСЛАННИК АДА
...Володина мама, Виктория Сергеевна, уходила не тайком, а открыто. Как-то раз, когда мальчик вернулся домой, он застал обоих родителей: папа неподвижно сидел на диване, а мама спокойно, методично укладывала свои платья, белье и даже кое-какую посуду в два лежащих на полу чемодана с распахнутыми крышками. И Володя все сразу понял.
- Мама, ты что... уходишь от нас? - спросил мальчик, подходя ближе и пытаясь вглядеться в лицо матери, отводимое от него в сторону, будто мама очень стеснялась своего поступка.
- Володя, - вздохнула мама, и ему показалось, что этот вздох фальшив и наигран, - я ухожу не от тебя, а от твоего отца. Прости меня за этот шаг (о, мама умела говорить красиво), но иначе поступить я не могу. Едва я устроюсь, как тут же заберу тебя к себе...
- А как же... папа? - очень глупо спросил Володя, но мама не ответила, и тогда он задал ещё один, очень глупый вопрос: - Ведь ты уходишь к другому мужчине? - Но мама и на этот вопрос ответила лишь все тем же фальшивым вздохом и стала заворачивать в махровое полотенце (очень тщательно, точно находилась на раскопках и держала в руках редчайший античный сосуд) хрустальную вазочку, папин подарок.
Когда вещи были собраны, мама подошла проститься к Володе, взъерошила его волосы, хотела притянуть к себе его голову, наверное, для поцелуя, но Володя дернулся от неё всем телом и неожиданно для себя (да и для мамы) сильно ударил её ладонью по руке так, что мама даже вскрикнула и сморщилась, став очень некрасивой.
- Я не буду с тобой жить! Никогда не буду! Не надейся! Я с папой останусь, с папой! Предательница!!
Мама снова вздохнула, словно досадуя на людское непонимание, пожала плечами и взялась за ручки двух тяжелых чемоданов.
Так Володя и его отец остались одни в двухкомнатной квартире, сразу ставшей холоднее, пустыннее. Скоро отсутствие женской руки и женского глаза сказалось в том, что здесь появилась пыль или попросту грязь. Груды немытой посуды наполняли раковину кухни, а в тазу, в ванной, кисло давно нестиранное белье.
Отец раньше никогда не пил, и этим гордился не только он сам, но и мама. Теперь же Володя все чаще стал замечать его хоть и не пьяным совсем, но под хмельком, возбужденным. В эти моменты отец быстро-быстро ходил по гостиной и словно сам с собой рассуждал, причем его главной темой было, почему же от него ушла жена. Обычно он приходил к одному и тому же умозаключению: жениться нужно лишь на ровне, то есть работяга ни в коем случае не имеет право брать "ученую", бедный - богатую, красивый некрасивую, русский, к примеру, латышку или татарку, и наоборот.
Володе очень скоро надоело слушать этот бред, однообразный и навязчивый, и он, несмотря на то что отец искал его общества, запирался в своей комнате, ложился на диван и смотрел в потолок. Иногда Володя плакал, вспоминая то, как славно жили отец с матерью.
Однажды после занятий в школе Володя подошел к своему дому и уже было хотел зайти в свой подъезд, как вдруг его кто-то тихо позвал. Так тихо, что мальчик подумал, что ему послышалось. Но у соседней парадной, угловой, Володя увидал мужчину, не смотревшего в его сторону, стоявшего как-то боком, если даже не спиной к мальчику. Но Володя догадался, что этот незнакомец поджидал его и звал его по имени именно он.
Не зная, что делать дальше, Володя остановился у дверей, оставив на ручке свою ладонь и вглядываясь в фигуру мужчины, облаченного в куцую шубейку и лохматую шапку из выцветшего то ли кошачьего, то ли собачьего меха. "Это бомж! - с тревогой подумал Володя. - Зачем он меня зовет? Откуда он знает мое имя?"
А тут ещё снова раздался голос незнакомца, сказавшего опять очень тихо:
- Володя, ну иди сюда, не бойся! Не бойся!