"Дорогая Саламина! Наконец-то, яблочко моего глаза (так нелепо выходило по словарю), я могу сказать тебе, что чувствую. Пришло время, когда ты должна приехать ко мне в Ингию..."
Она сожгла письмо.
- Так вот в чем дело, - сказала Саламина тоном человека, проникшего наконец в подлый замысел. - Вот почему они приглашали меня к себе пить кофе и посылали мне в подарок матак. Вот оно что, теперь я все понимаю. - И со слезами она подошла решительными шагами к своему сундуку с одеждой, сокровищнице всего, что ей принадлежало, вынула оттуда флакончик духов и презрительным жестом швырнула его на стол. - Это он мне прислал!
Да, возможно, так оно и было: Зеебы пытались помешать нам, не пустить нас. Невеста была одобрена, свадьба намечена на семейном совете, путь северный берег - свободен для похищения, а тут как назло наша поездка в Ингию! Как она могла расстроить все планы! Они угрожают нам - тщетно; они ждут, выжидают подходящего случая. И только я выехал, тут же за моей спиной они подожгли запал. Что же - Саламина его потушила. Она задула его, утопила в слезах.
Теперь Саламина плакала по-настоящему, не в силах сдержаться. Но почему?
- Я отошлю ему обратно, - воскликнула она и, схватив флакончик, выбежала вся в слезах.
- Стой, Саламина, подожди!
Мартин, надо сказать, был хороший солидный человек. Я сказал ей это. Саламина только сильнее заплакала и посмотрела на меня укоризненно.
- И если ты выйдешь за него замуж сейчас или потом, - продолжал я, то получишь этот дом со всем, что имеется в нем.
Нет!
Что касается духов, которые, как я узнал из слов Саламины, Мартин купил и прислал ей, то, объяснял я, она не может теперь отослать их назад. Как это будет глупо! Каким дураком будет себя чувствовать Мартин с духами и без женщины. Наконец я убедил Саламину послать ему за духи сотню сигарет.
- На, пошли ему вот эти.
Саламина так и сделала. И так как вопрос с предложением, как она мне сообщила, был уже решен в длинном, ранее написанном ею письме и письмо это было отправлено, то она подчеркнула характер заключительной операции запиской. Саламина вбила гвозди в крышку гроба любви.
Как я узнал, поведение Зеебов в Ингии по отношению к моей артели было не вполне дружественным. В смысле общения все было в порядке: мой кофе способствовал этому. Но Кентов-китоловов бессовестно обманули. Мартин в отместку за то, что мы поставили свою сеть в одной миле от его, переставил свою так, чтобы она прикрывала нашу: в каких-нибудь пятидесяти ярдах от нас он ловил наших белух. Единственный возможный для моих ребят ход, который бы позволил нам победить в этой борьбе, они не сделали. Для этого нужно было поработать.
Мартин выиграл кампанию; это было его право. Но любовь его не прошла. Из-за этой любви я со временем хорошо с ним познакомился. И в итоге благодаря великодушию Мартина мы с ним тесно сдружились.
XIII. АННА УХОДИТ СО СЦЕНЫ
Очень редко в эти дни мне удавалось взглянуть на Анну даже издали, так как взгляд Саламины не менее остро, чем мой, ловил соперницу. Приветливость Саламины пылала ярким светом: как бы хитро я ни маневрировал, чтобы устроить свидание, оно неизменно оказывалось встречей троих.
Жители Игдлорсуита имели обыкновение каждый вечер прогуливаться по берегу, даже в конце лета, когда вечерами бывало очень темно; здесь был их бульвар, их место для гулянья. И я и Саламина также нередко выходили на прогулку. Частенько мне бывало не так уж приятно маршировать взад-вперед в одиночестве с Саламиной за спиной. Без сопровождающей я веселился бы в беззаботно резвящейся толпе молодежи. И все же я привык к этому. Тропинка была узка, мы шли гуськом.
Однажды вечером, когда светили только звезды, я, как описано выше, маршировал по берегу. Меня обогнала гулявшая в одиночестве Анна. Она прошла мимо. Мы не повернули головы и не заговорили - побоялись. Я продолжал шагать вперед.
Я шагал, сохраняя прежний ритм, но увеличил шаг. Раз, два, раз, два так ровно, медленно, чтобы она, моя Немезида-Саламина, следовавшая сзади в темноте, не могла заметить, что я пошел быстрее. Каждый шаг я увеличил вдвое. Я несся вперед. Вскоре, убежденный, что расстояние, разделявшее нас, увеличилось, я осмелился оглянуться: темно и пусто. Я остановился - ни звука.
Один! Неслышными шагами я побежал вперед, туда, где совсем близко от дорожки стояло несколько бочек с жиром. Присел за ними, спрятался и стал ждать. Подошла Саламина. Я слышал ее быстрые, осторожные шаги, видел, как ее темная фигура приблизилась, прошла мима и исчезла в темноте. Теперь вперед! Держась несколько в стороне от берега, чтобы избежать встречи с другими гуляющими, не производя, как мне казалось, ни звука - гренландские сапоги такие мягкие, - я пошел вслед за Анной и нагнал ее в темноте. Она успела уйти далеко.
- Анна! - шепнул я.
Анна услышала, остановилась. Повернулась ко мне. Я видел только, что она насторожилась, вглядываясь мимо меня в темноту.
- Анна...
Она сделала мне знак молчать. Она слушала - не меня, вздрогнула. Я схватил ее за руку.
- Школа. Жди меня там, - прошептала Анна, высвобождаясь.
- Но почему? Почему ты уходишь? - спросил я, отпуская ее.
- Саламина, - сказала Анна. И исчезла.
Когда Саламина приблизилась ко мне, я, ни слова не говоря, прошел мимо по той дороге, по которой пришел, Саламина двинулась за мной следом. Я стал растягивать шаг, она шла по пятам. Я побежал, она тоже побежала! Черт возьми, я оторвусь от нее! Я понесся, как спринтер. Некоторое время Саламина держалась вблизи, но потом немного отстала. Я пробежал двести ярдов, добежал до бочек с жиром и спрятался за ними. Через каких-нибудь пять секунд появилась Саламина. Тяжело дыша, направилась к бочкам. Когда она завернула за бочки с одного конца, я выбежал из укрытия с другого. Саламина увидела меня, бросилась вдогонку. Я свернул круто вправо, побежал прочь от берега, заскочил за какой-то дом. Саламина обежала его с другой стороны и едва не настигла меня. Неподалеку находился большой, разваливающийся складской сарай. Я направился к нему. Обежал вокруг него, круто повернул назад и на половине пути встретился с Саламиной! Она перехитрила меня.
Тогда, оставив поселок, я устремился в сторону холмов, Саламина продолжала преследовать меня.
По мокрым травянистым склонам трудно бежать в темноте, но я, оступаясь, продолжал двигаться вперед, наверх. Перевалив через гребень, пробежал немного вниз, свернул резко влево и, пробежав в темпе спринтера сто ярдов, бросился плашмя на землю за могильной насыпью на кладбище, которое было на вершине холма. Боже мой, я задыхался.
Прошла минута. Затем на фоне звездного неба ясно вырезалась темная фигура Саламины. Она достигла вершины холма, остановилась и огляделась. Позади нее в темной долине мерцали редкие огоньки поселка. Впереди в полной темноте расстилалась "ничейная" земля: болота, сланцы, русла потоков, усыпанные валунами. Саламина остановилась передохнуть, затем прошла мимо меня и скрылась в темноте.
Через некоторое время я наконец осмелился выйти из своего укрытия. Беззвучно, низко пригибаясь, боясь быть обнаруженным на фоне неба, я стал спускаться по противоположной стороне холма. Наконец-то я на свободе!
До школы можно было добраться, минуя поселок, так как она стояла выше поселка, у самой горы, нависавшей над ней. Место было темное и пустынное. Школа занимала лишь третью часть здания. В главной, центральной части помещалась церковь, а на другом конце здания - покойницкая. Всему этому хорошо бы подошла вывеска: "От колыбели до могилы".
Анна была здесь.
После усиленного упражнения в беге я приближался к школе не спеша. Направление, по которому я шел, так ясно говорило об успехе обходного маневра, что Анна, по-видимому, совсем освободилась от страхов, недавно терзавших ее. Она снова смеялась, как и прежде. Мы с легким сердцем, но все же шепотом приступили к объяснениям, которые я давно собирался высказать, выражая друг другу сочувствие и обмениваясь поздравлениями. Трудности объяснения на ее языке - ох, уж этот мой эскимосский жаргон! - не уменьшали трогательности и очарования высказываемого. Это была радостная встреча... Тсс!
Мы стояли, затаив дыхание. Кромешная тьма. Полная тишина. Затем мы ясно услыхали звук, подобный шороху мыши в тихой комнате, хруст мелкого сланца под ногами, звук осторожных шагов. Хруст прекратился. С быстротой мысли, беззвучно Анна повернула ручку школьной двери. Повернула ее, толкнула дверь и вошла. Я следовал за ней по пятам. Мы закрыли дверь, раздался скрип. Теперь, спрятавшись в передней, мы стояли и прислушивались, затаив дыхание.
Ясно послышались приближающиеся шаги, затихли у двери, потом удалились. Через минуту нам показалось, будто снаружи ходит на цыпочках уже не одна пара ног. Затем мы услышали шепот. В западне - но еще не пойманы.
Позади была другая дверь. Анна открыла ее. Беззвучно я вошел следом за ней внутрь и притворил дверь. Заперся на ключ, торчавший в двери. Это произвело шум.
Теперь по почти нескрываемому шарканью ног и голосам, доходившим до нас сквозь две двери, нам стало ясно, что снаружи ходят не двое: их там гораздо больше. Шум усиливался. До нашего сознания наконец дошло: перед школой собирается толпа.
Мы стояли в тесном коридорчике. Здесь было не светлее, чем в кромешной тьме передней, из которой мы пришли. Наши ноги упирались в лестницу. Одновременно нам обоим пришла одна и та же мысль: мы начали подниматься по лестнице. В потолке был люк. Мы открыли его, пролезли через него, опустили за собой и оказались на темном большом, не перегороженном чердаке. Во фронтоне над школой находилась дверь, а по бокам ее - два маленьких окна; на противоположной стене имелось лишь небольшое, грубо прорубленное под самой крышей отверстие. Через него виднелось звездное небо, но сюда, внутрь, свет не проникал.
Теперь уже не приходилось сомневаться, что вокруг здания толпится половина всего населения поселка. Стая загнала нас в угол. Хотя, видит бог, свидание было исключительно нашим делом и притом абсолютно невинным, мы своим необдуманным бегством в святилище не только возвестили всем о нашем романе, но еще и нарушили обычаи, если не закон. Мы были уличены по всем пунктам. Снаружи не стали немедленно штурмовать нашу крепость. Этот факт сам по себе подчеркивал, что мы дурно повели себя, проникнув в здание: штурмующие ждали разрешения, чтобы войти.
Самуэль, помощник пастора, уже лег, когда пришли за ним. Он вскочил, натянул штаны на свои длинные, шерстяные кальсоны, обул камики, надел свитер и выбежал из дому. Не часто помощнику пастора в Гренландии, да и вообще духовным лицам в наше время представляются такие возможности. Распоряжаться? Самуэль обожал это. Толпа расступилась. Самуэль прошел сквозь нее решительным шагом, открыл наружную дверь, вошел. В передней, конечно, пусто. Всем это было известно. Помощник пастора попробовал вторую дверь, которая - мы хорошо знали - была заперта. Тогда он загремел:
- Эй вы, откройте! Спускайтесь оттуда, выходите!
Но с чердака не раздалось ни звука. Можете мне поверить? Я в это время думал.
Дверь во фронтоне находилась над классной комнатой на высоте десяти футов от края площадки, на которой стояла толпа. Выход наружу был только по лестнице через дверь, которой мы воспользовались, забравшись на чердак. Карабкаясь через ящики, груды сетей и веревок - ими был завален чердак, - я пробрался к отверстию в другом фронтоне, над покойницкой. Бесполезно и думать выбраться через него. Отверстие это сделано для того, чтобы можно было только просунуть руку, в случае если потребуется привязать новую веревку к висевшему снаружи колоколу. Колокол!
Уловка, так же как и способность укрываться от опасности - лучшие средства приспособления к окружающей среде. Самка-куропатка, спрятав своих птенцов, выходит из укрытия, чтобы увести преследователя в сторону. Об уловке не следует забывать, когда борешься за спасение. Моим птенцом, скажем, была Анна: спасти ее и себя!
В куче веревок, валявшихся на темном чердаке, нетрудно было найти кусок толстого шпагата, достаточно длинного, чтобы протянуть его от одного фронтона до другого. На это, конечно, понадобилось время. Самуэль внизу бесновался. Ладно, пусть!
Взяв конец шпагата, я взобрался на фронтон над покойницкой, просунул руку сквозь отверстие и очень осторожно, чтобы не звякнул колокол, надел петлю на его рычаг, затянул ее. Затем я спустился, стараясь, чтобы веревка не натянулась, и чрезвычайно осторожно пошел к другому концу чердака, разматывая шпагат на полу. Беснуйся, Самуэль, беснуйся: у нас все готово.