Вечером накануне отъезда на юг у меня были гости: Рудольф, Абрахам и Мартин. Сидя над картой, мы обсуждали мою поездку. Одно было ясно: нам снова придется ехать через Кангердлуарсук, так как в Уманак-фьорде не замерзла вода. Более того, в устье Кангердлуарсука тоже не было льда; добраться до Увкусигсата можно будет только на лодке. Это я предусмотрел. Давид должен будет переправиться на каяке через Кангердлуарсук, оставить на стоянке меня с собаками, затем двинуться дальше в Увкусигсат и прислать оттуда за мной лодку.
- Как! Оставить вас одного с собаками? Мы этого не можем позволить.
Они возражали единодушно и горячо. В конце концов решили, что Мартин, вызвавшийся бесплатно участвовать в поездке, останется на стоянке со мной, а потом доставит каяк обратно. Это имело смысл отчасти из-за каяка; предложение было дружеским, я принял его. Но за всем этим скрывалось их представление, что один я могу погибнуть.
Саламина была одержима мыслью, что я замерзну. Она постоянно пыталась меня кутать. Когда я не соглашался, она обращалась за поддержкой к Маргрете и ко всем остальным.
- Для гренландцев это годится, - говорила она, - но не для вас.
А шарфы! Если есть что-нибудь - да, дорогие тетя и мама, уж признаюсь, - если есть вещь, которую я ненавижу, так это кашне и прочее, что завязывают на моей длинной шее. А Саламина обожала шарфы. Утром в день отправления она явилась с шарфом.
- Ну-ка, надень вот это, обязательно.
- Нет, - сказал я. Тогда она накинула его на меня, как лассо. Спасибо, - сказал я и снял его. Но все-таки впервые в Гренландии я схватил простуду, и основательную.
30 марта. Ночью выпал снег на целый фут. День облачный. Девять часов утра: сани уложены, собаки нетерпеливо ждут отправления.
- До свиданья, Маргрета, Саламина! Мы вернемся в мае.
Отцепив угол саней от удерживавшего их столбика, мы понеслись вниз с холма в вихре снега. Вцепившись в стойки, я зарылся пятками в снег, тормозя сани. И тут, на склоне холма, Саламина оказалась за моей спиной и замотала мне шею шарфом.
Наша партия состояла из двух саней. На одних Давид и я с основательным грузом: корм для собак, продовольствие, фото - и киноаппараты, спальные мешки, палатки и одежда - в упряжке четырнадцать собак; на других Мартин и каяк - девять собак. Я надеялся прикупить собак и еще одни сани в Сатуте у Иохана Ланге, который обкорнал меня в пору моей невинности и теперь, когда я уже потерял ее, может быть, заключит со мной честную сделку. Мне нужны были еще собаки; я начал с того, что стал терять их. Мы не проехали и пяти миль, как одна собака, купленная накануне, доказала свою непригодность. Отпрягли ее, повернули носом к дому и кнутом убедили, что у нее достаточно оснований туда отправиться. Вскоре великолепная собака, которую я купил у Павиа, захромала, ее покусали любящие товарищи по упряжке. Работать она уже не могла, лишь с трудом ухитрялась не отставать.
Днем, в четыре часа, мы встретили двух путешественников, ехавших из Увкусигсата. Они сообщили нам хорошие новости: партия, доставившая их туда, стояла лагерем со своей лодкой на берегу Кангердлуарсука и пробудет там всю ночь. Если мы нажмем, то застанем их и сможем обойтись без путешествия на каяке в Увкусигсат. Услышав это, мы решили нажать. Итак, как бы взамен препоясывания чресл наших, я достал примус, и все напились кофе. В этот день мы почти ничего не ели, только погрызли немного сухарей во время езды. У начала фьорда задержались на несколько минут, чтобы поговорить с людьми из Нугатсиака, расположившимися здесь лагерем. Жили они в своеобразной пещере под нависающим выступом скалы. Веселый народ! Отдали им больную собаку.
Мы пересекли участок суши и достигли гребня водораздела, как раз когда спустилась полная темнота. В этом мраке трудно было продвигаться по изрезанному трещинами леднику, по бугристой морене. Сильный холодный ветер дул нам в лицо; вскоре пошел снег. Мы добрались до фьорда и продолжали плестись по извилистому, смутно виднеющемуся берегу. Ну и холодно было, скажу я вам, - ветер и метель! Опустив головы, без конца переставляя ногу за ногу, ничего не видя, ничего не слыша, кроме шума снежной метели, мы плелись вперед. Затем остановились.
- Они тут, - сказал Давид.
На берегу лежала вытащенная из воды лодка, рядом с ней два каяка. Людей около них не было, как не было и никаких признаков, указывающих, где они. Мы привязали на цепь собак и поставили маленькую палатку. В палатке я зажег свечу и посмотрел на часы. Было ровно два; мы пробыли в дороге семнадцать часов. Приготовил кофе на примусе. Как вкусно! Лег спать.
Спал ли Давид, спал ли Мартин? Нет, они не легли. Через два часа наступит рассвет, а на рассвете появляются тюлени. Они хотели побродить вокруг, пока не рассветет. Я проснулся в пять, когда охотники вернулись. Не повезло, тюленей не было. Попили кофе. В сером предрассветном освещении обнаружили жилище тех, кого искали: маленькое углубление в склоне холма, окруженное снегом, покрытое сверху куском парусины и ползучими растениями. Уютная берлога, такая уютная, что, несмотря на наш шум, обитатели ее продолжали спокойно спать еще несколько часов. Затем выползли, щурясь от дневного света, четыре человека.
В полдень Мартин отправился в далекий путь, домой. Был ли когда-либо в моей жизни случай, чтобы кто-нибудь отнесся ко мне с таким же дружелюбием, как Мартин? Что-то не припомню.
Прояснилось, ветер переменился, но с каждым часом все усиливался. Наша палатка стояла на суше как раз у кромки льда фьорда. В этот день льдину длиной в милю унесло в море. Хорошо, что у нас имелась лодка, собаки сейчас бесполезны. Мы провели день ничего не делая. Я нянчился со своей ухудшившейся простудой, оставаясь бульшую часть времени в спальном мешке. В промежутках между попеременными приступами озноба и лихорадочного жара мог занимать свое воображение мыслями о смерти от воспаления легких.
На другое утро Давид встал в пять и отправился промышлять тюленей. Опять неудачно. Но нам повезло с погодой: было ясно и тихо. Мы свернули лагерь, разобрали сани, спустили лодку с ледяного припая, нагрузили ее, бросили туда собак и отчалили на веслах: шесть человек, двенадцать собак, куча вещей и снаряжения и два каяка на буксире. К вечеру небо затянуло; похолодало, надвигалась буря. Подняли парус, чтобы воспользоваться ветром. Накренившись под шквалом, мы плыли через битый лед и пришли на стоянку как раз вовремя. Ух, и дуло же в эту ночь!
На следующий день было тепло, однако дул крепкий ветер. Он очистил бухту ото льда, но из-за ветра мы не могли выйти из нее.
Следующее утро также было неблагоприятным для выхода в море. День выдался темный; низко нависли грозовые тучи. Но ветер стал умеренным, мы сели в лодку. Нужно было проплыть три мили, чтобы обогнуть мыс Акулиарусак, потом еще с милю, чтобы добраться до льда. Но, приблизившись к мысу, мы увидели из-за этого прикрытия такой шторм на море, гнавший кипящие волны и облака водяной пыли, что сердца наши дрогнули. Направились к берегу. Я уже говорил о маленьком поселке, гнездящемся на этом скалистом мысе, и о том, что наступит день, когда я найду здесь приют: этот день наступил. Жители, увидев нас, вышли нам навстречу. Мы вытащили лодку на берег и перенесли все свое имущество в дома. И уже через десять минут после высадки на берег я оказался гостем самых очаровательных людей, каких мне приходилось встречать, - старого Павиа Амоссена и его жены. Давид и все остальные устроились рядом в незанятом доме.
Павиа Амоссен и его жена были более чем очаровательны. Их привязанность друг к другу, их взаимная внимательность - все это осталось в моей памяти как трогательный пример супружеского счастья. Он был как ребенок, нуждающийся в ней, взирающий на нее как на всемогущее существо; она любовно забавлялась им, его стариковскими манерами, постоянным питьем кофе, бесконечными разговорами.
- Не понимаю я этих вещей, - сказал он мне, когда я стал показывать ему, как работает моя кинокамера. - Покажите ей, она все понимает.
Когда Павиа разделся и лег, жена поставила термос с кофе так, чтобы старик мог его достать, приготовила спички и горшок, чтобы он мог отплевываться после приступов кашля, и только тогда легла в постель рядом с ним. Они лежали лицом друг к другу, обнявшись; так они спали.
Старый Павиа уже умер; удивительно, что жена его продолжает жить.
Ветер в этот день дул с невероятной силой. Время от времени мы отваживались выйти из дому, чтобы посмотреть, что делается. Фьорд бушевал, и ветер, срезая гребни волн, дробил их в брызги, насыщая воздух соленой водяной пылью. Из Итивдлиарсук-фьорда выгнало в море ледяные поля длиной в пять миль - это был тот самый лед, на который мы собирались высадиться. Когда стемнело, из-за горы показались два человека. Они пришли пешком из Увкусигсата.
Оказывается, жители поселка, увидев, какая буря поднялась вскоре после нашего отъезда, ждали, что мы вернемся. Мы не возвращались, они забеспокоились. Поэтому Дитлиф и Карл Виллумсены пришли узнать, благополучно ли мы добрались до суши. Оставаться на ночь они не захотели: в поселке они предупредили, что вернутся, если у нас все в порядке. Вот за такие вещи мы должны быть благодарны гренландцам. А чем мы за них отплачиваем? Немного табаку, сигара или две, стаканчик шнапса - и еще думаем, какие мы прекрасные люди.
У дяди Карла Виллумсена, старого слабого охотника из Увкусигсата, было два сына - Расмус и... эх, забыл имя. Благополучно пройдя через опасности детства, юноши стали его опорой на старости лет. Это были хорошие парни. И вот в 1930 году прибыла большая экспедиция Вегенера для исследования материкового ледника. Экспедиция расположилась у начала фьорда в нескольких милях от Увкусигсата.
Весь мир читал о трагической гибели главы экспедиции Альфреда Вегенера. Устроив зимовку в центре Ледникового щита, в двухстах пятидесяти милях от моря, Вегенер с двумя участниками экспедиции отправился в последнюю поездку на станцию, чтобы доставить запасы двум смельчакам, оставшимся зимовать. Они добрались туда, Вегенер и его два спутника; один из них отморозил ногу. Затем Вегенер с одним спутником вышел в обратный путь к лагерю, но в лагерь они не пришли.
Тело Альфреда Вегенера нашли весной; чтобы отметить место, где оно покоилось, были поставлены скрещенные лыжи. В карманах лежали часы и крупная сумма денег, но научные дневники, которые Вегенер всегда носил с собой, исчезли. Нет сомнения, что, умирая, он доверил дневники своему товарищу. Пожалуй, Вегенер рассудил неудачно, так как не было никого, кто мог бы отметить то место, возможно невдалеке от дома, где его товарищ лег и умер. Этого человека звали Расмус Виллумсен. После гибели Расмуса у старика Виллумсена остался один сын. В этом же тридцать первом году весной сын утонул в море.
Буря бушевала два дня. На третий, в тихую, солнечную, морозную погоду, мы отплыли. Вместе с нами на неуклюжей старой лодке с экипажем, состоявшим из жены и внуков, отбыл Павиа, отправившийся в гости в Сатут. Затем он пересел на крохотные санки, запряженные пятью собаками. Через каждые несколько миль Павиа останавливал собак и, повернувшись ко мне, говорил:
- Как насчет того, чтобы попить кофейку? И доставал термос. Их у него, казалось, было бесчисленное множество.
Мы сделали одну двадцатиминутную остановку, пока Давид подкрадывался к тюленю, которого так и не убил; наблюдая за охотой, мы пили кофе. Близ Сатута попали на битый лед. Единственным происшествием было то, что я промочил одну ногу. Мы выбрались на маленький островок и не могли ехать дальше. Остров - часть суши, окруженная со всех сторон водой; таким был в этот день Сатут. Но, к счастью, нас увидели; жители приехали за нами и перевезли на ту сторону.
У Иохана Ланге, жившего в Сатуте, в пятнадцати милях от Уманака, была возможность знать многие вещи, имевшие в тот момент значение. Во-первых, сообщил он мне, моя моторная лодка уже починена, спущена на воду и ровно неделю назад побывала в Сатуте. Лед? Ну, лед-то плох; сейчас из Сатута никуда нельзя выехать.
- Но какое это имеет значение? - сказал он, - вы наш гость. Располагайтесь как дома и живите.
Мы прибыли в три. В пять Давид, взяв у кого-то на время каяк, выехал в Уманак. До Уманака самое большее четыре часа пути. Моя моторная лодка будет утром в Сатуте.
Вечер был замечательный: ни одного облачка на небе, ни единого дуновения ветерка, которое могло бы поднять рябь на поверхности воды. Спокойная вода, яркий солнечный свет. Казалось, вечер по-весеннему теплый, но это только казалось - было очень холодно. Когда стало темно, я реально ощутил это. Мириады сверкающих звезд казались холодными.
- Заходите в дом, - сказал Ланге, - Давид уже там. Холодно, десять часов. Заходите.
Он налил нам шнапса.
- За здоровье Давида!
В сенях шум, открываются и закрываются двери, шаркают чьи-то ноги, слышны мужские голоса. Иохан, прислушавшись, вскакивает, широко распахивает дверь: в дверях стоит Давид. Несколько человек поддерживают его, кажется, что он вот-вот упадет. Давид смотрит на меня и улыбается, в точности так, вспоминаю я, как он улыбался в тот октябрьский день, когда его спасли от смерти на море. На этот раз он сам спасся. Вот что произошло.
От Сатута Давид полтора часа плыл благополучно, но потом гладкая, как стекло, поверхность воды в фьорде начала замерзать. Для человека на каяке это серьезная угроза; Давид не пренебрег ею. Он повернул и понесся как можно быстрее в Сатут. Это были настоящие гонки со смертью. Ранней весной арктическое море на точке замерзания; чтобы оно замерзло, почти не нужен холодный воздух. Спокойное, оно быстро превращается в лед. В этот день море было спокойно; закатилось солнце, сразу похолодало. И почти мгновенно, когда движение воздуха уже не мешало этому, обширное водное пространство стало замерзать. Образовавшийся лед утолщался с каждой минутой.
Давиду, работавшему в обледенелых варежках покрытым ледяной коркой веслом, приходилось не только пробивать себе дорогу в неподатливой стихии, но и тащить непрерывно возрастающий груз льда, которым обрастал каяк. Это было состязание со временем, и расстояние было против человека. Но Давид победил.
Давид не принадлежал к числу сильных гренландцев. Легкого сложения, узкоплечий, он был вынослив и очень ловок, хотя большой силой не обладал. Мог бы более сильный человек плыть быстрее? Думаю, ненамного. На следующий день я пошел осмотреть каяк. Уровень воды был виден по потертости в полдюйма шириной и глубиной в половину толщины шкуры. У лука смерти не одна тетива.
В нашем рассказе о поездке по Гренландии для встречи парохода не будем терять из виду число прошедших дней. Как служащий из пригорода, спешащий попасть вовремя на утренний поезд, поминутно вытаскивает часы, чтобы подсчитать, сколько у него осталось минут и секунд, так точно и я каждый вечер доставал свой календарь и считал дни. В Сатут мы попали на шестой день. Шесть дней! А при хорошей езде - один день, если бы был хороший лед. Мы только начали путешествовать, а уже отстаем на несколько дней.
Лучший будильник - беспокойные мысли: я был на ногах и вышел из дому на рассвете.
- С добрым утром, Давид. Ты что же, всю ночь провел на улице?
- Плохой лед, - сказал Давид, - идемте посмотрим.