- Ах, любимые мои часы! - прошептал Петрус, целуя старые серебряные часы отца.
Капитан не понял.
- Подарить их тебе? - предложил он.
- Часы, отмерявшие время ваших сражений и побед, часы, всегда стучавшие, как и ваше сердце, одинаково ровно в минуты опасности и в минуты покоя! - вскричал Петрус. - Нет, отец, я не могу их взять!
- Ты забыл упомянуть о том, что они отметили еще два важнейших момента моей жизни, Петрус: твое рождение и смерть твоей матери.
- Они отметят сегодня и третий важнейший для меня и для вас момент, отец: мою неблагодарность, в которой я сознаюсь и прошу меня простить.
- За что простить, дорогой?
- Отец! Признайтесь, что ради удовольствия привезти мне эти десять тысяч франков вам пришлось пойти на огромные жертвы.
- Я продал ферму, и только, потому я и задержался.
- Продали ферму? - не поверил Петрус.
- Ну да... Знаешь, она была слишком велика для меня одного. Если бы твоя бедная мать была жива или ты жил бы со мной, тогда другое дело.
- Вы продали ферму, принадлежавшую когда-то моей матери?
- Вот именно, Петрус. Она принадлежала твоей матери - значит, она твоя.
- Отец! - вскричал Петрус.
- Я-то свое добро пустил, как безумец, по ветру... Поэтому я и приехал! Петрус, ты меня поймешь: я, старый эгоист, продал ферму за двадцать пять тысяч.
- Да она стоила все пятьдесят!
- Ты забываешь, что я уже заложил ее за двадцать пять тысяч, которые выслал тебе до того.
Петрус закрыл лицо руками.
- Ну вот... Я приехал спросить, могу ли я оставить себе пятнадцать тысяч.
Петрус выглядел совершенно растерянным.
- На время, разумеется, - продолжал капитан. - Если позднее они тебе понадобятся, ты вправе потребовать их у меня.
Петрус поднял голову.
- Продолжайте, отец, - попросил он.
А шепотом прибавил:
- Это мне в наказание!
- Вот каков мой план, - говорил тем временем капитан. - Я куплю или сниму хижину в лесу... Ты же знаешь, как я живу, Петрус. Я старый охотник, привык к своим ружьям, к собаке. Я стану охотиться с утра до ночи. Жаль, что ты не любишь охоту! Ты бы меня навестил, мы бы вместе поохотились...
- Я вас навещу, отец, навещу, не беспокойтесь.
- Правда?
- Обещаю.
- Понимаешь ли, есть еще одна причина... Для меня охота важна, во-первых, тем, что я получаю удовольствие, а во-вторых, ты даже не представляешь, скольких людей я кормлю своим промыслом.
- До чего вы добры, отец! - восхитился Петрус.
А вполголоса прибавил:
- Как вы великодушны!
И воздел глаза и руки к небу.
- Погоди, - остановил его капитан. - Скоро наступит время, когда без твоей помощи мне не обойтись.
- Говорите, говорите, отец.
- Мне пятьдесят семь лет. Взгляд у меня пока острый, рука твердая, я крепко стою на ногах. Однако я уже вступил в такую пору, когда жизнь идет под уклон. Через год, два, десять лет зрение мое может ослабеть, рука тоже, а ноги будут подкашиваться. И вот в одно прекрасное утро к тебе придет старик и скажет: "Это я, Петрус, больше я ни на что не гожусь!
Не найдется ли у тебя места для старого отца? Он всю жизнь прожил вдали от того, кого любил, и не хочет умереть так же, как жил".
- Ах, отец, отец! - разрыдался Петрус, - Неужели ферма в самом деле продана?
- Да, дружок: утром третьего дня.
- Кому, о Господи?
- Господин Пейра, нотариус, мне этого не сказал. Понимаешь, мне важно было получить деньги. Я взял десять тысяч франков и приехал.
- Отец! - поднимаясь, проговорил Петрус. - Мне необходимо знать, кому вы продали ферму моей матери.
В эту минуту дверь в мастерскую отворилась и лакей Петруса с опаской ступил на порог, держа в руке письмо.
- Оставь меня в покое! - крикнул Петрус, вырывая у него письмо. - Я никого не принимаю.
Он собирался швырнуть письмо на стол, как вдруг в глаза ему бросился штамп Сен-Мало.
Надпись на конверте гласила:
Господину виконту Петру су Эрбелю де Куртенею.
Он торопливо распечатал письмо.