- Садитесь, дорогой господин Сальватор, - пригласил г-н Жакаль, указывая молодому человеку на стул. - Через пять минут мы сможем отправиться в путь. Я приказал держать лошадей наготове.
Сальватор сел, но не туда, куда указывал г-н Жакаль, а подальше от начальника полиции.
Можно было подумать, что честный молодой человек избегал соприкосновения с полицейской ищейкой.
От внимания г-на Жакаля не укрылось это движение, однако он лишь едва заметно сдвинул брови.
Он вынул из кармана табакерку, поднес к носу табак, потом откинулся в кресле и поднял очки на лоб.
- Знаете ли, о чем я думал, когда вы вошли, господин Сальватор?
- Нет, сударь, я не умею читать чужие мысли, это не входит в мои обязанности.
- Я спрашивал себя, где вы черпаете силы любить ближних?
- В собственной совести, сударь, - отвечал Сальватор. - Я всегда восхищался даже больше, чем Вергилием, стихами карфагенского поэта, сказавшего так, может быть, именно потому, что он был рабом:
Homo sum, et nil humano a me alienum puto ["Я человек и считаю, что ничто человеческое мне не чуждо" (латин )].
- Да, да, - кивнул г-н Жакаль, - я знаю эти стихи: они принадлежат Теренцию, не правда ли?
Сальватор утвердительно кивнул.
Господин Жакаль продолжал:
- По правде говоря, господин Сальватор, если бы еще не существовало слова "филантроп", пришлось бы его создать ради вас. Пусть самый честный журналист на земле - если только журналист может быть честным - завтра напишет, что вы зашли за мной в полночь и пригласили участвовать в благородном деле - ему никто не поверит! Более того, вас заподозрили бы в том, что вы ищете выгоду в этом начинании. Ваши политические единомышленники не преминут от вас отречься и заявят во всеуслышание, что вы продались бонапартистам; ведь стремиться во что бы то ни стало спасти жизнь господину Сарранти, прибывшему с другого конца света, когда вы его, может быть, видели-то всего раз во время ареста на площади Успения; стремиться доказать любой ценой суду, что он ошибся и осудил невиновного, значило бы доказать, что осужденный - бонапартист, не так ли сказали бы ваши политические единомышленники?
- Спасти невиновного, господин Жакаль, значит доказать, что осужденный - честный человек. Невиновный не принадлежит ни к какой партии, или, вернее, он примыкает к партии Господа.
- Да, да, несомненно, и этого достаточно для меня, потому что я давно и хорошо вас знаю и для меня не секрет, что вы уже давно то, что называется "свободный мыслитель". Да, я знаю, что было бы неуместно даже пытаться поколебать столь глубоко укоренившиеся мнения. Я и не стал бы предпринимать такую попытку. Но вдруг кто-нибудь пожелает это сделать? Вдруг кто-нибудь попытается вас оболгать?
- Напрасный труд, сударь: никто в это не поверит.
- Когда-то я был так же молод, - с легкой грустью заметил г-н Жакаль, я думал о ближних так же, как и вы. С тех пор я горько в этом раскаялся и воскликнул вслед за Мефистофелем...
Вот вы, дорогой господин Сальватор, привели свою цитату, позвольте и мне привести свою! Итак, вслед за Мефистофелем я повторил: "Поверь одному из наших мыслителей: это великое целое создано лишь для одного Бога; для Него существуют негасимые огни! Нас же Он создал и обрек на тьму..."
- Пусть так! - отвечал Сальватор. - Тогда и я отвечу вам, как доктор Фауст: "Но я так хочу!"
- "Время быстротечно, искусство - вечно!" - закончил г-н Жакаль цитату.
- Что ж поделать! - отозвался Сальватор. - Небо создало меня таким. Одни естественно стремятся к злу, я же, напротив, подчиняясь инстинкту, уступая необоримой силе, иду к добру.
Должен вам сказать, господин Жакаль, что все самые педантичные или самые многословные философы, объединившись, не смогли бы поколебать мою веру.
- Ах, молодость, молодость! - в отчаянии обронил г-н Жакаль и огорченно покачал головой.
Сальватор решил, что пора переменить тему разговора. По его мнению, печальный г-н Жакаль только опошлял печаль.
- Раз уж вы удостоили меня чести и согласились меня принять, господин Жакаль, - сказал он, - позвольте в нескольких словах напомнить вам о цели путешествия, которое третьего дня я предложил вам совершить.
- Слушаю вас, дорогой господин Сальватор, - ответил г-н Жакаль.
Но не успел он договорить, как дежурный отворил дверь и доложил, что карета заложена.
Господин Жакаль встал.
- Поговорим об этом в пути, дорогой господин Сальватор, - сказал он, берясь за шляпу и знаком приглашая молодого человека пройти вперед.
Сальватор поклонился и вышел.
Очутившись во дворе, г-н Жакаль усадил молодого человека в экипаж и, ступив на подножку, спросил:
- Куда мы едем?
- Дорога на Фонтенбло, Кур-де-Франс, - сказал тот.
Господин Жакаль повторил кучеру приказание.
- Через улицу Макон, - прибавил молодой человек.
- Через улицу Макон? - переспросил г-н Жакаль.
- Да, мы заедем ко мне и возьмем попутчика.
- Вот черт! - выругался г-н Жакаль. - Если бы я знал, я приказал бы заложить не двухместный экипаж, а берлину.
- О, не беспокойтесь! Этот попутчик вас не стеснит, - возразил Сальватор.
- Дом номер четыре по улице Макон, - приказал г-н Жакаль.
Карета тронулась с места.
Скоро она остановилась перед домом Сальватора.
Молодой человек вошел, отперев ключом входную дверь.
Едва он подошел к нижней ступеньке винтовой лестницы, как сверху появился свет.
Фрагола появилась со свечой в руке, похожая на звезду, которую видишь из глубины колодца.
- Это ты, Сальватор? - спросила она.
- Да, дорогая.
- Останешься?