Папа римский промолчал.
- Мой отец умрет, а ведь он ни в чем не повинен, - разрыдался монах.
- Сын мой! - медленно, но твердо выговорил папа. - Скорее погибнут один, десять праведников, весь мир, чем догмат!
Доминик поднялся. Его захлестнуло отчаяние, однако внешне он оставался невозмутим. Он презрительно усмехнулся и проглотил последние слезы.
Глаза его высохли, словно перед его лицом пронесли раскаленное железо.
- Хорошо, святой отец, - сказал он. - Я вижу, в этом мире мне остается надеяться только на себя.
- Ошибаетесь, сын мой, - возразил папа. - Вы не нарушите тайны исповеди, однако ваш отец будет жить.
- Уж не вернулись ли мы в те времена, когда были возможны чудеса? По-моему, только чудо способно теперь спасти моего отца.
- Ошибаетесь, сын мой. Вы ничего мне не расскажете - тайна исповеди для меня так же священна, как для других, - однако я могу написать французскому королю, что ваш отец невиновен, что я это знаю. И если это ложь, я возьму грех на себя - надеюсь, Господь меня простит - и попрошу у него милости.
- Милости! Неужели вы не нашли другого слова, святой отец; впрочем, иначе действительно не скажешь: именно "милость". Но милость оказывают преступникам, мой же отец невиновен, а для невиновных помилования быть не может. Значит, мой отец умрет.
Монах почтительно поклонился представителю Христа.
- Подождите! - вскричал Леон XII. - Не уходите, сын мой.
Подумайте хорошенько.
Доминик опустился на одно колено.
- Прошу вас о единственной милости, святой отец: благословите меня!
- С большим удовольствием, дитя мое! - воскликнул Леон XII.
Он простер руки.
- Благословите in articulo mortis [на смерть (латин )], - пробормотал монах.
Папа римский заколебался.
- Что вы собираетесь делать, дитя мое? - спросил он.
- Это моя тайна, святой отец, еще более глубокая, священная и страшная, чем тайна исповеди.
Леон XII уронил руки.
- Я не могу благословить того, кто меня покидает с тайной, которую нельзя открыть викарию Иисуса Христа, - возразил он.
- В таком случае прошу вас за меня помолиться, святой отец.
- Ступайте, сын мой. Это я могу вам обещать.
Монах вышел так же твердо, как робко вошел.
Папе римскому изменили силы, и он рухнул в деревянное кресло, пробормотав:
- Господи! Не отступись от этого юноши! Он из породы мучеников!
XI
Торре-Вергата
Монах медленно вышел от папы.
В передней он встретил привратника его святейшества. - Где его превосходительство виконт Шатобриан? - спросил монах.
- Мне поручено проводить вас к нему, - доложил лакей.
Он пошел вперед, монах последовал за ним.
Поэт, как и обещал, ожидал в Станцах Рафаэля, сидя перед фреской "Освобождение апостола Петра из темницы".
Едва услышав, как скрипнула сандалия, виконт обернулся:
он догадался, что это возвращается монах. Перед ним действительно стоял Доминик. Он окинул его торопливым взглядом и подумал, что лицо монаха напоминает скорее мраморную маску, холодную и безжизненную.
Будучи человеком эмоциональным, виконт сейчас же почувствовал, что от стоящего перед ним монаха веет холодом.
- Ну что? - спросил поэт.
- Теперь я знаю, что мне остается делать, - отозвался монах.
- Неужели он отказал? - пролепетал г-н де Шатобриан.
- Да, он не мог поступить иначе. Это я, безумец, поверил на мгновение, что для меня, бедного монаха, и моего отца, слуги Наполеона, папа римский сделает отступление от основного закона Церкви, от догмата, высказанного самим Иисусом Христом.
- Значит, ваш отец умрет? - спросил поэт, заглядывая монаху в глаза.
Тот промолчал.
- Послушайте, - продолжал г-н де Шатобриан. - Не угодно ли вам будет подтвердить сейчас, что ваш отец невиновен?
- Я вам уже подтвердил это однажды. Если бы мой отец был преступником, я бы уже солгал.
- Верно, вы правы, простите меня. Вот что я хотел сказать.
Молчание монаха свидетельствовало о том, что он внимательно слушает.
- Я лично знаком с Карлом Десятым. Он добр и благороден. Я чуть было не сказал "великодушен", но тоже не хочу лгать.