- Прощайте, мой прославленный покровитель! - отозвался молодой человек. - Я никогда не забуду, что вы для меня сделали, ваше превосходительство, а в особенности - что хотели сделать.
Монах сделал шаг назад, соединив руки на груди.
- Не благословите ли меня на прощание? - спросил молодого человека старик.
Монах покачал головой.
- Нынче утром я еще мог благословлять, - возразил он. - Но сейчас я нахожусь во власти таких мыслей, что мое благословение способно принести несчастье.
- Будь по-вашему, - смирился поэт. - Тогда я вас благословляю. Я пользуюсь правом, даруемым моим возрастом. Ступайте, и пусть вас не оставляет Всевышний!
Монах еще раз поклонился и пошел в сторону Сполете.
Он отшагал около получаса, ни разу не обернувшись на Рим, который оставлял, чтобы никогда его больше не увидеть, и город этот, очевидно, занимал в его душе не больше места, чем любая французская деревушка.
Поэт смотрел ему вслед до тех пор, пока тот не скрылся из виду, провожая в обратный путь так же, как Сальватор, когда монах уходил в Рим.
Наконец Доминик исчез за небольшим холмом Сторты.
Пилигрим страдания так ни разу и не повернул головы.
Поэт вздохнул и, опустив голову и уронив руки, присоединился к группе ожидавших его слева от дороги, рядом с начатыми раскопками...
В тот же вечер он писал к г-же Рекамье:
"Не могу не поделиться с Вами своей печалью.
Однако не стану Вам рассказывать о причине моей тоски, а лучше поведаю о том, что занимает сейчас все мои мысли; я имею в виду раскопки. Торре-Вергата - собственность монахов, расположенная на расстоянии около лье от могилы Нерона, по левую руку, если ехать из Рима, в самом красивом и безлюдном месте. Там нескончаемые руины прямо на поверхности земли, поросшие травой и чертополохом. Я приступил к раскопкам во вторник третьего дня, как только закончил письмо к Вам. Меня сопровождал Висконти (он руководит раскопками). Погода стояла чудеснейшая, какую только можно вообразить. Двенадцать человек с лопатами и заступами в полном безмолвии откапывали надгробия и то, что осталось от домов и дворцов; это было зрелище, достойное Вас. Я молился лишь об одном: чтобы Вы были рядом. Я охотно согласился бы жить с Вами в палатке среди этих развалин.
Я и сам приложил руку к этой работе. Раскопки обещают принести интересные результаты. Надеюсь найти нечто такое, что возместит мне убытки в этой лотерее смерти. В первый же день я нашел кусок греческого мрамора, довольно большой для бюста Пуссена. Вчера мы обнаружили скелет готского солдата и руку от женской статуи. Это было все равно что встретиться с разрушителем и результатом его деяний. Нынче утром мы надеемся откопать всю статую. Если то, что осталось от архитектуры, которую я откапываю, будет того стоить, я не стану разбирать постройку на кирпичи и продавать, как это обыкновенно делается; я оставлю ее целиком и назову своим именем; это архитектура времен Домициана, о чем свидетельствует найденная нами надпись. Это прекрасный образец древнеримского искусства.
Эти раскопки станут целью моих каждодневных прогулок; я буду просиживать среди этих развалин, а потом уеду со своими двенадцатью полуобнаженными крестьянами-землекопами, и все снова погрузится в забвение и молчание... Только представьте, какие страсти разгорались когда-то в этих всеми позабытых местах! Существовали хозяева и рабы, счастливцы и несчастные, всеми обожаемые красавицы и метившие в министры честолюбцы; теперь здесь живут лишь птицы да бываю я, но весьма непродолжительное время. А скоро и мы разлетимся. Скажите откровенно: верите ли Вы в то, что мое увлечение стоит труда состоять членом совета ничтожного короля галлов - мне, армориканскому варвару, путешественнику среди дикарей неведомого мира римлян и послу при одном из священников, каких бросали на съедение львам? Когда я позвал Леонида в Лакедемонию, он мне не ответил. Моя поступь в Торре-Вергата не пробудила никого; и когда я в свой черед сойду в могилу, я даже не буду слышать Вашего голоса. Значит, я должен поторопиться к Вам и положить конец всем этим химерам человеческой жизни. В ней только и есть хорошего и истинного, что уединение да Ваша привязанность.
Ф. де Шатобриан".
Это письмо ушло в тот же вечер с шестичасовой почтой и около одиннадцати часов ночи оставило позади, между Баккано и Непи, путника, сидевшего на придорожном камне.
Это был брат Доминик, присевший отдохнуть в первый раз на пути из Рима в Париж.
XII
Письмо шантажиста
Пока аббат Доминик возвращается в Париж и сердце его разрывается при мысли о его безрезультатном паломничестве, мы с позволения наших читателей проводим их на улицу Макон к Сальватору. Там они узнают о том, какое страшное несчастье привело Регину в семь часов утра к Петру су.
Сальватор, отсутствовавший несколько дней, только что возвратился домой. Фрагола нежно его обнимала, а Роланд весело прыгал вокруг, как вдруг раздались три удара в дверь.
Сальватор понял, что пришел кто-то из его друзей. Он распахнул дверь: на пороге стоял Петрус. Сальватор оторопел при виде его перекошенного лица, однако взял себя в руки и поздоровался с гостем.
- Друг мой! - молвил он. - Случилось что-то ужасное, не так ли?
- Произошло непоправимое несчастье, - едва ворочая языком, подтвердил Петрус.
- Я знаю только одно непоправимое несчастье, - строго заметил Сальватор, - это потеря чести, а мне нет нужды уверять вас в том, что я столько же верю в вашу честь, сколько и в свою.
- Спасибо! - горячо поблагодарил Петрус, пожав другу руки.
- Теперь поговорим как мужчины. Что случилось, Петрус? - спросил Сальватор.
- Прочтите! - предложил тот, протягивая другу смятое и залитое слезами письмо.
Сальватор взял его в руки и развернул, не сводя с Петруса глаз. Потом перевел взгляд -с молодого человека на письмо и прочел:
"Княжне Регине де Ламот-Гудан, графине Рапт Сударыня!
Один из преданнейших и почтительнейших слуг благородного и древнего рода Ламот-Гуданов нашел - благодаря случаю, в котором усматривается рука Провидения, - возможность оказать Вам анонимно самую значительную услугу, какую только человеческое существо в силах оказать себе подобному.
Уверен, Вы разделите мое мнение, мадам, когда узнаете, что речь идет не только о спокойствии и счастье всей Вашей жизни, но о чести его сиятельства Рапта, а также, возможно, о еще более дорогом для Вас - жизни Вашего отца, прославленного господина маршала.
Позвольте умолчать о том, как мне удалось открыть грозящее Вам несчастье, в надежде на то, что мне навсегда удастся отвести его от Вас. По-настоящему верные слуги всегда скромны; простите, что повторяюсь, но, как я уже имел честь сообщить, я считаю себя одним из преданнейших слуг семейства ЛамотГуданов.
Вот, сударыня, дело во всей его пугающей простоте.
Один негодяй, ничтожество, проходимец, достойный самого сурового наказания, нашел случайно, как он говорит, у господина Петруса одиннадцать писем, подписанных именем "Регина, графиня Бринъолъская". Ваш род, конечно, не может сравниться знатностью с семейством этих достойных торговцев сливами. Но этот негодяй говорит, что если Вы можете отрицать имя, то уме почерк, несомненно, Ваш. Не знаю, благодаря какому роковому случаю эти письма попали ему в руки, но я могу сообщить, какую чрезмерно высокую цену он намерен за них получить..."
Сальватор взглянул на Петруса, словно спрашивая, что в этом письме правда.
- Читайте, читайте, - попросил Петрус. - Это еще не все.
Сальватор продолжал:
"Он просит не меньше полумиллиона франков - немыслимую сумму, которая нанесет едва заметный урон такому состоянию, как Ваше, тогда как этого проходимца она обеспечит на всю жизнь...".
Увидев цифру, Сальватор так грозно сдвинул брови, что Петрус глухо вскрикнул, закрыв лицо руками:
- Ужасно, не так ли?
- Да уж! - печально покачал головой Сальватор.
Но, не теряя хладнокровия, которое не под силу было, казалось, поколебать даже концу мира, Сальватор продолжал:
"Этот негодяй говорит, объясняя высокую цену, назначенную за эти дорогие письма, что каждое послание, состоящее в среднем из пятидесяти строк, может, оцениваться, учитывая красоту и высокое положение написавшего их лица, не меньше чем по пятьдесят тысяч франков Таким образом, каждая строка обойдется Вам в тысячу франков, а все одиннадцать писем - в пятьсот пятьдесят тысяч.
Но не пугайтесь этой цифры, мадам Вы сейчас увидите, что мой друг (неужели я сказал "друг"? - мне бы следовало сказать "негодяй") снизил свои притязания до суммы в полмиллиона франков.
Однако, несмотря на мои замечания, просьбы, мольбы, даже угрозы, он не только не снизил больше сумму, но продолжал упорствовать в своем мерзком предприятии и заявил, что, принимая во внимание всякого рода чувства, выраженные в этих посланиях, оглашение которых способно нанести ущерб чести его сиятельства Рапта и драгоценным дням господина маршала де Ламот-Гудана, полмиллиона франков будут сущей безделицей.