- Я делаю что могу, ваше сиятельство, - с притворным смирением произнес художник. - Но, признаться, я не смел надеяться, что моя скромная слава дойдет и до вас.
- Не слушайте его, ваше сиятельство, - поспешил вмешаться аббат. - Он робок и скромен до невозможности, и если бы я постоянно его не подгонял, он не сделал бы самостоятельно ни шагу. Представьте себе, он ни за что не хотел идти со мной к вам под тем предлогом, что у нас к вам есть небольшая просьба.
- Неужели, сударь? - вымолвил граф, растерявшись от неслыханной наглости священника.
- Не правда ли, Ксавье? Ну, скажи откровенно, - продолжал аббат. - Ты же отказывался идти, разве не так?
- Так, - опустив глаза, кивнул художник.
- Напрасно я ему объяснял, что вы один из самых блестящих офицеров нашего времени, один из величайших государственных мужей Европы, самый просвещенный во Франции покровитель изящных искусств - он так робок, так обескураживающе чувствителен, что и слушать ничего не хотел. Повторяю, я почти силой привел его сюда.
- Увы, господа, - молвил граф Рапт, решившись сражаться с ними в лицемерии до последнего, - я не имею чести быть художником, и для меня это настоящее горе. В самом деле, что такое воинская доблесть, что такое известность политика рядом с неувядающим венцом, который Господь возлагает на чело Рафаэлей и Микеланджело? Но если я и не обладаю этой славой, я имею по крайней мере счастье быть близко знакомым с известнейшими европейскими художниками. Кое-кто из них, и я горд этой честью, отвечает мне дружбой, и мне не нужно говорить вам, господин Ксавье, что я был бы счастлив видеть вас в их числе.
- Ну что, Ксавье, - взволнованным голосом проговорил аббат и провел рукой по глазам, словно хотел смахнуть слезу, - что я тебе говорил? Разве я перехвалил этого несравненного человека?
- Сударь! - воскликнул граф Рапт, словно устыдившись похвалы.
- Несравненного! Я не отказываюсь от своих слов. Не знаю, как вас благодарить, если вы выхлопочете для Ксавье заказ на десять фресок, которыми мы хотели бы расписать нашу бедную церковь.
- Ах, брат мой, это уж слишком! Ты же знаешь, что во время болезни нашей несчастной матушки я дал обет написать эти фрески. Заплатят мне за них или нет - ты можешь быть уверен, что я их выполню.
- Разумеется, однако тебе не под силу выполнить такой обет, несчастный! И, выполняя его, ты умрешь с голоду! Ведь у меня, ваше сиятельство, есть только мой приход, и доход с него я раздаю нищим прихожанам. А у тебя, Ксавье, ничего нет, кроме кисти.
- Ошибаешься, брат, у меня есть вера, - подняв глаза к небу, возразил художник.
- Слышите, ваше сиятельство, слышите? Ну не грустно ли это, спрошу я вас!
- Господа, - проговорил граф, поднимаясь, дабы показать двум братьям, что аудиенция окончена, - через неделю вы получите официальный заказ на десять фресок.
- Мы сто, тысячу, миллион раз уверяем вас в своих добрых делах, а также в том, что примем живейшее участие в завтрашней великой битве, - сказал аббат. - Засим позвольте вашим покорным слугам откланяться!
С этими словами аббат Букмон низко поклонился графу Рапту и сделал вид, что действительно уходит, как вдруг его брат Ксавье схватил его за руку и сказал:
- Минуту, брат! Я со своей стороны тоже должен сказать несколько слов господину Рапту. Вы позволите, ваше сиятельство?
- Говорите, сударь, - кивнул депутат, не скрывая скуки.
Два брата были, конечно, достаточно умны, чтобы не заметить его движения. Однако они сделали вид, что не поняли этой молчаливой игры, и художник отважно начал:
- Мой брат Сюльпис только что говорил вам о моей робости и скромности. Позвольте и мне, ваше сиятельство, указать вам на его бескорыстие, какому нет равных в мире. Знайте:
во-первых, я согласился сопровождать его сюда, хотя не хотел вас беспокоить, лишь по одной причине - прийти ему на помощь и призвать вас проявить заботу о нем. О, если бы речь шла только обо мне, поверьте, я никогда не посмел бы потревожить ваш покой. Мне самому ничего не нужно, я могу и подождать.
Ведь я постоянно себе повторяю, что мы живем в такое время и в такой стране, где великими мастерами называют людей, едва ли достойных мыть кисти Беато Анжелико и Фра Бартоломее!
Почему так происходит, ваше сиятельство? Потому что художники в наше время ни во что не верят. Вот у меня вера есть!
А потому мне ничего не нужно, как, впрочем, и никто не нужен, а следовательно, я не умею просить, за себя во всяком случае. Но когда я вижу своего брата, своего несчастного брата, сударь, святого, стоящего перед вами, когда я вижу, как он раздает нищим тысячу двести франков своего дохода и даже не оставляет гроша на вино, которым должен причащать на следующее утро, у меня сжимается сердце, ваше сиятельство; я набираюсь смелости и не боюсь показаться назойливым. Ведь я прошу не для себя - для брата!
- Ксавье, дружок! - лицемерно остановил его аббат.
- О, тем хуже, если я все-таки сказал что хотел. Теперь вы знаете, ваше сиятельство, что делать. Я, упаси Бог, вам не указываю и ничего не приказываю. Я доверяюсь вашему благородному сердцу. Мы не из тех, кто говорит кандидату: "Мы владельцы и редакторы газеты, вы нуждаетесь в поддержке нашего листка - платите! Оговорим заранее плату за услугу, мы вам ее вернем". Нет, ваше сиятельство, нет, мы, слава Богу, не такие.
- Неужели существуют на свете подобные люди, брат мой? - спросил аббат.
- Увы, да, господин аббат, они существуют, - подхватил граф Рапт. - Но, как говорит ваш брат, вы не из их числа.
Я займусь вами, господин аббат. Я переговорю с министром религии, и мы попытаемся хотя бы вдвое увеличить ваши доходы.
- Ах ты Господи!.. Знаете, ваше сиятельство, - проговорил аббат, просить, так уж что-нибудь стоящее. Министр ни в чем не может вам отказать, ведь вы как депутат держите его в руках, и для него все равно, какой приход выделить: в три или в шесть тысяч. Да это не для меня, Бог мой! Я питаюсь хлебом и водой, но мои нищие или, вернее, Божьи люди!.. прибавил аббат и поднял глаза к небу. - Нищие вас благословят, ваше сиятельство, а узнав, от кого исходит благодеяние, они помолятся за вас.
- Поручаю себя их и вашим молитвам, - в другой раз поднимаясь, проговорил граф Рапт. - Считайте, что приход ваш.
Братья совершили тот же маневр, к которому уже раз прибегли.
Они подошли к двери в сопровождении кандидата, считавшего своим долгом их проводить, как вдруг аббат снова остановился.
- Кстати, я совсем забыл, ваше сиятельство... - начал он.
- Что такое, господин аббат?
- Недавно в моем приходе Сен-Манде, - продолжал аббат с сокрушенным видом, - умер один из самых почтенных, достойных уважения всех верующих французов, милосердный человек и истинный христианин; имя его, несомненно, дошло и до вас.
- Как же его зовут? - спросил граф, тщетно пытаясь понять, куда клонит аббат и какую новую дань придется ему уплатить.
- Его звали видам [Наместник епископа] Гурд он де Сен-Герем.
- Ах да, Сюльпис! Ты совершенно прав! - вмешался Ксавье. - Да, вот уж был истинный христианин!
- Я был бы недостоин жизни, если бы не знал имени этого набожного человека!
- Так вот, - продолжал аббат, - несчастный достойный муж умер, лишив наследства недостойных родственников и завещав Церкви все свое имущество, движимое и недвижимое.
- Ну зачем вспоминать о грустном? - вздохнул Ксавье Букмон и поднес к глазам платок.
- Затем что Церковь - неблагодарная наследница, брат мой.
Задав этот урок признательности своему младшему брату, аббат снова обратился к графу Рапту:
- Он оставил, ваше сиятельство, шесть томов неизданных писем духовного содержания, настоящие наставления для христианина, второе "Подражание Иисусу Христу". Мы должны беспрестанно издавать эти шесть томов. Вы увидите фрагмент этих писем в следующем номере нашего журнала. Я решил, дорогой мой брат во Христе, пойти навстречу вашим пожеланиям и дать вам возможность принять участие в этом благородном деле, а потому включил вас в список избранных и подписал на сорок экземпляров.
- Вы хорошо сделали, господин аббат, - промолвил будущий депутат, до крови закусив от бешенства губы, но продолжая улыбаться.
- Я был в этом уверен! - воскликнул Сюльпис и снова двинулся к двери.
Однако Ксавье продолжал стоять, будто пригвожденный.