- А теперь, Бордье, мы подумаем, как отомстить за смерть Толстушки!
XXXVI
Глава, в которой доказывается, что два авгура не могут смотреть друг на друга без смеха
Граф Рапт примчался на улицу Сен-Гийом, где находился особняк его высокопреосвященства Колетти.
Монсеньор занимал флигель, расположенный между двором и садом. Это был прелестный уголок, гнездышко, достойное поэта, влюбленного или аббата, открытое полуденным лучам, но тщательно спрятанное от лютых северных ветров.
Внутреннее убранство павильона с первого взгляда выдавало утонченную чувственность святого человека, который здесь жил. Согретый воздух, благоуханный, располагающий к сладострастию, пьянил вас, едва вы попадали внутрь, и если бы вас ввели в комнаты с завязанными глазами, вы, вдохнув аромат, решили бы, что оказались в одном из таинственных будуаров, в которых красавцы времен Директории пели свои песни, воскуряя ладан.
Лакей, не то привратник, не то священник, пригласил графа Рапта в небольшую, едва освещенную гостиную, располагавшуюся рядом с приемной.
- Его преосвященство очень занят, - доложил слуга, - не знаю, сможет ли он вас принять. Однако не угодно ли вам назвать свое имя?..
- Доложите о графе Рапте, - приказал будущий депутат.
Лакей низко поклонился и вошел в приемную.
Несколько мгновений спустя он вернулся и сообщил:
- Его преосвященство примет ваше сиятельство.
Полковнику не пришлось слишком долго ждать. Прошло не больше пяти минут, и из приемной в сопровождении хозяина вышли два человека. Граф не сразу разглядел в полумраке их лица, но скоро узнал братьев Букмонов: только они умели так униженно кланяться.
Это в самом деле были Сюльпис и Ксавье Букмоны.
Господин Рапт поклонился им как мог любезнее и вошел в приемную в сопровождении епископа, который ни за что не хотел проходить первым.
- Я никак не ожидал, что вы окажете мне честь и доставите удовольствие своим визитом именно сегодня, ваше сиятельство, - молвил егопреосвященство, указав графу Рапту на козетку, и сел сам.
- Отчего же нет, монсеньор? - спросил граф.
- Потому что накануне выборов у такого государственного мужа, как вы, смиренно отвечал монсеньор Колетти, - есть, должно быть, дела поважнее, чем визит к бедному затворнику вроде меня.
- Ваше преосвященство! - поспешил прервать его граф, видя, как далеко мог его завести этот жеманный лицемер. - Маркиза де Латурнель любезно сообщила, к моему величайшему удивлению и огорчению, что я совершенно лишился вашего доверия.
- Маркиза де Латурнель, может быть, преувеличила, - перебил его аббат, - когда сказала "совершенно".
- Я должен это понимать так, ваше преосвященство, что вы не очень мне доверяете.
- Признаюсь, ваше сиятельство, - насупился аббат и устремил взгляд ввысь, будто призывая на стоявшего перед ним грешника божеское милосердие, - что его величество спрашивал мое мнение о ваших перевыборах и вашем вступлении на пост министра, и... я не сказал всего, что думаю по этому поводу, но был вынужден просить его величество повременить с окончательным решением до моего разговора с вами.
- Я здесь именно за этим, монсеньор, - холодно проговорил в ответ будущий депутат.
- Тогда... побеседуем, ваше сиятельство.
- В чем вы можете меня упрекнуть, ваше преосвященство? - спросил г-н Рапт. - Я говорю, разумеется, о претензиях личного характера.
- Я?! - наивно переспросил епископ. - Чтобы я упрекал вас в чем-либо лично? По правде говоря, вы ставите меня в неловкое положение. Ведь если речь обо мне, ваше сиятельство, то я могу лишь похвастаться знакомством с вами! Я так и сказал королю и могу повторить это во всеуслышанье. Я любому готов рассказать, как я вам признателен!
- О чем же в таком случае речь, монсеньор? Раз вы мной довольны, как вы говорите, чем объясняется немилость, в которую я впал в ваших глазах?
- Это объяснить весьма непросто, - заметно смутившись, покачал головой епископ.
- Могу ли я вам помочь, монсеньор?
- Чего же лучше, ваше сиятельство! Вы ведь, как я полагаю, догадываетесь, о чем идет речь?
- Нисколько, уверяю вас, - возразил г-н Рапт. - Но мы, возможно, придем к цели, если постараемся вместе?!
- Итак, я внимательно вас слушаю.
- В вас словно заключены два человека, монсеньор: священник и политический деятель, - пристально глядя на епископа, начал граф. - Какого из двух я обидел?
- Да никакого... - с притворным сомнением в голосе отвечал епископ.
- Прошу прощения, монсеньор, - продолжал граф Рапт. - Давайте говорить откровенно. Скажите, какому из двух человек, составляющих вашу сущность, я обязан извинениями и возмещением?
- Послушайте, ваше сиятельство, - сказал епископ. - Я действительно буду с вами откровенен. Для начала позвольте мне напомнить, с каким восхищением я отношусь к вашему редкому таланту. Я до настоящей минуты не знаю человека, более вас достойного занять самый высокий государственный пост. К несчастью, появилось пятнышко, затмевающее блеск, которым я вас мысленно окружил.
- Объясните вашу мысль, монсеньор. Я с радостью готов исповедаться.
- Ловлю вас на слове, - медленно и холодно выговорил епископ. - Я желаю вас исповедать! Случаю было угодно, чтобы я узнал о совершенной вами ошибке. Признайтесь в ней как на духу, и если мне придется коленопреклоненно замаливать вместе с вами этот грех, я готов это делать, пока не добьюсь вашего прощения.
"Лицемер! - подумал граф Рапт. - Лицемер и глупец! Неужели ты думаешь, что у меня хватит дурости попасться в ловушку? Да я сам тебя сейчас исповедаю!"
- Монсеньор! - продолжал он вслух. - Если я правильно вас понял, вы случайно (он намеренно подчеркнул это слово)
узнали о допущенной мной ошибке. Наставьте меня на правильный путь! Простительный ли это грех или... смертный? Вот в чем вопрос!
- Загляните себе в душу, ваше сиятельство, спросите себя, - с сокрушенным видом промолвил епископ, - попытайте свою совесть. Есть ли что-нибудь серьезное... очень серьезное, в чем вы могли бы себя упрекнуть? Вы знаете, что я отношусь к вашей семье и особенно к вам с отеческой нежностью. Я готов снисходительно отнестись к вашему прегрешению! Доверьтесь мне, у вас нет более верного друга, чем я.
- Послушайте, ваше преосвященство, - молвил граф Рапт, строго взглянув на епископа. - Мы оба неплохо разбираемся в людях, безошибочно знаем людские страсти. Нам известно, что мало кто из нас, достигнув наших лет, с нашими аппетитами и честолюбивыми помыслами, способен, оглянувшись на прожитые годы, не заметить некоторые... слабости!
- Несомненно! - опустив глаза, перебил епископ, так как не мог выдержать пристального взгляда будущего депутата. - Человек по природе своей несовершенен, и, конечно, у всех нас позади целая вереница слабостей, ошибок... Однако, - продолжал он, поднимая голову, - есть такие слабости, разглашение которых может нанести серьезный, почти смертельный ущерб репутации!.. Если вы совершили именно такой грех, признайтесь, ваше сиятельство, что даже мы с вами не сможем предотвратить проистекающую из него опасность. Итак, спросите себя!
Граф с ненавистью взглянул на епископа. Он хотел бы осыпать его проклятиями, но подумал, что скорее с ним справится, "иезуитствуя" над его образом. И он с покаянным видом произнес:
- Увы, монсеньор, разве всегда человек помнит совершенное им в этом мире зло и добро? Ошибка, которая представляется незначительной нам, понимающим, что цель оправдывает средства, может оказаться огромным грехом, чудовищным преступлением в глазах общества. Человеческая природа столь несовершенна, как вы только что изволили заметить, а наше честолюбие так велико! Наши цели так грандиозны, а жизнь, увы, коротка! Мы настолько привыкли, стремясь к своей цели, каждый день устранять неожиданные препятствия, что легко забываем о вчерашних лишениях перед сегодняшними трудностями. А если так, то кто из нас не несет в себе страшной тайны, угрызения совести, опасения? Кто может себе сказать по совести в подобных обстоятельствах: "Я шел прямой дорогой до сегодняшнего дня, не оставив ни капли своей крови на придорожных колючках!
Я с честью исполнил свой долг, не взваливая на себя тяжести того или иного греха, даже преступления!" Пусть покажется такой человек, если только у него в душе было хоть немного честолюбия, и я готов пасть перед ним ниц и воскликнуть, ударив себя кулаком в грудь: "Я недостоин называться твоим братом!"
Сердце человека похоже на полноводную реку, отражающую на поверхности небо, а в глубинах таящую ил и грязь. Так не требуйте от меня, монсеньор, открыть ту или иную тайну! У меня тайн больше, чем прожитых лет за спиной! Скажите лучше, какая из тайн стала вам известна, и мы оба подумаем, как отпустить этот грех.
- Я всей душой готов оказать вам услугу, ваше сиятельство, - отозвался епископ. - Однако мне была доверена ваша тайна, я поклялся ее хранить, как же я могу нарушить клятву?