Именно этим и занималась толпа.
Люди вставали в круг и отплясывали под песни, в той или иной степени запрещенные со времени революции.
Каждый занимался чем хотел: одни пели, другие танцевали, третьи строили баррикады, четвертые грабили себе подобных - все выбирали себе занятие в соответствии со своими наклонностями, инстинктом, фантазией, как вдруг, к величайшему изумлению толпы, собиравшейся, вероятно, всю ночь отдаваться невинным удовольствиям, все увидели, как со стороны улицы Гренета, словно из-под земли, вырос отряд жандармерии.
Но жандарм по природе своей безопасен, он друг толпы, покровитель уличного мальчишки, с которым может порой даже поболтать.
И вот когда собравшиеся увидели этих безвредных солдат, они затянули известную песню:
В нашей жандармерии,
Когда жандарм смеется,
Все жандармы смеются
Над жандармом, который смеется
Жандармы в самом деле рассмеялись. Однако сквозь смех они по-отечески предупредили толпу, предложив всем разойтись по домам и не шуметь.
До этого времени все шло хорошо, и толпа, возможно, последовала бы этому.доброму совету, как вдруг с улицы СенДени в адрес жандармов посыпались оскорбления. К оскорблениям прибавилось сначала несколько камней, потом - целый шквал.
Но можно подумать, что именно об этих солдатах мой собрат Скриб изрек ставшие крылатыми слова:
Старый солдат умеет страдать и молчать.
Не ропща.
Жандармы замолчали и роптать не стали. Они невозмутимо приблизились к баррикадам и стали разбирать их одну за другой.
До сих пор ничего особенно опасного не произошло. Но если нашим читателям угодно будет взглянуть на угол улицы О-Фер, они увидят, что незатейливое положение это грозило вот-вот усложниться.
Один из самых старательных строителей баррикады на улице Сен-Дени против улицы Тренета был наш друг Жан Бычье Сердце. В числе тех, кто распрягал лошадей, было тоже несколько наших знакомых.
Бунтовщиками оказались и наши старые друзья: Кирпич, Туссен-Бунтовщик и папаша Фрикасе. На некотором расстоянии от них действовал в одиночку малыш Фафиу. Каждый старался как мог, и, по мнению знатоков, баррикада удалась на славу.
Итак, со своего места на улице О-Фер Сальватор снисходительно наблюдал за описанными нами сценами, он уже собирался уходить, опечаленный жалкой ролью, которую играли несчастные простые люди, одураченные призывами: "Да здравствует свобода!" - как вдруг узнал Жана Бычье Сердце и его друзей.
Он подошел к плотнику и, взяв его за рукав, тихо окликнул:
- Жан!
- Господин Сальватор! - обрадовался плотник.
- Молчи, - приказал тот, - и следуй за мной.
- Мне кажется, господин Сальватор, что если дело у вас ко мне не срочное, лучше бы поговорить в другой раз.
- То, что я тебе хочу сказать, не терпит отлагательств.
Ступай за мной не мешкая.
Сальватор увлек за собой Жана Бычье Сердце, к огромному сожалению последнего, судя по тоскующему взгляду, каким тот окидывал потребовавшую стольких его трудов баррикаду.
- Жан! - проговорил Сальватор, когда они отошли на порядочное расстояние. - Я тебе когда-нибудь давал плохие советы?
- Нет, господин Сальватор! Однако...
- Ты мне доверяешь?
- Еще бы, господин Сальватор, но...
- Ты полагаешь, я могу подать тебе дурной совет?
- Да нет, что вы, господин Сальватор! Просто...
- Тогда немедленно ступай домой.
- Это невозможно, господин Сальватор.
- Почему?
- Мы решились!..
- Решились на что?
- Покончить с иезуитами и попами!
- Ты пьян, Жан?
- Богом клянусь, господин Сальватор, за целый день я капли в рот не брал!
- Значит, вот почему ты бредишь?
- Если бы я посмел, - сказал Жан Бычье Сердце, - я признался бы вам кое в чем, господин Сальватор.
- Слушаю тебя!
- Меня мучает жажда!
- Тем лучше!
- Как это - лучше?! Почему вы это говорите?
- Идем-ка со мной!
Сальватор взял плотника за плечо и подтолкнул ко входу в кабачок. Там он усадил его на стул и сам сел напротив.