- На этот счет позволь тебя разубедить. Прежде всего, это было бы подло, затем - глупо. А Габриэль не подлец и не дурак.
- Это верно, - вздохнула Элиза. - Что же делать?
- Я же сказал, что подумаю.
Каторжник скрестил руки, нахмурился и, вместо того чтобы посмотреть на свою бывшую подружку, как делал до сих пор, закрыл глаза и, так сказать, заглянул в собственную душу.
Тем временем Элиза вертела пальцами и оглядывала спальню Жибасье.
Ей показалось, что размышления Жибасье продолжаются слишком долго и в конце концов он заснул.
- Эй, эй, друг Жиба! - сказала она, встала и подергала его за рукав.
- Что?
- Ты спать вздумал?
- Говорю же тебе: я думаю! - недовольно проворчал Жибасье. Он не спал, а слово в слово повторял про себя разговор с г-ном Жакалем и начинал подозревать, вспомнив последние его слова: "Где вы ужинаете?" - что начальник тайной полиции приложил руку к исчезновению ангела Габриэля.
Как только у него мелькнула эта мысль, он, не стесняясь, спрыгнул с постели и торопливо натянул штаны.
- Что это ты делаешь? - удивилась Элиза, явившаяся к каторжнику не столько за новостями, сколько, может быть, за утешениями.
- Как видишь, одеваюсь, - отозвался Жибасье, торопливо натягивая на себя вещи одну за другой, словно за ним гонятся или в доме пожар.
В две минуты он был одет с головы до ног.
- Да что с тобой? - спросила Элиза. - Ты чего-нибудь испугался?
- Я всего боюсь, дорогая Элиза! - торжественно произнес каторжник; несмотря на грозившую ему опасность, он не забывал о собственном педантизме.
- Так ты напал на след? - спросила жена Габриэля.
- Совершенно точно, - отвечал безупречный Жибасье, доставая из секретера банковские билеты и золотые монеты.
- Ты берешь деньги! - удивилась Элиза. - Уезжаешь?
- Как видишь.
- Далеко? Очень?
- На край света, очевидно.
- Надолго?
- Навсегда, если возможно, - отозвался Жибасье, доставая из другого ящика пару пистолетов, патроны и кинжал; все это он рассовал по карманам своего редингота.
- Твоя жизнь в опасности? - спросила Элиза, все более удивляясь при виде его приготовлений.
- Больше чем в опасности! - ответил каторжник, нахлобучивая шляпу.
- Ты же не собирался уезжать, когда я сюда вошла, - заметила жена Габриэля.
- Нет. Однако арест твоего мужа меня встревожил.
- Думаешь, он арестован?
- Не думаю, а уверен. А потому, любовь моя, позволь почтительно раскланяться! Советую тебе последовать моему примеру, то есть убраться в надежное место.
С этими словами каторжник обнял Элизу, расцеловал и скатился по лестнице, оставив жену ангела Габриэля в полной растерянности.
Внизу Жибасье прошел мимо консьержкиной комнатушки, не обратив внимания на славную женщину, протягивавшую ему письма и газеты.
Он так стремительно пронесся по коридору, отделявшему его от улицы, что не заметил и фиакра, стоявшего у подъезда, хотя это было редкое явление и для улицы, и для дома, где жил Жибасье.
Не увидел он и четырех человек, стороживших у двери с обеих сторон, едва его заметив, они схватили несчастного за шиворот и втолкнули в фиакр раньше, чем он успел ступить на мостовую.
Одним из этих четверых был суровый Голубок, а за руки его держал тот самый невысокий смуглый господин с усиками, которого он смутно узнал по описанию Элизы: именно он подрезал крылышки ангелу Габриэлю.
Через десять минут карета подъехала к префектуре полиции.
Проведя полтора часа в тюрьме предварительного заключения, где Жибасье встретился со своими коллегами и друзьями Костылем, Карманьолем, Овсюгом и Мотыльком, он, как мы сказали, ровно в полдень вошел в кабинет г-на Жакаля.
Читатели понимают, что, достаточно наслушавшись от товарищей об арестах, прокатившихся накануне, Жибасье имел жалкий вид.
- Жибасье! - невесело проговорил г-н Жакаль. - Поверьте, я очень сожалею, будучи вынужден на некоторое время держать вас в тени. Блеск больших городов несколько повредил ваш рассудок, мой добрый друг, и когда вы остановили почтовую карету с англичанином и его супругой между Немуром и ШатоЛандоном, вы совершенно не подумали о том, что можете поссорить английский двор с французским. Иными словами, вы недооценили свободу, которую я вам так щедро предоставил.
- Господин Жакаль! - перебил его Жибасье. - Поверьте, когда я останавливал почтовую карету, в мои намерения не входило обижать этих островитян.
- Что мне в вас нравится, Жибасье, так это то, что вы не боитесь высказывать свое мнение. Другой на вашем месте, Мотылек или Костыль к примеру, стали бы отнекиваться, прикидываться овечками, если заговорить с ними о почтовой карете, остановленной ими ночью между Немуром и Шато-Ландоном.
Вы же с ходу говорите правду. Карета была остановлена - кем?
"Мною, Жибасье! Говорю же: мною, и точка!" Избыточная откровенность вот ваше основное качество, и я поистине рад отметить это. К несчастью, мой добрый друг, даже самая безудержная откровенность не заменит всех требуемых качеств, чтобы сделать из вас мудреца, и я с большим сожалением вынужден вам сказать, что в деле с почтовой каретой вам не хватило мудрости. Какого черта! Разве человек вашего ума станет нападать на англичан?
- Я принял их за эльзасцев, - возразил Жибасье.
- Это смягчающее обстоятельство, хотя Костыль - эльзасец и с его стороны было бы дурным тоном грабить земляка. Итак, мы имеем дело с отсутствием патриотизма и вкуса.
Вот почему я подумал, что немного побыть в тени вам не повредит.
- Значит, вы просто-напросто отправляете меня на каторгу! - растерялся Жибасье.
- Да, просто-напросто, как вы изволили заметить.
- В Рошфор, Брест или Тулон?