Практика кюдо, которым даже сегодня занимаются в традиционном костюме, основан на стрельбе из длинного лука по мишеням трех основных типов: четырнадцатидюймовая мишень, тридцатидвухдюймовая мишень (хаммато) и шестидесятичетырехдюймовая мишень (о-мато). Дистанция может варьироваться от 85 футов при стрельбе с близкого расстояния (тикамато) до 180 и более при стрельбе по удаленной (энтэки) и движущейся мишени (инагаси). Опытные мастера лука используют и другие сложные мишени (маленькие свечи, узкие полоски бумаги, эмблемы и т. д.), следуя древней традиции лучников, которые могли поражать такие цели в самых сложных условиях — даже в полной темноте или с завязанными глазами.
В древние времена именно чистое исполнение, правильная стойка и общий контроль над луком представляли собой основную цель кюдо — то есть это был практический путь достижения желаемой координации. Тренировки с оружием имели жестко регламентированный характер, и весь процесс был зафиксирован в строгой последовательности плавных движений и действий, грациозно перетекающих из одного в другое. Основными движениями, которые в основных школах кюдо сохранились до наших дней, являются поза полного равновесия (асибуми); концентрация на нижней части живота и брюшное дыхание (додзуку-ри); наложение стрелы на тетиву (югамэ); подъем лука с натяжением тетивы (утиокоси); опускание лука с натяжением тетивы (хитивакэ); финальная стадия натяжения тетивы, когда стрела движется параллельно линии рта, и прицеливание (кан); спуск тетивы (ханарэ) и финальная пауза (дзансин), сопровождающая полет стрелы с руками, вытянутыми в противоположных направлениях. Все упражнение представляет собой формальную последовательность движений (ката), которые повторяются с полной концентрацией, снова и снова, ради себя самих. Основой здесь являются спокойствие, психическая стабильность, полное освобождение энергии. Как подчеркивали многие наставники, попадание в цель, хотя и имеет определенное значение, в кюдо отнюдь не самое главное. Они считали, что меткость будет неизбежным результатом координированного контроля и правильного подхода к искусству.
Традиционное кюдо широко практикуется сегодня как в Японии, так и за границей в соответствии со стилями стрельбы из лука, принятыми такими школами, как Такэда, Сиго, Огасавара, Хиоки и Нитиоку, которые являются потомками еще более древних школ, таких, как Нихон, Кадзима и Сокэн. Но есть определенные свидетельства, указывающие на то, что это древнее искусство постепенно попадает под влияние западных стилей стрельбы из лука, которые ставят на первое место меткость как таковую. Кюдо становится все более соревновательным, приобретая черты обычной стрелковой дисциплины. В результате субъективная координация личности (внутренние стандарты совершенства) противопоставляется и сравнивается со стилем и координацией другого человека, привлекая таким образом определенные объективные стандарты суждения и оценки, которые смещают фокус с внутренних факторов искусства (контроль, духовное равновесие и т. д.) на внешние факторы, такие, как техника и точность.
В древней мифологии Япония была известна как «страна одной тысячи острых алебард» (Nakamura, 490), и практически на всех иллюстрациях, изображающих древнего буси, снаряженного на войну, он сжимает в руке копье — оружие, уступавшее по своей традиционной значимости только луку со стрелами. Первые образцы этого оружия, судя по всему, были скопированы с китайских моделей с их большими лезвиями и длинными, толстыми древками. Один из источников называет хоко (алебарду) самой древней из известных нам разновидностей копья, эволюционировавшей из континентальных моделей, и сообщает далее, что в Японии существовало большое количество школ будзюцу, специализировавшихся на использовании этого типа оружия (Gluck, 107). И в самом деле, в некоторых манускриптах, сохранившихся в современных школах боевых искусств, часто говорится о том, что многие древние мастера совершали путешествие в Китай и изучали там различные методы обращения с хоко.
По форме и структуре истинное японское копье (обычно известное как яри) походило на все японские клинки по высокому качеству своей закалки, легкости и простоте, с которой им можно было маневрировать. Великие мастера кузнечного дела выковывали для буси эти копья с той же тщательностью и изобретательностью, которые они демонстрировали на своих знаменитых мечах. Наконечники копий были защищены специальными ножнами (требование, включенное в военные законы кланов). Древки (накаэ) этих копий могли иметь почти любой мыслимый вес и длину. Их изготовляли из лучших сортов древесины, тщательно выдержанной и обработанной, обычно укрепленной и украшенной полосками или кольцами из металла (судзига-нэ) в тех местах, где оно могло оказаться под особой нагрузкой при использовании в качестве рычага или парировании ударов. Эти древки имели внушительный вид, когда они были выставлены в скромной стойке для копий (яри-какэ) в доме у буси или украшали стены оружейной комнаты в особняке даймё.
Наконечники копий (как и наконечники стрел, рассмотренные в предыдущем разделе) изготовлялись из той же самой высококачественной стали, которая использовалась для мечей, и широко варьировались по своей форме и размерам. Однако их можно разделить на три основные группы: прямые наконечники, изогнутые наконечники и наконечники сложной формы. Прямые наконечники являлись наиболее распространенными. Они были обоюдоострыми, напоминая укороченную версию древнего японского меча (кэн). Их длина и отделка, форма острия (яри-саки), способ отливки и качество используемой стали обусловили появление нескольких специфических типов прямых наконечников, таких, как су-яри и оми-яри. Большой и очень древний тип бронзового наконечника, цукуси-боко, использовался преимущественно воинами Цусима. Другим типом прямого наконечника был «незаметный» сакудзо-яри, венчавший безобидный с виду посох путника, который «брали с собой в дорогу самураи, когда они отправлялись на секретное задание и не желали привлекать к себе внимание» (Stone, 550). Большой популярностью пользовались и самые разнообразные дротики. Среди них были знаменитые ути-нэ, имевшие характерное оперение; более длинные и мощные нагэ-яри; нагуя; тэ-яри или тэ-боко: и длинные макура-яри. Эти дротики держали под рукой на поле боя или дома возле подушки. Их использовали и мужчины и женщины либо как смертоносные метательные снаряды, либо как обычные яри для нанесения и отражения ударов в ближнем бою.
Переходным звеном между прямым и изогнутым наконечником является лезвие накамаки, которое напоминает знаменитое копье, пользовавшееся огромной популярностью среди буси: нагината. Очень часто этот тип оружия называют по-английски «алебарда». Однако данный термин, как заметил Бринкли,
«является неточным переводом, поскольку японская нагината (буквально длинный меч) не имеет ничего общего с тем типам оружия который подразумевает это английское название — боевой топор на длинном древке, заканчивающимся наконечником копья. Это был изогнутый клинок длиною около трех футов, посаженный на чуть более длинную рукоятку. Первоначально этим оружием пользовались воинственные монахи, но с XI века, когда касты Тайра и Минамото начали свою продолжительную борьбу, нагината стала приобретать все большую популярность среди профессиональных воинов, которые в полной мере оценили комбинированную мощь колющих и рубящих ударов» (Brinkley 1,156).
На самом деле, лезвие нагината было почти таким же, как и у меча, с изгибом возле острия, где его форма становилась еще более ярко выраженной. Стонэ пишет, что всего существовало три разновидности нагината: первой, судя по всему, была древняя цукуси-нагината, у которой древко вставлялось в металлическую петлю на тыльной стороне лезвия; вторая, и наиболее распространенная, имела в основании штырь, прикреплявшийся к древку; и третья, самая редкая, имела в основании гнездо, куда вставлялось древко. При переноске оружия лезвие нагината убирали в специальные ножны, а их древко, как и можно было ожидать, покрывали разноцветным лаком и украшали металлическими накладками.
Нагината стали знаменитыми не только благодаря потрясающей универсальности своего боевого применения, но также и потому, что существовало огромное количество школ, где были выработаны сложные стили и эффективные приемы их использования. На самом деле, некоторые авторы даже считают, что появление защитных доспехов для ног и нижней части туловища было прямым ответом на широкое распространение смертоносных нагината. Эго оружие называли также «женское копье» (Stone, 463), потому что женщины букс к восемнадцати годам должны были мастерски владеть нагината. Митфорд писал, что «алебарда является специальным оружием японских женщин благородного происхождения. Та, которой пользовалась Ксса Годзэн, одна из возлюбленных героя XII века Куро Ёсицунэ, до сих пор хранится к Асакуса. В старомодных семьях молодые девушки регулярно упражняются в фехтовании на алебардах» (Mitford, 81). В древние времена жена или дочь буси «всегда должна была быть готова продемонстрировать свою отвагу и боевые качества при любом кризисе в карьере ее мужа или отца. Нагината в ее руках часто совершала выдающиеся деяния, и даже сегодня в Японии трудно найти более грациозное и интересное зрелище, чем показательное выступление тренированной женщины-фехтовальщицы с этим грозным оружием» (Brinkley 1, 157).
Третья группа включает в себя наконечники для копий самых невообразимых форм, обычно имевших узкоспециализированное применение. Так, например, сасумата представляла собой копье с раздвоенным наконечником и крючьями или шипами у основания, с помощью которых цель можно было рубить и колоть не только спереди, но и обратным движением со спины. Известно, что в феодальный период это оружие широко использовали полицейские и пожарники (Stone, 543). Еще одна разновидность копья с раздвоенным наконечником называлась футамата-яри, а магари-яри представлял собой изящный трезубец, боковые лезвия которого были расположены под прямым углом к центральному, с остриями, слегка развернутыми внутрь. Копье с крюком у основания лезвия носило название каги-яри, в то время как при арестах полицейские использовали содэгарами — длинный шест с крючьями на конце, которые использовали для захвата рукавов преступника, вооруженного копьем или мечом, и его последующей нейтрализации. Цукубо имел крестообразный наконечник «с зубца-ми на нем», и такое копье обычно держали «на стойке в караульном помещении замка» (Stone, 6,39) вместе с кошками с многочисленными изогнутыми зубьями и/или лезвиями (кумадэ). Их использовали для лазания по стенам, а также для того, чтобы зацепить врага за доспехи сверху, либо стащить его с лошади снизу. Схожий тип кошек с двумя крючьями (ути-каги) использовали буси древности, чтобы удерживать вместе два судна на протяжении битвы.
Буси высшего ранга, передвигаясь верхом, прикрепляли свое копье к стремени, ставя его на специальный упор яри-атэ (яри-хасами или яри-саси), «сделанный из меди или железа. Лучшие образцы… имели шарнир в центре, чтобы сделать крепление более свободным» (Stone, 674). Пешие солдаты (асигару) носили свои копья, а часто и копья офицеров, на собственных плечах.
Вполне естественно, существовало большое количество рю и преподававших там учителей будзюцу, которые специализировались, часто исключительно, на использовании копья в бою. Самой знаменитой среди них была школа Ходзо-ин Рю, названная в честь монастыря Ходзо, где фехтованием на копьях занимались с древних времен. Школа Синкагэ Рю, славившаяся своими мастерами меча, включала в свою программу обучения и фехтование на копьях. Согласно литературе будзюцу, мастера копья, тренировавшегося в одной из этих школ, старательно избегали не только отдельные воины, вооруженные грозным катана, но даже группы воинов, которых он мог легко разметать в стороны, вращаясь в своем смертоносном танце, — длинное оружие резало, кололо, рубило и парировало, со свистом рассекая воздух вокруг его туловища. Поединки между мастерами этих школ (так же как и между фехтовальщиками на мечах) были яростными и жестокими. Группами и поодиночке, они часто путешествовали по стране, обучаясь у различных мастеров, овладевая новыми стилями владения копьем, принимая вызовы на дорогах, на самом деле даже радуясь им, как еще одной возможности испытать свое мастерство и утвердить свою репутацию. В этих схватках, некоторые из которых во всех подробностях обсуждаются в хрониках боевых искусств, изначально использовались реальные копья, такие же, как и на поле боя. Тот, кто терпел в них поражение, часто принимал и смерть либо от рук противника, либо, если он просто был лишен боеспособности, от собственных рук, чтобы таким образом искупить свой позор. Чтобы снизить дестабилизирующее влияние на общество этих вооруженных схваток со смертельным исходом, в период Токугава были изданы указы, строго запрещающие все дуэли, кроме тех, которые были напрямую связаны с санкционированным правом на месть или самообороной против немотивированного нападения. Многие состязания мастеров как под официальным надзором компетентных представителей кланов, так и без него стали проводиться с использованием бамбуковых копий (такэ-яри) либо копий с мягкими наконечниками (тампо) вместо боевых лезвий.
В соответствии с основными типами копий существовало два основных искусства или метода их использования: яридзюцу — искусство прямого копья и нагинатадзюцу (или просто нагината) — искусство изогнутого копья. Каждое искусство подразделялось на бесчисленное множество стилей, и, кроме того, существовали специализации, посвященные всем типам длинных и коротких копий, а также дротиков. Все эти направления объединяло значительное количество базовых технических приемом, таких, как выпады (цуки), удары (гири) и блоки, некоторые из которых, общие для всех видов рубящего оружия, можно было встретить и в фехтовании на мечах. Начальные стойки, подготовительные движения, стили сближения с противником или ухода из пределов досягаемости его оружия, способы поражения цели или уклонения от атаки варьировались от школы к школе или даже в пределах одной школы, от учителя к учителю. То, что сохранилось до наших дней от средневекового яридзюцу, можно найти в сильно модифицированных приемах дзодзюцу, искусства боевого посоха, которым занимаются в нескольких современных школах дзодо (путь посоха), а также в дополнительных упражнениях некоторых школ айкидо. Однако мы знаем, что в феодальные времена использовались все части яри, включая основание, на что обычно надевался заостренный металлический наконечник; и что исходная стойка с копьем, прижатым к боку (в одном из доминирующих стилей), называлась каи-куми. Нам также известно, что в нескольких школах обучали сложным сериям движений как вверху, так и внизу (дзумондзи-яри), которые позволяли поражать противника не только спереди, но также и характерными взмахами, нацеленными в спину, в то время как другие школы специализировались на блокирующих, цепляющих и отражающих приемах, называвшихся каги-яри. Нагинатадзюцу добавляла к техническому арсеналу яри характерные круговые удары, особенно подходящие для изогнутой формы лезвия нагината.
Даже с возрастанием популярности меча в середине японской феодальной эпохи и в период, предшествовавший Реставрации Мэйдзи, копья по-прежнему использовали в официальных церемониях, а также носили с собою воины, сопровождавшие провинциальных правителей в их путешествиях (само оружие хранилось в превосходном состоянии в арсеналах кланов). Профессиональное обучение фехтованию на копьях в тренировочных залах школ будзюцу еще продолжалось некоторое время, но одинокие копьеносцы, которых когда-то можно было встретить в любой части Японии, стали попадаться все реже и реже, пока такие воины не исчезли полностью. Из бесчисленных школ будзюцу, где некогда обучали обращению с нагината, сегодня действуют лишь несколько (такие, как Тэндо и Синкагэ). Их студенты носят защитную амуницию (как и те, кто занимается японским фехтованием, или кэндо), основные элементы которой позаимствованы у старинного комплекта доспехов: защитную маску (мэн), нагрудник (до), фехтовальные рукавицы (котэ), подбитый фартук (аидатэ) и наголенники (сунэ-атэ). Острую как бритва нагината прежних времен сменил шестифутовый дубовый шест с бамбуковым лезвием длиною двадцать один дюйм, кончик которого защищен кожаным колпачком. Такой инструмент, или более длинный, можно использовать против партнера в поединке и для тренировки, при одиночном выполнении формальных упражнений (ката) или против полноразмерного манекена (ути-комо-даи). Приемы атаки, контратаки и обороны основаны на базовых стойках и перемещениях, плавно перетекающих из одного в другое, что делает эту новую дисциплину (нагинатадо) одним из самых эффективных методов развития координации среди тех, которые эволюционировали из некогда смертоносного искусства нагинатадзюцу. На самом деле, эти современные школы (по большей части посещаемые женщинами) используют нагината не как боевой метод (дзюцу), а скорее как дисциплину, способствующую развитию психического и физического самоконтроля (до), с определенными намеками на то, что конечная цель этих школ связана с мистицизмом и эзотеризмом, присущими традиционной культуре Японии.
«Возможно, нет ни одной страны в мире, — писал Макклэтчи в 1873 году, — где бы меч, это рыцарское оружие всех эпох, получал бы, в свое время, столько почестей и славы, как в Японии» (McClatchie 3, 55). Даже в средневековой Англии, где мечам присваивали собственные имена и наделяли их личными добродетелями, не существовало такого, по меткому выражению Харрисона, «культа холодного оружия». Меч, как писал Бринкли «оказывал заметное влияние на жизнь всей японской нации».
«Честь носить его; права, которыми он наделял; подвиги, слившиеся с ним; слава, обретенная течи, кто владел им с исключительным мастерством; связанные с ним суеверия; невероятно высокая цена на хороший клинок; семейные традиции, создававшиеся вокруг прославленного оружия; глубокие знания, требовавшиеся для того, чтобы компетентно оценить качество меча — все это, в совокупности, придавало катана значение, выходящие за рамки обычного понимания» (Brinkley 1, 142—43).
Судя по всему, меч оказывал странное магическое воздействие на членов всех сословий, но для буси он символизировал начало его жизни воина, отмечал ее продвижение и часто становился тем инструментом, который, в конечном итоге, ее обрывал. Окружающие меч легенды восходят к временам и событиям, которые уже были скрыты туманом времени, когда военное сословие только начало свое движение к политическому центру Японии.
В жизни каждого ребенка, рожденного (или усыновленного) в семье воинов, существовало две основные поворотные точки. Первой была вводная церемония, на которой он получал свой первый меч, мамори-катана, «очаровательный маленький меч с рукояткой и ножнами, покрытыми парчой, к которому прикреплялся кинтяку (кошелек)… носили мальчики до пятилетнего возраста» (Stone, 43.3). Второй поворотной точкой становилась для него церемония покрытия главы, гэмпуку, означавшая признание его равным среди мужчин. К этому времени мальчик получал свои первые настоящие мечи и доспехи, а в ходе церемонии ему впервые делали взрослую прическу. Начиная с этого момента он должен был специализироваться на задачах, типичных для его ранга в иерархии клана, но при этом, не забывая совершенствоваться во владении оружием, которое в военном кодексе называлось «живая душа самурая».
Все воины, независимо от своего ранга, обучались фехтованию на мечах. Однако высокопоставленные буси, конечно же, имели больше времени на то, чтобы совершенствоваться в этом искусстве и подыскивать для себя самых лучших учителей, что объясняет, почему простой самурай, несмотря на близкое знакомство с тяготами военной жизни, обычно не мог противостоять на дуэли буси высокого ранга. Эта ситуация, хорошо проиллюстрированная Фукудзава Юкити в его книге «Кюнандзо», напоминает ту, что существовала в Европе в течение семнадцатого и начала восемнадцатого века, где закаленные в бесчисленных боях ветераны были практически беспомощны против хорошо натренированного аристократа со шпагой — оружием дворян, которое после прихода к власти буржуазии в конце восемнадцатого века стали называть джентльменским оружием.
Холтом писал, что, «подобно древним грекам и германцам, а также многим другим народам, древние японцы обожествляли свои мечи и присваивали им имена ками» (Но1-tom, 46). Как пишет далее этот же автор, совсем не трудно понять, «каким образом меч, который спасал жизнь, уничтожал врагов и совершал другие славные деяния, в том числе и очень древние, стал расцениваться как живое существо, наполненное чудесной защитной энергией, то есть ками» (Holtom, 46–47).
Слово «ками», обозначавшееся одной идеограммой, имело несколько значений, связанных с покровительствующими божествами и вещами божественного происхождения. Поэтому совсем не удивительно, что японская анимистическая традиция связывала меч с молнией — в «Нихонги» также упоминается «короткий меч по имени идзуси», который, как считалось, «обладал чудесным свойством самопроизвольно исчезать» (Holtom, 46).
Некоторые авторы считают, что религиозное значение этого оружия основано на его большом стратегическом значении в эпоху слияния японской нации, когда буси неумолимо продвигались на север, вытесняя с захваченных территорий воинственных айнов. Как было отмечено в части 1, на заре существования японской нации история и религия были тесно переплетены между собой, и вполне понятно, каким образом практическая польза этого оружия на поле боя стала ассоциироваться с чувством своего предназначения или судьбы, свойственным зарождающейся культуре.
Лук со стрелами и копье исполняли свою роль в сражении на длинной и средней дистанциях; меч же использовался для того, чтобы окончательно выявить победителя в ближнем бою. На самом деле, окружающий меч мистический ореол нашел свое отражение и в хрониках мифологической эпохи древней истории Японии, где, к примеру, упоминается меч, который принц Ямато (объединитель японской нации) нашел в хвосте убитого им дракона[13]. Этот меч, наряду с зеркалом и яшмой, стал одной из священных регалий расы Ямато. Упоминания о мистических качествах меча и его ультранационалистической сущности можно встретить и в исторических хрониках многих других стран, относящихся к периоду, который можно назвать феодальной эпохой их развития. Волшебный меч Экскалибур короля Артура в Англии, Дурлиндана Роланда во французской литературе и знаменитое оружие Гарун аль-Рашида в арабских сказках — все они являются мистическими персонификациями национального характера, а также инструментом того, что считалось божественным провидением.
Но в Европе сто значение к концу феодальной эпохи (шестнадцатый и семнадцатый века) значительно уменьшилось вместе с демократизацией войны сначала в буржуазных и городских революциях, а затем и в пролетарских революциях индустриальной эпохи. В Японии подобные социальные волнения отсутствовали вплоть до девятнадцатого столетия; даже когда с принятием Конституции Мэйдзи (1888) в социальные стандарты были внесены определенные изменения, дополненные позднее, при вступлении в силу послевоенной конституции (1946), все эти изменения были приняты японским народом как нечто неизбежное, подобно тому, как человек подчиняется высшей силе или стихийному бедствию, которое он не в силах предотвратить.
Сама нация не эволюционировала спонтанно из феодального общества в индустриальное, и следовательно, даже когда казалось, что изменения успешно приняты, это был лишь поверхностный успех (хотя и в самом деле достаточно яркий), который венчал показной отказ от древних обычаев. Однако глубоко укоренившиеся в сердцах японцев феодальные традиции остались нетронутыми, что демонстрировали буси двадцатого столетия, которые в ходе Второй мировой войны брали с собою в бой катана, в то время как еще более современный буси лишь несколько лет назад использовал свой короткий меч, чтобы зарубить политического противника прямо перед телевизионными камерами.
Форма оружия, которое мы знаем сегодня и которое производилось на протяжении феодальной эры в Японии; эволюционировала из очень древних моделей, изготавливавшихся из бронзы (позднее из железа) либо на Азиатском континенте, либо в Японии. Клинки, обнаруженные в курганах, чей возраст датируется 700 г. н. э., были прямыми и односторонними, отлитыми из металла, как одна заготовка, от рукоятки до острия. На самом деле, Гоулэнд обращает внимание на то, что эти длинные железные мечи «занимают самое видное» место в курганах. «Важно отметить, — добавляет он, — что они имеют только один острый край и обладают общей характерной особенностью — идеально ровной тыльной частью. Это отличает их от мечей более поздних времен, у которых всегда присутствует легкий изгиб» (Gowland, 151). По размеру они варьировались от достаточно длинных до очень коротких — у первых длина клинка от острия до гарды составляла от двух с половиной до грех футов, у вторых — от одного фута восьми дюймов до двух футов. Другой вид прямых, обоюдоострых мечей, густо украшенных орнаментами, появился почти одновременно с распространением буддизма в Японии в период Нара, и они близко напоминали добуддистские ритуальные мечи, которые использовались в религиозных церемониях в Центральной Азии, особенно на территории Непала, Тибета и Китая.
Как это было практически во всех аспектах древней японской культуры, Китай оказал свое влияние и на японский меч. На самом деле, не только форма, но и названия японских мечей были связаны, напрямую или косвенно, с китайскими источниками (о чем свидетельствует как устный, так и письменный японский язык). Так, например, древнекитайские идеограммы, означающие чен (обоюдоострый меч) и тао (односторонний меч или нож), по мнению Хэвли и некоторых других ученых, были семантическими и фонетическими корнями обоих японских переводов кэн и то, которые эволюционировали в катана — японское прочтение тао, заменившее более древний перевод то. Связанные вместе, в обратном порядке, они образовали японское слово то-кэн, использовавшееся как общее название для всех типов мечей. Эта деривация проявляется также и в других японских словах, обозначающих меч, таких, как цуруги и ходзиу. «Японские специалисты, в принципе согласны с тем, — пишет Гилбертсон, — что самой древней разновидностью их мечей является цуруги или кэн, цируги представляет собой японское слово, а кэн — китайское прочтение того же самого [китайского] иероглифа» (Gilbertson 2,188). По всей видимости, это была интерлюдия к эволюции древнего, прямого кэн, в ходе которой его единственный острый край уступил место обоюдоострой модели. В свою очередь, это прямое, обоюдоострое оружие с сердцевидным острием (изготовлявшееся из бронзы или железа) на протяжении средней части Хэйанского периода подвергалось постепенным изменениям как в форме, так и в материалах, пока не превратилось в изогнутый, односторонний меч, который мы знаем сегодня.
Согласно легенде, «Амакуни (живший во времена императора Момму — 697–708) выковал катана, или односторонний меч, разделив кэн пополам» (Gilbertson 2, 188). В любом случае к концу одиннадцатого века меч приобрел характерную изогнутую форму, хотя сомнительно, что к тому времени клинок уже приобрел те удивительные свойства, которые сделали катана знаменитыми во всем мире.
Существовало несколько типов катана. Одной из самых древних производных от кэн был длинный, тяжелый дзин-тати. который обычно носил один из слуг буси. От этого оружия произошел тати (длиною от двадцати четырех до тридцати дюймов). Такой меч изначально носили острием внутрь, подвешенным к поясу (оби), которым воин перепоясывал свои доспехи, но позднее от этого стиля отказались, и меч стали носить за поясом острием наружу. Таким образом, независимо от размера, «меч называли катана, когда его носили за поясом, но тот же самый меч становился тати, если ножны были подвешены к поясу» (Gilbertson 2, 190).
Буси обычно носил два меча: длинный меч (собственно катана) и короткий меч (вакидзаси). Эти два клинка (дайсё) имел право (по закону) носить только он. Они являлись символами его положения в японском обществе и в то же время инструментами для сохранения данного положения. Длинный меч, варьировавшийся по размеру от очень большого (нодати или дай-катана) до стандартного (катана), имел в длину двадцать четыре дюйма и больше. Это оружие использовалось в ближнем бою, и буси наносили им колющие и рубящие удары самыми различными способами. Короткий меч, или вакидзаси, имел длину от шестнадцати до двадцати дюймов, и его могли использовать в бою как вспомогательное оружие либо для различных специальных целей, например, чтобы обезглавить поверженного врага или совершить ритуальное самоубийство. Оба меча носили на левом боку у талии, в особом стиле. В древние времена длинный меч носили подвешенным к поясу на специальном шнуре. Во многих руководствах, посвященных ношению доспехов, подробнейшим образом описываются различные стили, которые использовались для закрепления на поясе как длинного, так и короткого меча. В более поздние периоды оба клинка стали носить заткнутыми за пояс, острым краем вверх (катана на левом боку, а вакидзаси поперек живота), специальные шнуры (сагэ-о) продевались сквозь петли на ножнах и привязывались к поясу различными способами. Во время путешествий буси порой использовали специальный чехол (хикихада, сирадзайя), куда помещались оба меча его дайсё, в то время как буси высокого ранга перевозили их в жестких футлярах (катана-дзуцу) из двух частей лакированного дерева, с петлями и замком, обычно украшенных гербом владельца.
Короткий меч редко покидал пояс буси по какой-либо причине, в то время как длинный меч ему часто приходилось снимать, когда того требовал обычай: например, у себя дома, в гостях у другого буси или во дворце у правителя. В таких случаях воину «разрешали» (на самом деле требовали) оставить длинный меч в надежном месте или у доверенного лица из числа своих слуг, но данное правило не распространялось на короткий меч. Вакидзаси, который буси часто называли «хранителем своей чести» (Stone, 658), позднее сменил кинжал, использовавшийся для ритуального самоубийства.
Со временем у раннего катана появились многочисленные вариации: тиса-катана (длиной от восемнадцати до двадцати четырех дюймов), занимавший промежуточное положение между длинным и коротким мечом дайсё, и который благодаря его легкости и среднему размеру носили аристократы при дворе; танто и хамадаси — кинжалы с большой и маленькой гардой; аикути (или кусун-гобу) — кинжалы без гарды; ёрои-доси — специальный нож, способный пронзать доспехи; разнообразные химогатана — тонкие стилеты из самой лучшей стали; многочисленные ножи кодзука, которые носили в ножнах вакидзаси; когаи — своеобразные булавки с эмблемой владельца, которые буси часто оставляли в теле убитого врага, чтобы записать его на свой счет.
Важность катана была основана на том положении, которое занимало военное сословие в иерархической структуре политической власти феодальной Японии, иерархической структуре, организованной вертикально и пропитанной на каждом уровне мистическим поклонением предкам, связывающим одно поколение с другим. Будучи символом самых сокровенных верований японской расы и ее законов, этот меч одновременно олицетворял прошлое и настоящее, центр духовной и политико-военной власти и, разумеется, личность человека, владеющего им. Этот символизм проявлялся в каждом событии, связанном с катана, как напрямую, так и косвенно. Например, как писал Харрисон, «учитывая то преувеличенное почтение, с которым относились к катана в древние времена, совсем не удивительно, что в феодальную эпоху изготовление мечей считалось весьма почетной профессией, а сами мастера были людьми благородного происхождения» (Harrison, 177). Также считалось, что это занятие «угодно богам и… чтобы гарантировать себе успех, кузнец должен был вести более или менее религиозную жизнь, воздерживаясь от излишеств любого рода» (Gilbertson 2, 191). Таким образом, ковка меча, по сути, представляла собой религиозную церемонию. В таких случаях древний кузнец (как и в более поздние периоды)
«облачался в свое церемониальное платье и надевал высокую шапку эбоси, в то время как через его кузницу уже была натянута симэнава, или соломенная веревка, с подвешенными к ней гохэй, которые должны были отпугивать злых духов и притягивать добрых. Нет даже рассказывают, что, когда Мунэтика выковывал меч кори-цурэ и его оставил подмастерье, на землю спустился бог Инарисама и помог ему в критический момент» (Gilbertson 2, 191).
Искусство кузнецов ценилось так высоко, что даже император (Готоба, 1184–1196) обучался у знаменитого мастера Итимондзи Норимунэ выковывать мечи. Считается также, что этот император дал толчок развитию кузнечного дела, поскольку он вызвал двенадцать провинциальных кузнецов, отобранных за их исключительное мастерство, в Киото, где каждый из них один месяц в году работал на императора. В запасе держали и других кузнецов на тот случай, если какой-то мастер из первой дюжины не сможет выполнять свои обязанности при дворе. Еще одна группа из двадцати четырех кузнецов работала на императора, по двое каждый месяц. Кроме того, еще шесть кузнецов из провинции Оки делали мечи для императора.
Двенадцатый и тринадцатый века считаются эпохой величайших японских кузнецов. Имена таких мастеров, как три кузнеца из провинции Бидзэн: Канэхира, Сукэхира и Такахира; кузнецов из Киото: Ёсииэ, Арикуни, Канэнага; сан-саку, или «трех мастеров»: Масамунэ, Ёсимицу, и Ёсиси-ро и бесчисленного множества других, выгравированы на лучших мечах этого периода. Специалисты по японским клинкам называют эти мечи древними (кото), чтобы отличать их от тех, которые были выкованы после 1596 года, считающихся новыми (синто).
Ковка клинков (длительный и очень сложный процесс) была окружена тайными ритуалами, и, как это было принято у японских ремесленников, все технические детали передавались от отца к сыну. Многие семьи потомственных кузнецов прославились благодаря превосходному качеству своих клинков. Каждый кузнец имел свой собственный метод ковки, способ смешения различных сортов стали, проверки сырья и т. д. Эти профессиональные секреты они передавали своим наследникам как родным, так и усыновленным. Наследники, в свою очередь, должны были торжественно поклясться в том, что они никогда не раскроют посторонним переданные им секреты. Есть история о том, как «однажды Масамунэ отпускал клинок в присутствии другого кузнеца и, увидев, что тот скрытно сунул руку в чан с водой, чтобы определить ее температуру, он отсек ему руку мечом» (Gilbertson 2, 196).
Считалось, что характер и личные качества кузнеца, порой весьма незаурядные, отражаются или магическим образом воплощаются в выкованных им клинках. В этой связи очень часто упоминаются мечи Сэндзо Мурамаса, который родился в 1341 году в деревне Сэндзи и был учеником великого Масамунэ. Этот незаурядный человек «был превосходным кузнецом, но при этом обладал вспыльчивым и неуравновешенным характером, граничащим с безумием, который, как считалось, передавался и его клинкам… Многие верили в то, что они постоянно жаждут крови и подталкивают своих владельцев к убийству или самоубийству» (Gilbertson 2, 204). Считалось также, что они способны принести несчастье любому, а особенно семейству Токугава. «Иэясу дважды ранил ими себя по неосторожности. В битве при Сэкигахара Нагатакэ разрубил шлем Тода Сигэмаса, и Иэясу захотел посмотреть на его оружие. Изучая клинок, он порезался и сказал, что, должно быть, его выковал Мурамаса, как впоследствии и оказалось» (Gilbertson 2, 204). Поэтому, несмотря на высокое качество закалки и исполнения, официальные эксперты, такие, как Хонами Котобу, называли подобные клинки низменными, кровожадными, недостойными и вычеркивали их из реестров своей гильдии. Клинки же Масамунэ, учителя Мурамаса, напротив, считались не только очень качественными, но и «высоконравственными». Эта позиция по отношению к клинкам была насквозь пропитана оккультизмом: «Это несчастливые клинки; эти приносят счастье и долголетие; а вот эго — хинкэн, меч, дарующий власть и богатство» (Gilbertson 2, 203).
К сожалению, о подборе основного сырья для отливки заготовок и методах смешения металлов мы располагаем лишь самой отрывочной информацией. Гилбертсон рассказывает нам, что основные ингредиенты (мягкое железо и сталь «превосходного качества»[14]) добывались из месторождений магнитной железной руды и железосодержащего песка. Этот же автор описывает один из способов ковки, при котором к железному пруту (который исполнял роль рукоятки) приваривались полоски стали нужной длины и формы, после чего лезвие расплющивалось по всей длине, складывалось пополам, расплющивалось и складывалось снова. Он подсчитал, что конечным результатом этого процесса, повторенного множество раз, с поочередным погружением металла в воду и масло определенной температуры, могла стать заготовка «из 4 194 304 слоев металла» (Gilbertson 2, 191). На изготовление самого лезвия обычно шла чистая сталь, однако существовало большое количество мечей, у которых при выковке лезвия была использована комбинация железа и стали. Одним из самых популярных типов «был сам-май, или стиль «трех пластин», при использовании которого стальная пластина помещалась между двумя пластинами из железа, где сталь, конечно же, формировала режущую кромку» (Gilbertson 2, 192). Принято считать, что этот стиль особенно любили кузнецы из провинции Бидзэн, в то время как Масамунэ предпочитал метод муку-ги-таи или цукури, для которого требовалась только сталь.
Наиболее важным этапом в процессе изготовления мечей обычно считался отпуск клинка, в результате которого получалась «якиба, или отпущенная кромка стального лезвия — матовая полоска, идущая вдоль острого края меча, иногда прямая, а иногда весьма прихотливых очертаний» (Gilbertson 2, 195). С этой целью основную часть клинка покрывали защитным слоем глины, а острую кромку обрабатывали огнем и теплой водой. Данная фаза была настолько узкоспециализированной, что «порою на хвостовике меча, кроме имени кузнеца, выковавшего клинок, можно встретить и имя того, кто производил отпуск, а в отдельных случаях там упоминается имя лишь специалиста по отпуску» (Gilbertson 2, 197).
После того как клинок был выкован и отпущен, его чистили специальным ножом (сэн) и обрабатывали напильником, прежде чем приступить к длительному процессу заточки на специальном камне (тоиси), который мог продолжаться до пятидесяти дней. Затем его шлифовали на масляном камне и тщательно протирали. После этого кузнец ставил свою подпись на хвостовике и выполнял всякую дополнительную гравировку либо прорезал желобки на лезвии. Наконец он начищал клинок полировальной иглой, или мигари-хари обычно это делали зимой, поскольку считалось, что свежеотполированные клинки летом особенно уязвимы для ржавчины.
Учитывая важность этого оружия в глазах самурая и строгую регламентацию жизни в феодальной Японии, совсем не удивительно, что умение «читать клинок, различать и понимать признаки, указывающие на то, кем и когда он был сделан», стало очень сложным «искусством, требовавшим не только специальных знаний и способностей, но и длительного опыта» (Gilbertson 2, 194). Как точно подметил Гилбертсон, каждый воин (от высокопоставленного даймё до самого скромного самурая) знал, что «его рука охраняет его голову», а это проще делать, вооружившись надежным, а следовательно, и дорогим мечом.
Ввиду высокой стоимости качественных клинков существовало большое количество кузниц, где искусные мастера и их лучшие ученики были заняты изготовлением мечей. Вследствие этого правительство создало категорию официальных экспертов (мэкики), «чьей обязанностью было определение происхождения и качества оружия, подписанного или неподписанного, с тем, чтобы дать ему точную денежную оценку и объяснить самураю, как он может прийти к схожему заключению» (Gilbertson 2, 199). Некоторые эксперты стали знаменитыми благодаря своим точным оценкам, и их имена попали в анналы этого искусства. Так, например, семья Хонами (действовавшая на протяжении более чем двенадцати поколений) поставляла экспертов к императорскому двору еще в начале девятого века. Начиная с двенадцатого столетия такие эксперты оценивали мечи и подписывали
«сертификат, или оригами (сложенная бумага)… написанный на листе толстой бумаги особого сорта, называвшегося кага босо, которая производилась для сёгуна в провинции Кага и поставлялась к его двору по сто листов ежегодно. Там указывалось имя и место проживания мастера, изготовившего клинок, его длина и перечислялись все особые приметы, по которым клинок можно опознать, а в конце добавлялось мнение о его стоимости в золоте. Этот сертификат подписывали мэкики, порою сразу несколько, а на обратную сторону листа эксперты ставили свою печать» (Gilbertson 2, 200).
У этого искусства выработался свой ритуал, свой этикет, а также собственная теория и практика оценки. Для хозяина было большой честью, когда гости высоко оценивали красоту и качество его мечей, которые он обычно демонстрировал. Процедура осмотра клинков была тщательным образом регламентирована, а жесты и комментарии всех участников подобной церемонии соответствовали общепринятым образцам поведения. Клинок постепенно вынимался из ножен (но никогда полностью), и, используя для прикосновения к металлическим частям чистую ткань, его наклоняли под различными углами к свету, «поскольку некоторые интересные детали становились видимыми лишь в тех случаях, когда свет отражался от клинка под определенным углом» (Gilbertson 2, 199).
Не только символ власти или объект восхищения, катана был еще и грозным оружием в руках человека, который так сильно от него зависел и так тесно отождествлял себя с ним. Изучение искусства фехтования на мечах, известного как кэндзюцу, считалось занятием первостепенной важности. На самом деле:
«Когда говорят о европейском фехтовании, люди обычно представляют себе искусство, принципы которого можно свести к некоему подобию точной науки… Но в Японии никогда не говорили о том, что фехтование на катана способно себя полностью исчерпать. В каждую эпоху существовали люди, которые посвящали всю свою жизнь приобретению новых навыков в искусстве фехтования. Многие из них изобретали свои собственные системы, получавшие особые названия и отличавшиеся друг от друга только в некоторых деталях, не известных никому, кроме самого мастера и его любимых учеников» (Brinkley 1, 137).
О том, что буси превосходно владели своим оружием, свидетельствуют и источники, которые нельзя обвинить в том, что они пытались угодить японцам. Например, китайский историк, бывший свидетелем вторжения японцев в Корею в конце XVI века, описывая самурая в бою, рассказывает о том, что «его почти не было видно за белым сиянием металла, настолько быстро он размахивал своим пятифутовым мечом» (Brinkley 1, 154). Каждый аспект фехтования подвергался тщательному исследованию, и очень сложные технические приемы изобретались, проверялись и применялись в нескольких стилях (таких, как куми-ути, тати-каки и тати-ути). Большинство из них можно было использовать как на поле боя, так и в одиночных поединках. Первые рю кэндзюцу возникли еще в девятом веке, и названия многих из этих древних школ появлялись в хрониках будзюцу снова и снова. Согласно некоторым источникам, к концу периода Токугава, после продолжительной диктатуры этого клана, существовало более двух сотен действующих школ кэндзюцу. Среди самых древних (то есть таких, которые прослеживали свое происхождение до четырнадцатого и пятнадцатого столетий) хроники называют Нэн Рю, основанную Ёсимото Санасиро; Синто Рю, основанную Иидзасо Тёинсай Иэнао (1387–1488); Аису Кугё Рю, основанную Аисо Исо (1452–1538), который обучал кэндзюцу воинов клана Япо; школы Тюго Нагахидэ, Фукидэ Бунгуро и Ин-ёи, который также прославился как большой мастер фехтования на копьях; Итто Рю и эзотерическая Кото-ёири Рю, где обучали эффективным приемам противодействия сразу нескольким противникам, атакующим одновременно.