Начавшееся в апреле -- мае наступление деникинской армии, кажется менее всего было обязано своим успехом полководческим талантам ее генералов и поддержке Антанты. Свидетели и участники боевых действий описывали катастрофическое разложение Красной армии, которая просто бежала без боя и сопротивления. В письме одного из участников отступления есть характерные эпизоды: "Вечером 2 мая пришлось быть в штабе 8-й армии. Туда приехал начальник обороны тов. Лацис и со слезами на глазах сообщил, что он был за фронтом 15 верст и нигде неприятеля нет, а армия бежит".
3 мая был оставлен без выстрела Луганск. Картина отступления была поразительная. "Беспрерывные, на не
сколько десятков верст воинские обозы, нагруженные различным хламом, граммофонами, матрасами, разной мебелью, только не воинским снаряжением, последнее безжалостно бросалось. Паника неимоверная, на донецкой переправе давка, драка за первенство переправы и если бы, боже упаси, хоть пять казаков в это время показалось сзади, все потонули бы в Донце. На наше счастье их и близко не было. Они явились в Луганск только к вечеру, на следующий день после нашего отступления".
Наиболее рельефно отношение крестьянства к Советской власти, к большевикам проявлялось на самом остром вопросе в этот период -- военных мобилизациях. По данным Высшей военной инспекции к июлю 1919 года в семи округах республики было призвано 3 395 619 чел., уклонилось--754 488, т. е. 22%. По отдельным губерниям процент уклонившихся был больше (Курская -- 33 %). Вместе с дезертировавшими из тыловых частей -- 176 971 чел. утечка составила 868 621 чел., или 25 %. Число забракованных по состоянию здоровья составило 624 839 чел., т. е. 23 % явившихся по мобилизациям. ВВИ полагала, что число неправильно забракованных составляет 20 % от их общего числа и делала заключительный вывод, что "общее количество уклонившихся, дезертиров и неправильно забракованных составляет не менее, а, вернее, более 1 000 000 человек".
Н. В. Крыленко, в ту пору в качестве уполномоченного ЦК и ВЦИК занимавшийся проведением мобилизаций во Владимирской губернии, "хвастался": "Моя губерния будет самая последняя по числу мобилизованных волостной мобилизацией -- 142 человека. Но зато ни один из них не убежал. Я видел седых стариков, которые записывались добровольцами, когда я их спросил почему, то объяснилось очень просто: это были члены комбедов, которых с кольями гнали из деревни".
Он говорил это на совещании в ЦК, где после проведения кампании по мобилизациям и борьбе с дезертирством собрались уполномоченные ЦК и ВЦИК по всем губерниям, подвели итоги и откровенно поделились впечатлениями о положении на местах. Первым выступил редактор "Известий" Ю. М. Стеклов, работавший в Вятской губернии. Позволим себе поподробнее его процитировать, тем более, что то, о чем он говорил, нельзя отыскать ни в одном номере его газеты.
"Основываясь на опыте Вятской губернии, я утверждаю, что если не во всей России, то в чисто кресть
ямских и малопролетарских губерниях Советская власть вообще и коммунистическая партия, в частности, не имеет социальной базы. Вы не найдете там широких слоев населения, которые преданы нам, разделяют нашу программу и готовы за нас выступить. Я не говорю о кулаках или остатках буржуазии, которой там почти не осталось. Я говорю о широких массах рабочих, кустарей и главным образом крестьян. Среднюю массу и бедняков мы умудрились от себя отпугнуть и сколько бы мы не старались убедить крестьян, что только благодаря Советской власти он получил раскрепощение и политическое и экономическое, это не действует. Положение получается трагическое. Волостная собилизация провалилась. Добровольческая мобилизация провалилась. Мы встретили отказы целых профессиональных союзов дать хотя бы одного человека. С крестьянами дело обстояло отвратительно. Я не скажу, чтобы там были сознательным контрреволюционные силы. Этого нет. Есть только ничтожные группки контрреволюционеров, остальная масса населения настроена безразлично, к нашей партии настроение враждебное. Во многих местах ожидают Колчака. Правда, когда он подходит, настроение меняется в нашу пользу, но ненадолго. Причин этому много. Центральная причина и общероссийская -- это то, что мы крестьянину фактически ничего не дали кроме отрицательного. Как некогда город был эксплуататором для деревни и ничего не давал, к сожалению в Советской России повторяется то же самое... Мобилизации и реквизиции производятся ежедневно, забирается все. Никогда, даже в злейшие времена царского режима не было такого бесправия на Руси, которое господствует в коммунистической Советской России, такого забитого положения масс не было. Основное зло заключается в том, что никто из нас не знает, что можно и чего нельзя. Сплошь и рядом совершающие беззакония затем заявляют, что они думали, что это можно. Террор господствует, мы держимся только террором".
Затем слово взял Н. Осинский. Он попытался развеять тяжелое впечатление от выступления Стеклова: "Что ни губерния, то норов и пессимистическое настроение Стеклова объясняется тем, что он был в прифронтовой губернии. В Пензенской губернии не слышно о реквизициях, потому что там нет армии. Затем относительно террора, то там это воспоминание давно минувших дней и крестьяне о нем забыли в значительной степени..."
Если даже и забыли, то сам Осинский им об этом напомнил. Не далее как 14 июня он лично телеграфировал в ЦК о неутешительных итогах волостной мобилизации, о том, что из 3 930 призванных в наличии только 1120 человек. Не только среди крестьян, но и в профсоюзах мобилизация проходила скандально. Дезертиры оказывали вооруженное сопротивление. "Агитационные меры уже несвоевременны, нужны облавы, расстрелы в уездах, ибо четыре расстрела в Пензе уже потеряли влияние и отсутствие дальнейших принимается как ослабление вожжей... Предлагаю санкционировать кампанию решительной борьбы с дезертирством путем облав и расстрелов в уездах по четыре -- пять человек злостных дезертиров под строгим контролем губернии".
Боеспособность мобилизованных таким образом красноармейцев была крайне низкой. Это отмечали все, как командиры и комиссары Красной армии, так и противник. Нередко мобилизованные настаивали выдать им удостоверение, что они мобилизованы, а не добровольцы. В рапорте одного из "политработников" колчаковской армии содержится не совсем точная, но весьма любопытная характеристика состава Красной армии: "Красная армия делится на три группы: коммунисты, большевики и мобилизованные. Коммунисты -- партийные работники, сражаются как львы, под пулеметным огнем идут в рост, перебежчиков из них нет, расстрел переносят стойко. Большевики -- левые эсеры более трусливы и низки. Очевидно сброд, подкупленный деньгами. Идея у них -- победить белых и обратить оружие против коммунистов. Мобилизованные -- грубая животная сила, взятая палкой. Из этой группы масса перебежчиков и сдающихся в плен. Они ободраны и босы, редко в лаптях. Когда красным из последних двух групп предлагают возвратиться обратно -- категорически отказываются: "Лучше расстрел, чем возвратиться обратно". Многие из них вступают в ряды нашей армии".
Ликвидация в результате революции крупных помещичьих и кулацких хозяйств была проведена при активном участии крестьянства, однако разрушение капиталистического, наиболее культурного уровня сельского хозяйства, нивелирование крестьянства имело и тот результат, что в деревне наступило царство осередняченного патриархального крестьянина с отсталым хозяйством, неразвитыми потребностями, подрезанными к тому же многолетней войной и политикой военного коммунизма. Патри
архальное крестьянство натурализировало свое хозяйство и не видело особого смысла в городе и его промышленности, тем более в самом государстве с его обременительными мобилизациями, разверстками и прочими по
винностями.
Крестьянство исповедовало свою философию, имело свои цели и интересы, отличные от коммунистических программ большевиков и реставрационных устремлений белого движения. Большевики, призывавшие крестьян в Красную армию, получали записки "Долой Колчака, долой Советскую власть!". В противоположном стане, за линией фронта тоже было неспокойно. Красноармейцы получали от белых листовки: "Товарищи красноармейцы, перебейте своих комиссаров, а мы убьем своих офицеров и вместе создадим настоящую советскую власть".
Несмотря на то, что настроения крестьянской массы играли в гражданской войне решающую роль, само по себе отдельно взятое крестьянство не представляло самостоятельной силы. Маркс справедливо считал, что парцелльное крестьянство в связи со своими особенностями не может быть самостоятельной политической силой. Его политические интересы должен представлять другой класс. Попытки крестьянства в течение войны создать нечто свое, особенное неизбежно носили местный, ограниченный характер, как например, движение Махно. Там же, где это движение пыталось выйти из рамок мужицкой вольницы и принять некоторые организационные формы, напоминающие государственные, как это было в "антоновщине", оно моментально возбуждало недовольство крестьян и терпело неудачу и поражение.
Крестьянство не могло выступить в качестве организационной общественной силы, посему оно было обречено делать выбор между двумя враждующими сторонами. История гражданской войны свидетельствует, что после тесного знакомства с буржуазно-помещичьей контрреволюцией крестьяне делали совершенно однозначный выбор в пользу советского государства. Ф. И. Дан, один из лидеров меньшевизма, после окончания гражданской войны заметил: "В нашей победе более всего сказалось то, что когда перед крестьянами встает призрак старого помещика, старого барина, чиновника, генерала, то русское крестьянство непобедимо, несмотря на голод, холод и глубокое недовольство Советской властью. Крестьяне все силы отдают на то, чтобы отразить самую возможность возвращения старого помещика и старого царя".
О выборе крестьянства свидетельствует широко развившееся в тылу Колчака партизанское движение, разложение самой колчаковской армии, о нем свидетельствуют красноречивые признания самих крестьян. На псковской губернской беспартийной конференции в конце 1920 года, как описывается в докладе губкома, выступавший старик-крестьянин даже заплакал на трибуне, рассказывая о "кошмарах, производимых белогвардейцами, когда они хозяйничали до прихода Красной армии. Причем этот делегат, не скрывая, сказал, что и он в числе других крестьян ждал прихода белогвардейцев и на горьком опыте убедился, что несут белогвардейцы трудящимся".
После взятия Новоград-Волынска деникинцами, на заседавший крестьянский съезд пришли офицеры с просьбой наделить помещиков землей, так как они теперь тоже принадлежат к числу бедных людей. На это члены съезда ответили, "что они большевики и давать землю помещикам не собираются". Трудно что-либо добавить к этому эпизоду, показывающему непримиримую, можно сказать, почти генетическую ненависть крестьян к помещичьему классу.
Советские секретные службы занимались перлюстрацией почты и составляли регулярные сводки из содержания писем, которые достаточно объективно отражали положение дел на местах. Характерно, что в корреспон-денциях из тех городов и губернии, где не было белогвардейцев, сквозило перманентное отрицательное отношение к Соввласти и большевикам, но там, где хозяйничали белые, картина наблюдалась несколько иная.
Отрывок письма из Херсонской губернии: "Настроение населения Украины в большинстве на стороне советской власти. Возмутительные зверства деникинцев... изменили население в сторону советской власти лучше всякой агитации. Так, например, в Екатеринославе, помимо массы расстрелов и грабежей и проч. выделяется следующий случай: бедная семья, у которой в рядах армии сын коммунист, подвергается деникинцами ограблению, избиению, а затем ужасному наказанию. Отрубают руки и ноги и вот даже у грудного ребенка были отрублены руки и ноги. Эта беспомощная семья, эти пять кусков живого мяса, не могущие без посторонней помощи передвинуться и даже поесть, принимаются на социальное обеспечение республики".
Да, помимо прочего, та жажда мести, с которой на
ступали белые армии, сослужила , им плохую службу. Нельзя рационально понять, например, такие случаи, какой произошел в апреле 1919 года: красноармейский курский полк побратался с деникинцами и все легли спать одним лагерем. Ночью казаки начали рубить сонных красноармейцев, те бросились в панике бежать обратно уже с соответствующими чувствами против казаков.
Осенью девятнадцатого, после непрерывной полосы неудач в продовольственной политике большевиков наконец появляется просвет. В дни, когда белые армии на юге достигают максимального военного успеха, когда в ЦК РКП (б) лихорадочно готовятся к переходу на нелегальное положение, продразверстка приносит свои первые плоды. Причем в некоторых местах власть оказывается совершенно неподготовленной к такому успеху. Вынуждена была даже вмешаться ЧК. 15 октября Дзержинский доложил Оргбюро ЦК, что по полученным им сведениям от Аткар-ской ЧК (Саратовская губ.) ссыпка хлеба идет чрезвычайно успешно, все амбары переполнены, хлеб ссыпается прямо на землю, вагонов для погрузки не хватает и запросил: не следует ли ЧК принять "какие-либо" меры воздействия на транспорт?
В конце 1919 года в правительственных кругах все увереннее заговорили о том, что в сознании крестьянства "произошел перелом" в пользу Советской власти. Ленин на VIII партконференции в декабре сделал категорический вывод: "Представители обывателей, мелкой буржуазии, тех, кто в бешеной схватке труда с капиталом колебались, стали решительно на нашу сторону и на поддержку их мы можем теперь отчасти рассчитывать".
Многомиллионная крестьянская масса отдала победу в гражданской войне большевикам. Этот вывод менее всего оспаривался современниками и менее всего вызывал сомнений у историков. Ну а какова роль в защите и упрочении "пролетарской диктатуры" самого пролетариата? Это вопрос более тонкий. Здесь, перефразируя слова Энгельса, можно выразиться, что проблема "материальности" понятия "диктатура пролетариата" это вопрос не двух-трех фокуснических фраз, а результат длительного и всестороннего анализа фактического материала.
Хорошо известна роль рабочего класса в создании органов государственной власти в центре и на местах, организации армии и т. д. (где эти рабочие преимущественно и осели навсегда), но каково было положение и настроение их коллег, оставшихся у станка?
Привлекает внимание фраза из одного документа о том, что распоряжение о мобилизации только рабочих в Красную армию повлекло массовый переход рабочих в крестьяне. Она свидетельствует, что в отношениях рабочих с большевистской властью не все складывалось так радужно, как это ранее пропагандировалось. В кратком очерке нет места развернуть хотя бы часть той картины, которая бы объективно характеризовала эти отношения. Можно лишь в самом обобщенном виде сказать, что за 1918--1920 годы на заводах и фабриках республики произошло такое количество забастовок, которое возможно побьет все рекорды царской России. Практически каждый город, где только имелись промышленные предприятия, беспрерывно лихорадило от волнений рабочих.
Вообще-то в гражданскую войну рабочий класс проявил гораздо более приземленный и обывательский характер, нежели то ему предписывалось теорией диктатуры пролетариата. Впрочем это никак не отразилось на теории, а лишь дало повод теоретикам типа Бухарина списывать поголовно рабочий класс в шкурники и мелкую буржуазию.
Классовая политика большевиков, война с мелкой буржуазией, крестьянством, как ни странно, более всего сказывались на рабочих. Рабочие в крупных промышленных районах голодали в полном смысле слова, бежали в деревню. Некоторые из крупных предприятий текстильной промышленности, особенно фабрики и заводы Петроградского района, по этой причине уже в начале 1919 года потеряли до 70 % и более всего состава квалифицированных рабочих. Но" и оставшуюся часть Наркомпрод не в состоянии был обеспечить пайком. Рабочие массы оценивали политику в целом через призму продовольственного положения. Председатель ВЦИК М. И. Калинин после своих многочисленных поездок по стране осенью 1919 года сделал неожиданный для себя вывод, что "самое контрреволюционное настроение -- в Москве и Московской губернии". И что в тех местах, куда бежали, спасаясь от голода, столичные рабочие, особенно отличаются отрицательным отношением к Советской власти.
В результате неспособности власти наладить обмен между городом и деревней настроение масс существенно менялось. Один чекист сообщал своему начальству в Петроград, что во время отпуска в Пскове ему "пришлось встретиться со своим товарищем, металлистом завода быв. Сульдсон, который был горячим защитником Совет
ской власти, теперь абсолютно изменился и объясняет следующее: хлеб у нас стоит 275 р. фунт, а мы получаем 83 р. в день, пайка уже не дают два месяца, завод никакой пользы не приносит именно потому, что все рабочие усматривают несправедливое к ним отношение, буквально все заняты своими кустарными изготовлениями, как-то: зажигалки, лемехи для плуга и пр. обиход крестьян на хлеб. Заказы учреждения, если и бывают, так тоже поощряются подачками продуктов ввиду явного саботажа со стороны рабочих. Из всего завода сочувствующих Советской власти найдется человека 4--5, все, которые ранее поддерживали, относятся пассивно. Ни на какие собрания не ходят, за исключением вопросов продовольственных. Печатники настроены еще хуже --оппозиционно... Все жалуются на лишение свободы и, главное --продовольственный вопрос".
Из подобного положения закономерно вытекала перемена политических симпатий рабочих. Как сообщали в ЦК РКП (б) из Смоленска: В начале 1920 года проходили выборы в городской Совет. Коммунисты избирались за редким исключением, почти целиком голосами красноармейцев. Рабочие почти во всех предприятиях отдали голоса меньшевикам и беспартийным. Аналогичная картина в сводке отдела ЦК о партработе в Тульской губернии за апрель 1920-го: В Туле на Оружпатронных заводах происходили забастовки, причина --продовольственные затруднения. Компартия на заводе не имеет веса, влияние имеют меньшевики.
Но эти факты относятся к 1920 году, когда политический накал настроений рабочих по мере общего угасания гражданской войны заметно снизился. В 1919 году социалистическим партиям, стоящим в оппозиции большевизму, удавалось поднять значительные рабочие массы на выступления с политическими требованиями.
Сильнейшие волнения происходили в Петрограде накануне и во время работы VIII съезда РКП (б). 10 марта десятитысячное собрание Путиловского завода по инициативе левых эсеров при 22 против и 4 воздержавшихся приняло резолюцию, в которой большевики обвинялись в измене заветам Октябрьской революции, в установлении самодержавия ЦК партии, правящего при помощи террора. В резолюции выдвигалось множество требований демократического характера, а также требование освободить заключенную в дом сумасшедших Марию Спиридонову.
После этого Питер забурлил. 19 марта в присутствии 4000 человек на собрании Александровских вагонных и паровозных мастерских Николаевской ж. д. принимается обращение к красноармейцам и матросам с призывом о помощи. "Спасайте питерских рабочих. Больше недели славный Путиловский завод ведет борьбу против большевистских провокаторов, палачей и убийц. Большевистская власть расстреляла общее собрание завода "Треугольник". Большевистская власть расстреляла общее собрание рабочих Рождественского трамвайного парка. Сотни арестованных путиловцев, сотни арестованных рабочих всех питерских фабрик и заводов томятся в большевистских застенках. Матросы и красноармейцы в рабочих не стреляют, зато пьяные латышские и китайские наймиты, а также большевистские коллективы проливают пролетарскую кровь... На фабриках и заводах -- повсюду пулеметы и броневики. Стоит стон и плач жен и детей сотен расстрелянных и арестованных рабочих..."
Даже если учесть тот неизбежный эмоциональный всплеск и возможные преувеличения, присущие подобного рода документам, намного понятней становится значение самого VIII съезда РКП (б) и его решений.
В период активного наступления деникинской армии, 9 июля, когда в газетах публикуется написанное Лениным и утвержденное ЦК обращение "Все на борьбу с Деникиным!", по сообщениям частных корреспондентов из Москвы "в Сокольниках рабочие устроили демонстрацию за Учредительное собрание. Положение обостренное..." "В Сокольниках 9 июля рабочие ходили с белыми флагами с лозунгами "Долой кровавую бойню, дайте хлеба!". Они хотели идти в центр, но их не пропустили...".
Судя по всему, рабочие массы, пережившие белогвардейские режимы, испытали такой же "перелом в сознании" как и крестьянство, в конечном счете отшатнувшись от контрреволюции. Но несмотря на это отношения рабочих с большевистской властью по-прежнему были весьма далеки от гармонии. С исчезновением реальной политической альтернативы большевикам ослабевают и политические мотивы продолжающихся рабочих выступлений, акцентированных более на экономических требованиях.
"На днях здесь бастуют печатники и на казенном трубочном заводе предъявляют требования повышенной платы, продуктов и все вместе просят свободной торговли, -- писали из Самары в марте 20-го. -- Бросают прок
ламации с призывом "Долой коммунистов-бюрократов!". Сейчас на Советской улице разгоняли забастовщиков, кавалерия дала залп и нагайками начала крыть как в старое время".
Любопытно, что в 1920 году наблюдаются некоторые новинки в приемах "умиротворения" окрепшей властью рабочих выступлений. Нередко выступления заканчивались для части рабочих сдачей их в солдаты. Как докладывал в Москву председатель Екатеринославского губисполкома, в сентябре рабочие выступили против организации продотрядов. Особенно "соглашательскую" резолюцию вынесли рабочие трамвая. "Мы решили принять курс железной политики не только по отношению к кулаку, но и к особенно зарвавшимся группам рабочих. С этой целью в качестве пробного шара... мы закрыли трамвай, рассчитали всех рабочих и служащих, часть из них отправили в концентрационный лагерь, часть на фронт (призывной возраст), а иных прямо в губчека. Это подействовало благотворно и приток рабочих в продотряды усилился". "Пробный шар" оказался успешным, за ним последовало множество других "шаров".
Разумеется, история рабочего класса в период гражданской войны не исчерпывается подобного рода случаями противостояния рабочих и большевистской власти. Хорошо известны примеры активного, добровольческого участия рабочих масс в мероприятиях партии и правительства. Тем не менее, они не в состоянии заслонить массу противоположного материала и оградить проблему о характере власти, сложившейся после Октябрьской революции, от необходимости пересмотра.
Пришедший в историческую науку из области пропаганды и уже прочно устоявшийся термин "советская власть", ни в коем случае не может претендовать на адекватное отражение той структуры политической власти, которая установилась со времен гражданской войны. Фактический отказ от советской организации государственного управления произошел весной 1918 года и с этого времени начался интенсивный процесс создания эффективного централизованного аппарата власти по партийным каналам. Прежде всего это выразилось в повсеместной организации большевистских партийных комитетов. Как подчеркивалось в циркуляре ЦК РКП (б), необходимо создание партийно-организационного аппарата "могущего быстро проводить в жизнь мероприятия центра". Так, например, оформление почти всех уездных партийных
организаций РКП (б) в Тамбовской губернии приходится именно на период лета -- осени 1918 года.
Но было бы неверным утверждать, что централизованная государственная система складывалась исключительно по партийному принципу. Во время военного коммунизма для практики государственного строительства в значительной степени была присуща пестрота и разнообразие в зависимости от местных условий и множества других факторов. Реальными органами власти на местах могли быть и губком, и губисполком во главе с авторитетным руководителем, уполномоченный Центра с особой командой, ревком, армейские органы. В области хозяйственного управления это были представители и назначенцы центральных ведомств. Но все это разнообразие объединялось одним общим смыслом --непосредственное подчинение центральной власти, все нити которой через различные органы и кадровую политику концентрировались в ЦК РКП (б). В связи с принятием на себя функций высшего государственного управления преобразуется и сам ЦК. Складывание строго централизованной системы в основном относится к началу 1919 года, в это же время появляются постоянно работающие органы -- Политбюро и Оргбюро ЦК РКП (б). Довольно точную характеристику установившейся формы правления дал сам Ленин в работе "Детская болезнь "левизны" в коммунизме": "Диктатуру осуществляет организованный в Советы пролетариат, которым руководит коммунистическая партия большевиков... Партией... руководит выбранный на съезде Центральный Комитет из 19 человек, причем текущую работу в Москве приходится вести еще более узким коллегиям, именно так называемым "Оргбюро" (Организационному бюро) и "Политбюро" (Политическому бюро), которые избираются на пленарных заседаниях Цека в составе пяти членов Цека в каждое бюро. Выходит, следовательно, самая настоящая "олигархия"".
Однако Ленин не сказал и не мог сказать о реальной расстановке сил в самой олигархической верхушке. Его личное влияние было несоизмеримо со значением остальных "олигархов". Представители возникшей в 1919 году группировки т. н. "децистов", которая стала выражать недовольство массы партийных функционеров образовавшимся разрывом между ними и высшим руководством ЦК, квалифицировали сложившуюся структуру власти как "пролетарское единодержавие", где личность общепризнанного вождя тов. Ленина играет большую роль. "У вождя
пролетарской диктатуры политические интересы и способности подавляюще господствуют над организационными. Забота об обеспечении политически надежными и послушными людьми, чисто "деловыми фигурами" руководящих мест, господствовала у тов. Ленина еще в эмигрантскую эпоху и особенно проступила за последние годы. На этой почве создается подбор людей, связанных эмигрантскими кружковыми связями (причем здесь политическая надежность в массе случаев противоречит революционно-пролетарской воздержанности и порядочности), а также безыдейных работников, легко подчиняющихся, вследствие внутренней разложенности", -- писали они в 1920 году.
Партия большевиков стала живой тканью нового государственного организма, пропуская через себя в госаппарат массы новой управленческой касты, вербуемой из ранее низших сословий. К началу 1920 года в партии состояло около 600 000 коммунистов. Из них по неполным официальным данным насчитывалось приблизительно 180 000 рабочих. Однако реальность этих цифр, особенно в отношении социальной и профессиональной принадлежности членов партии, вызывает сомнение. Социальная структура послереволюционной России была крайне размытой, находилась в процессе становления. Рабочие возвращались к крестьянскому труду, переходили в управленцы, армию. Есть все основания полагать, что численность действительных рабочих и крестьян в партии была гораздо меньшей, чем то фигурирует в официальной статистике.