Подхожу. Объясняю, кто я и откуда. А оружием, говорю, не пугай. У самого два ствола — один на плече, другой в кобуре. Вызывай начальника караула, раз уж такой уставник. Думаю, меня каждая собака в полку знает. Сейчас придет офицер и проблема не будет стоить выеденного яйца.
Однако начальником караула оказался молодой лейтенант, только что выпустившийся из училища. «Документы!» — требует. Я ему: «Юноша! Выезжая из лагеря даже на проверки боевого охранения, не говоря уже о рейдах, все оставляю в штабе. Мы с тобой вроде бы не в Рязани…»
Трудно обрисовать восторг, овладевший лейтенантом. Возомнив, что поймал шпиона, повел меня к начальнику штаба полка. И какое же было разочарование молодого служаки, когда я заговорил с майором, словно мы виделись с ним час назад. Но начальник штаба, пользуясь случаем, накинулся: «Сами нарушаете установленный порядок. Даже пароль лень узнать. Вот посажу и будете ждать в дежурке, пока ваши не приедут на проверку».
Надо сказать, пути у меня с этим майором пару раз пересеклись. Еще в Союзе. Особо не жаловали друг друга. А тут такая прекрасная возможность досадить товарищу из вышестоящего штаба. Короче, обругались. Я сел в дежурке, закурил и разговариваю с дежурным по полку. Только собрались попить чаю, вновь входит начальник штаба. Он что-то сказал мне обидное и я тут же ему ответил. «Встать!» — картаво заорал майор. Я встал. «Сесть!» — опять выходит он из себя. Я сел, думая, что на этом все и закончилось. Но не тут-то было. Он опять орет: «Встать!..» Ну, тут уж заклинило и меня. Я вскочил и сам зарычал на него, напомнив, что вроде бы являюсь офицером и не намерен терпеть к себе хамское отношение. Провинился — доложи моему начальнику, а унижать себя я не позволю. Выпалив это, демонстративно уселся на стуле. Больше майор уже и не пытался меня поднимать. И в это было в его интересах. Еще одно его телодвижение — и я бы ему перечислил весь зоопарк. К счастью, до этого не дошло.
Я спокойно попил чаю с дежурным, поболтал с ним. Потом пришли ребята из полка проведать, узнав, что меня «арестовали». Посмеялись, пошутили. Майора не очень-то жаловали подчиненные и были рады, что ему досадил представитель вышестоящего штаба. Я дождался приезда нашего проверяющего, зашел попрощаться к командиру полка. Он и говорит: «Попроси прощения у начальника штаба, ты же младший». Я ответил, что коль майор попытался меня унизить в присутствии дежурного по полку, то я ему ничего не обязан. Пусть каждый отвечает за свои ошибки сам. «Ладно, бог с ним со всем, забудем», — сказал на прощанье командир полка. Мы пожали друг другу руки, и я уехал на аэродром.
Да, днем присутствовал на офицерском суде чести. Разбирали дело старшего лейтенанта. Был ротным, два года назад снят с должности. Здесь же хотел заняться «бизнесом». Купил двадцать девять ящиков с мылом для продажи. Присудили понизить в звании до «лейтенанта».
1 декабря 1980 г.
С утра неприятности. Личные. «Накапал» начальник штаба полка. Получил накачку. Майор все интерпретировал так, будто я угрожал часовому оружием. И откуда у людей подлость?..
Полковник, видно, отчитывал грешного старлея больше по обязанности. От души у него получается эффектнее. Но настроение все равно испорчено. Понимаю: сам оплошал.
Пришел в палатку насупленным и злым. Смотрю, ребята пытаются раз-веселить. Олег из кожи лезет: «Леш, да плюнь ты. Сам же говорил: большие неприятности случаются раз в три года. Смотри, сколько времени до следующей!..» Вмешивается Фомин: «Прочитал заметку о тебе в газете. Ту, которую приезжий корреспондент написал. Очень понравилась. Правильно написал…»
Я отмахнулся, а потом чувствую, на душе потеплело. Бывает, портим друг другу кровь. Принуждает к этому обстановка. А на поверку в любой момент станем за товарища горой.
Вечером заглянул в палатку заместитель начальника политотдела дивизии. Молодой и «дикорастущий». Всего лишь на четыре года старше меня, а уже и академия есть, и такая должность. Фамилия у него интересная — как у известного космонавта. Может, в этом и секрет его быстрой карьеры?.. Поговорили о насущном. Пообещал, что каждый слетает хоть на пять-семь суток в Союз повидать семьи. Эти бы слова да Богу в уши. Хотя вряд ли получится. Скоро опять весна, опять начнутся активные боевые действия. Какие там командировки…
Вечером ездили на проверку в Кабул. Была возможность отвести за вчерашнее душу. Долго ли накопать недостатков. Проверял как раз батальон, где служит тот молодой лейтенант. Поговорили спокойно и по-товарищески. Познакомились ближе. Парень извинялся: «Я же не знал, что у вас будут неприятности. Надо мной теперь весь полк смеется… Проявил бдительность…» Я же сказал, что сам виноват. Кто из нас не помнит первые дни лейтенантской служ-бы?! Шарахались от всего. Не зря опытные офицеры смеются: самый страшный проверяющий — молодой лейтенант.
Ночью поскользнулся на броне. Грохнулся вниз. Сбил всю коленную чашечку. Виной тому водитель. Не дождался, пока все слезут, и резко дернул. Могло быть и хуже.
Таким образом, пошла полоса неприятностей. Все одно к одному… Так уж устроена человеческая жизнь…
2 декабря 1980 г.
Получил из дома письмо. Мать передает привет от Валентина Розова. Росли вместе. От него недавно ушла жена с детьми. Не ладится семейная жизнь. Отчего-то вспомнилась давняя-давняя история. Убивали собаку. Мне тогда было лет восемь. Валентин и его друг Васька, ребята постарше, позвали на речку. Пошли втроем, взяв с собой черного лохматого пса. Я думал, купать. Но ребята сразу стали топить. Васька заплывал в речку, держа собаку на поводке, и нырял. Та — вслед за ним. Потом выскакивали, отфыркивались, а Валентин кричал: «Дольше, дольше держи под водой!» «Попробуй сам!» — огрызался товарищ.
Я спросил, зачем они топят пса. Валентин ответил, что тот душит и ест цыплят. Было жалко, и я просил отпустить. Но мальчишки вылезли на берег и, поняв, что утопить животное просто так трудно, начали его бить. Они брали собаку за лапы и бросали об землю. Казалось, били не этого беспородного барбоса, а самого меня. Особенно невыносимо стало, когда из черного носа потекла кровь. Она была ярко-ярко-красной. Но самое удивительное, после каждого удара пес вскакивал на лапы и, виновато виляя хвостом, жался к ногам своих маленьких убийц. Это уже было слишком. «Отпустите, пусть бежит, куда хочет», — просил я со слезами на глазах. В конце-концов истязатели устали. Я отцепил поводок. Пес не хотел убегать…
К счастью, собаку тогда не убили. Но домой она уже не вернулась. Почему мне сегодня вспомнилось это, сказать не могу. Я видел здесь кровь. Кровь убитых и раненых. Щедро полит ею непрестанно вращающийся шарик. Жестокость… Она воспитывается в нас с детства. И проявляется она не только в физическом убийстве, истязании. Людей еще мордуют и нравственно.
Мать пишет, дома пошли слухи, будто я ранен. Да еще в живот. Удивительно, откуда такая нелепость? Кому выгодно истязать больное сердце старой женщины, ожидающей своего сына? Кто решил испытать нервы отца, имеющего тяжелое проникающее ранение в голову времен войны? Ведь эти слухи тоже могут обер-нуться убийством. Косвенным. Беспардонные люди…
На душе скребут кошки. Не дай Бог кому-то еще испытать такое, как нашим матерям. Кстати, меня уже второй раз хоронят. Говорят, есть примета: жить буду долго. «Свежо предание»…
3 декабря 1980 г.
Опять ночная проверка. На сей раз — караульной службы. Ходил по «малому» кругу — тылы, хлебозавод, разведчики, автомобилисты и связисты. Кстати, о караульной службе. Сижу и пишу эти строки. Темно. Вдруг совсем рядом автоматный выстрел. Метрах в трех-четырех от палатки. Лень выйти посмотреть, в чем там дело. Привыкли. Не убило, значит, стреляли не по нам. Наверное, разряжали оружие. Кто-то передернул затвор и нажал на спуск, не отсоединив ма-газин… Да, вот прямо сейчас зашел Витька Хромов — наш вечный «караульный пес» — и стал ругаться. Выстрелил, как я и предполагал, молодой солдат. При разряжании. Витька со своим взводом уже почти год несет караульную службу в штабе. Бессменно. Свихнуться можно, а парень еще не лишен и чувства юмора. Начнет кто-нибудь словами из устава: «Заслышав лай караульной собаки…», Витька сам тут же засмеется: «…Немедленно подойти к лейтенанту Хромову и дать ему… сигарету. Не откажусь и от более существенного…»
С Хромовым, командиром взвода НАД — начальника артиллерии дивизии — поначалу я пару раз поругался. Ершистый паренек. Но потом как-то незаметно подружились. Витька, добрейший и порядочнейший человек, вскоре стал любимцем палатки. И мне очень нравится. Жалуется он мне иногда на своего замкомвзвода Володю Луберга. Володя — это экземпляр еще тот. Кличка у него — «Одеколон». Бывший студент, москвич, уже «дембель», кстати, очень неглупый парень, он, однако, грешит употреблением спиртного. Пьет понемногу, но часто. А так как на водку денег нет, то употребляет одеколон. И самое интересное — не поймаешь с поличным. Запах одеколона… И все тут.
4 декабря 1980 г.
Ужасно доводит сбитая коленная чашечка. Постоянно прилипает к штанине, а забинтовать нельзя — ходить будет невозможно. Приехали москвичи разбираться по ЧП, совершенному двумя солдатами, затеявшими стрельбу. Стараюсь на глаза не лезть. Старый солдатский принцип: подальше от начальства… А то вспомнят, начнут трясти и меня. Надоело все и без того.
5 декабря 1980 г.
Произошел небольшой конфликт с представителем аппарата советников. Как-то мы пошли одному из них навстречу, помогли. Приезжает другой и говорит, что все надо переделать. Чистенький такой, гладкий, ухоженный. Молодой, но наглый. Сразу видно, воспитывался под крылышком у большого начальства. Посмотрел свысока на «безродного» старлея и этак бесцеремонно: «Надо переделать». Я взял бумаги: ошибки из-за неправильных исходных данных. Значит, не на нашей совести. Поэтому, говорю, переделывать не будем. Не хочу наносить людям моральный ущерб — приказывать дважды выполнять одну и ту же работу.
Приехавший фыркнул и помчался к начальству. «Беги, беги, — думаю, — ничего у тебя не получится. Ко мне все равно вернешься. Развелось холуев…»
Какой смысл вкладываю в это слово? Примерно тот же, что и Грибоедов в «Горе от ума»: «Служить бы рад, прислуживаться тошно». Понимаю, есть должно-сти адъютанта, офицера для поручений и т. д. Никуда от них не денешься. Но ненавижу всеми фибрами души тех, кто, пользуясь близостью к начальству, перенимает его замашки. Избитые формулы: «Любишь хозяина, люби и его собачку», «Сильному повиляй хвостом, слабенького куси»… Но как живучи у нас низкопоклонство и лизоблюдство!..
Короче, побегал-побегал советник и вернулся ни с чем. Начальник стал на мою сторону. Пока приезжий ходил, полковник успел позвонить: «Да сделай ты, Алексей. Для меня. Можешь с этого что-нибудь иметь». Я ответил: если так вопрос ставится, тогда другое дело. А «иметь» с приезжего нахаленка мне ничего не надо. Сделаю, и пусть катится.
Вернувшись, советник перешел на униженно-просящий тон. Сразу стал своим парнем. Резанул ребром ладони по горлу, дескать, вот так надо, извинился за допущенные ошибки. Сделали мы все чин чином. Но понять дали: здесь десант. И законы у него просты. На человека смотрят в масштабе один к одному. То есть, какой он есть на самом деле.
6 декабря 1980 г.
После обеда все рванули в баню. Смотрел на них как на счастливчиков. Черт бы побрал эту ссадину. Скрепя сердце, пережил. Лишь поменял белье. Зато потом, думаю, отведу душу. Все наверстаю.
Получил телеграмму от Орловского. Просит выслать вызов в академию. Выздоровел, едет на сессию. Наверняка сюда уже не вернется. Это мы с Терентьевым не можем болеть. Наше право — честно работать. Другого нет.
7 декабря 1980 г.
Москвичи добрались и до меня. Беседовал с генералом. Кажется, тот остался доволен.
После обеда встречаю майора, начальника дивизионного клуба. Кстати, самого клуба в дивизии нет, а должность есть. Вот и занимается в политотделе его начальник тем, что прикажут ему делать. А зачастую — просто ничем. Смотрю на майора и не могу уловить, что же все-таки в его облике изменилось? И вдруг понял: да он же совсем лысый! Под ноль. Дело в том, что майор никогда не отличался пышной шевелюрой, поэтому для его головы потеря оказалась не слишком существенной. Оттого сразу ничего и не заметил.
Прихожу к Терентьеву:
— Коля, давай еще раз «офантомасимся».
— А вдруг выведут?
— Если дело только в этом, все без колебания состригут волосы не только на голове…
Одним словом, убедил. Постриглись. У меня это уже четвертый заход. Отрастают волосы — замечаешь, как летит время. Хорошо бы, если бы эта стрижка была последней.
Как полагается, первый день над нами подшучивали. Потом привыкли.
Выдали новую хлопчатобумажную форму. Пришил погоны, петлицы. Погоны даже сделал со вставками по старой кадетской привычке. Достал в редакции дивизионной газеты пластмассовые клише, слегка нагрел их и согнул. Форму погоны с ними держат прекрасно. И плечам не больно. Короче, сделал все на совесть. Внешний вид — это тоже настроение. Нельзя здесь опускаться, особенно нам, офицерам.
Сегодня с переводчиком чуть не померли со смеху. Пришел к нам Пашка Лагунский и показал свои стихи. Ну, если уж и его потянуло на поэзию, то это самый верный симптом: пора нас выводить отсюда. Стихи, надо сказать, класс! В жизни таких не читали. Правда, при Пашке мы смеяться не стали, однако потом душу отвели, как следует. Пашка — это такой шкаф… Метра эдак полтора в плечах. В общем, косая сажень, как говорят о таких в народе. В дивизию он пришел перед самым вводом войск в Афган. Отличился во время переворота и получил орден Красного Знамени, а недавно — старлея досрочно. Личность во всех отношениях легендарная.
В начале осени мы как-то в воскресенье выпросились у командования съездить искупаться в бассейне в крепости Балахисар, где стоит 357-й парашютно-десантный полк. Упросили с трудом. Искупаться, позагорать пару часов — и то радость. Но надо представить себе такую картину. Бассейн словно разделен пополам незримой линией. По одну сторону мы, молодые офицеры и прапорщики. По другую — элита. Армейская. Мужики солидные. И в теле, и со служебным положением. Далеко уже не мальчики. Но самое интересное не это. На нашей стороне ни одной представительницы прекрасного пола. Зато на другой… Там их столько, что у холостяков глаза разбегаются. Да и не только у них… Живые же люди… И посматривают на нас эти девицы свысока — что им какие-то лейтенанты, в крайнем случае — капитаны из дивизии… Мы, конечно, свое место знаем. Поплавали и скромненько загораем на солнышке. А у Пашки Лагунского кровь играет. Бросился он в бассейн, проплыл несколько метров под водой, вынырнул и столкнулся лицом к лицу с одной из купавшихся девиц. Он и сам не понял, как все получилось. Та — «Ах!», а Пашка — раз — и поцеловал ее. Незнакомка смутилась. Но потом смотрит — парень молодой, красивый. Слово за слово, разговорились, вылезли на бордюрчик, уселись рядышком… Ни дать, ни взять: любовь с первого взгляда… Вдруг видим, бежит к Пашке какой-то мужичок. Маленький такой, плюгавенький. Визжит, слюной брызжет… Откуда нам знать, кто он такой? Как говорят, в бане все равны. Погоны-то к плечам не прирастают… Подбегает этот товарищ к Лагунскому и пытается столкнуть его в воду. А Пашка эдак небрежно, легким движением руки, р-раз, и в бассейн мужика. Дескать, остынь немного. Что тут поднялось! Кого только не набежало! Еле отбили Пашку. Хорошо, с нами был один из наших высоких начальников. Он заверил: сами, говорит, разберемся, накажем как следует. А за что?..
Конечно же, никто и ни за что Пашку не наказал. Но смеху было немало. Пашка, кстати, весной тоже отличился.
Наши первые отпускники летели в Витебск. Посадили их в Кокайдах. И давай шмонать по полной программе. А летели вместе с партией «дембелей». Ну что там было у солдат? Ручка какая-нибудь несчастная, щипчики для ногтей, очки, бусы… Мелкота, одним словом. Чеки ведь только-только начали платить. У офицеров, конечно, вещей было чуть побольше. Дубленки, джинсы, дешевенькая радиоаппаратура. А таможенники уперлись: «Не положено и все тут. Афганями вам не платят. За что покупали?» Отобрали даже ручки и щипчики. Офицеры объясняют, что у советников меняли чеки на афгани. Но те ни в какую. Стоит Лагунский. Мужик, как уже говорилось, здоровый, на груди орден Красного Знамени. Дошла и до него очередь. Но он наотрез отказался: не дам и точка. Не мои, дескать, вещи. Просили передать. Как потом людям в глаза смотреть? «Нацепил железяку и выступает, много вас таких…» — скорчил презрительную мину зеленый лейтенантик в пограничной форме. Договорить он не успел. Лагунский — ногой с разворота… Того и сдуло… Прибежали на помощь обиженному. Но тут вмешались «контрики». Наши «особисты», из дивизии. Тоже летели в отпуск. «Кто, — говорят, — боевой орден назвал железякой? Мы так дело не оставим». Пришлось пограничникам пойти на попятную. Но вещи все-таки отобрали… Потом летал туда зампотылу дивизии. Многое вернули. Но не все. Некоторые вещи присвоили таможенники и пограничники. Кажется, кого-то после даже судили. Но Пашка все-таки отдуплился за обиду. Когда возвращался из отпуска, договорился с летчиками, чтобы те после посадки в самолет подержали несколько минут открытой рампу «Ил-семьдесят шестого». Вот закончился досмотр вещей. Все заняли свои места. Вдруг выскакивают на бетонку Лагунский и несколько десантников и давай метелить… Буквально секунды понадобились им, чтобы посчитаться с обидчиками. А потом сразу же в самолет и — «От винта!» Корабль пошел на взлет. Странное дело, в Кабул никто и ничего не сообщил…