Свой полевой быт разнообразили, как могли. Однажды забегает Степанов из рабочей палатки перед обедом «домой». Уже у входа его настораживает специфический непонятный запах. Откидывает полог и видит: на печке сковородка, а в ней консервы. «Дурьи головы, кто же их жарит?» — спрашивает со смешком у Терентьева и Батурина. Те смотрят на него серьезно и с сожалением. Предлагают: «Попробуй». Алексей нe отказывается. Берет вилку, подцепляет бурую кассу. «А что, съедобно, — соглашается, — но кто из вас додумался?» «Я! — гордо отвечает Терентьев. — Помнишь, сомалийцы у нас учились? По вечерам в общежитие войти нельзя было. Селедку жарили…» «А лягушек вЫ еще, как французы, не пробовали? — язвит старший лейтенант. — Или сушеного скорпиона? С пивом вместо рака…» Этого уже Батурин стерпеть не может. Пиво его страсть. Он посылает Степанова от всей души и как можно дальше. Тот, усмехаясь, топает к своим документам и расчетам. Но на душе у офицера весело.
Потом появился в палатке баян. А вместе с ним и гости. Рембатовцы, прознав, что Алексей умеет играть, часто приглашали его к себе. Инструмент у них был, но все дело стало за баянистом. Вот офицер и выручал время от времени хороших знакомых. Сядут вечерком в палатке, заиграет старший лейтенант, и пойдут воспоминания. Что тебе японский магнитофон… Разве сравнится его запись со своей родной русской песней!
Прожили в Афганистане месяц, другой… Слухи о выводе ходили самые разные. Но на трезвый разум догадаться было несложно: засели наши войска «за речкой» надолго. С наступлением весны разгорелись активные боевые действия, завертелась огненная круговерть. И все-таки на вывод войск надеялись. Многие подумывали о том, чтобы вернуться домой не с пустыми руками. Старались накупить сувениров, подарков. Когда начали платить чеки — аппетиты разгорелись. Речь пошла уже о дубленках, часах, радиоаппаратуре. Чеки обменивали на афгани у советников. Разумеется, не без выгоды для последних. Если те, например, получали тысяч по восемнадцать, то они могли заработать немалый барыш. Арифметика проста. Обмен производили из расчета один к пятнадцати. Но это самый идеальный вариант. Бывало, диктовали соотечественники и более жесткие условия: один к четырнадцати, тринадцати, двенадцати… А то и к десяти. Меняя, скажем, один к двенадцати, советник мог спокойно положить себе в карман тысячу чеков, а на оставшиеся шесть тысяч афганей сносно прожить в течение месяца. Тем более, бензин для машины, хлеб, тушенку и прочие продукты можно было достать в наших воинских частях. Вскоре «военспецы» до того надоели своими частыми визитами к десантникам в надежде чем-нибудь появиться, что начальник штаба дивизии полковник Пресняков приказал установить на дороге шлагбаум и без его разрешения в лагерь никого не пропускать. Конечно, не все одним миром мазаны. Среди советников были люди исключительной порядочности, храбрости, доброты. Но немало оказалось и таких, кто грел руки на своих собратьях. А тем и без того платили гроши — двести тридцать чеков младшим офицерам и прапорщикам, триста сорок пять — старшим.
Степанов принципиально не участвовал в этих сделках. Лишь перед самой заменой, отступив от своего правила, накупил сувениров.
Помимо обмена чеков на афгани была и другая статья дохода. Местные дуканщики проявляли интерес ко всему. Особенно к сигаретам, инструменту, водке. С первых дней в лагере стал практиковаться «натуральный» обмен. Шапка шла за японский зонтик, пачка сигарет — за «щипчики» для ухода за ногтям. Показывают как-то фильм в клубной палатке «Я — Шаповалов Т.П.» На экране главный герой, сыгранный Евгением Матвеевым, рассказывает супруге о своей командировке в Афганистан. Дескать, есть такой город Кабул, речка, которая так же называется… Люди бедные, но добрые. «Вот я тебе подарочек привез», — протягивает жене сверточек. Вдруг палатка начинает трястись от взрывов хохота.
— Щипчики! Щипчики!.. — кричат весело зрители.
Как тут не вспомнить прапорщика из батальона связи, получившего строгий выговор по партийной линии за обмен пачки сигарет на эту безделушку.
Командование всеми силами пыталось пресечь деятельность менял. Однако находились среди них такие ушлые, что не помогали никакие меры. Сделки coвepшaли в Кабуле, на границах лагеря, обманывая бдительное око патрулей, следивших за тем, чтобы не было нежелательных контактов с местным населением. После Алексей не мог без смеха вспоминать один случай.
Засекают прапорщика из рембата, пытающегося сбыть домкрат. Тот, как говорят, ноги в руки и — ходу. Патрульные — за ним. Прапорщик бежит, не разбирая дороги, и вваливается по самые плечи в отрытую щель «особого назначения». Подбегают преследователи. Меняла с трудом вылезает из отхожего места и кидается к начальнику патруля: «Черт попутал… Черт попутал, товарищ старший лейтенант…» И протягивает ему домкрат. А тот в сторону, в сторону. Вонь такая, что рядом стоять невозможно. Однако прапорщик наседает со своими извинениями. Тут уж роли меняются. «Иди ты сам к черту,» — кричит офицер и отбегает в сторону еще дальше. Он зорко следит за каждым шагом менялы, не подпуская его к себе на расстояние ближе двух десятков метров…
Не удался бизнес у рембатовца. Но были и такие, особенно среди прапорщиков, кто работал по крупному — расчетливо и наверняка. Сигареты, мыло продавали ящиками. Бойко торговали водкой. Сбывали ее и своим. По двадцать пять чеков за бутылку. Стоила она тогда в Союзе около четырех рублей. Драли же в шесть раз дороже. Впрочем, даже не в шесть, а в двенадцать раз. Ведь один чек шел в Союзе за два, а то и за два с половиной рубля.
А не брать водку даже за такие бешеные деньги порой было просто невозможно. Прилетает, например, из Кундуза к Степанову друг детства Женька Сухин. Семь лет не виделись. Как водится, задумались, чем бы отметить событие. «Возьмем бутылку, — говорит Алексей, — сядем вечерком вдвоем в машине…» «Э, нет, давай не так, — не соглашается Женька. — Пусть праздник будет у всех. Для каждого из вашей «молодежной» палатки. Два лучших друга встретились… Что нам в Афгане считаться? Сегодня радуемся, а завтра…» «Черт с тобой, и правда — всем так всем», — соглашается Степанов. Идут вдвоем в тылы к прапорщикам, платят полторы сотни чеков, зато в палатке радуются встрече вместе с ними и Терентьев, и Батурин, и Кожанов, и Нечипорук… Каждому понемногу, но честно.
Читатель, ecли наберется терпения и дойдет до этих строк, может подумать, что в Aфганистане только и занимались обменами да куплей-продажей. Смею его уверить: он ошибается. Но случалось всякое. Было и это…
А еще… Еще Степанов мог бы вспомнить многое… Например, как ходили на «свадьбу». Потом пленные ночевали в клубной палатке и их кормили из солдатских термосов. Два старых бородатых афганца разливали русские щи по алюминиевым мискам, а остальные девять терпеливо дожидались, пока им подадут пищу. Тогда дело было так. По агентурным данным под видом свадьбы в одном из кишлаков должен был собраться исламский комитет. Десантники подошли к населенному пункту ночыо, опоздав на несколько часов. Блокировали кишлак. И тут выяснилось, что днем сыграли целых четыре свадьбы. Попробуй, узнай, под прикрытием которой собрался исламский комитет. Решили дождаться утра. А с рассветом «хадовцы» и царандой качали прочесывание. Десантники взяли одиннадцать пленных. Их афганцы сами бы растерзали на месте, если бы не шурави. Среди душманов оказался один из родственников Амина. Как его и других били «хадовцы»!.. Пришлось русским взять пленных под защиту, чтобы предотвратить самосуд.
Нельзя не вспомнить и о «колонистах» — тех, кто проводил колонны из Союза с горючим, боеприпасами, продовольствием. Сколько солдатских обелисков установлено им на этой суровой земле!.. «Колонистов» расстреливали из засад, они подрывались на минax, горели в бензозаправщиках. И солдаты, и офицеры, и прапорщики. Гибли все одинаково. Да, было. Этого никто не станет отрицать. Было все — и отвага до безрассудства, и тоска до боли в сердце, и прекрасные человеческие порывы, и самые элементарные слабости. Обычные слабости обычных людей. И пусть кто-то скажет, что это не так!.
Особая страница службы десантников в Афганистане — это «братья меньшие». Буквально на второй день после приземления рембатовцы выпросили, а скорее всего уворовали (разве солдаты сознаются?) у пастухов щенка в Баграме. Так его и назвали: «Баграм».
Связисты, те вообще привезли с собой из Витебска Шарика. Два месяца пес прожил в Кабуле. Наводил мосты дружбы с местным собачьим населением. А потом его отправили домой. Попутным самолетом Ил-76. В то время немало желающих нашлось бы в лагере оказаться на месте Шарика…
Позже у десантников появились Кабул, Кнопка, прибилась та черная, которой дали неприличную кличку за привычку воровать и шакалить. Как обыватели палатки с нею боролись! Это был враг номер один, и не потому, что черная объедала воспитанницу. Хватило бы и на нее — не жалко. Главное — обижала Кнопку. Укусит — и по-подлому бежать. Вдогон — только камни да ругательства.
Щенок, названный рембатовцами Баграмом, был очень забавным. Косолапый, круглый, как колобок, светло-коричневой масти. Видно, не дворняга. Степанов в собаках разбирался слабо. «Афганская овчарка», — объясняли «технари». Впрочем, ему, как и многим другим, было все равно: овчарка, не овчарка… Главное — кутенок очень интересный. Он сразу стал любимцем рембата. А потом — всей дивизии. Вернее, той ее части, что стояла у аэродрома.
Особенно опекал Баграма зампотылу рембата майор Тараканов. Первое время укладывал его спать рядом с собой, заботился, как о ребенке. Когда начали выдавать доппаек, для щенка настала поистине сладкая жизнь. Никто не жалел для него сгущенки.
Баграм рос быстро. Через полгода это уже был большущий красивый пес. Он давно исследовал все окрестности далеко за пределами рембата. Нередко гостил и в штабе дивизии. Особенно в «молодежной» палатке, куда к лету переселили Степанова с подчиненными — лейтенантом Терентьевым и прапорщиками Батуриным и Шиловым. А солдат отправили в комендантскую роту. Не хотелось Алексею делить свой коллектив на «верхних» и «нижних» чинов, но приказ есть приказ — молодые офицеры и прапорщики должны были жить в лагере отдельно от солдат. Конечно же, это ни в коем случае не касалось рейдов — во время ведения боевых действий все по-прежнему были вместе…
Так вот, в «молодежной» палатке у Баграма было два интереса. Первый — это бледно-рыжий флегматичный кот по кличке Мальчик. Обитал он у «особистов». Считался единственным представителем семейства кошачьих в гарнизоне. И, казалось, понимая это, несказанно гордился. Более того, Мальчик, возможно, сознавал еще и то, что живет в необычной палатке и каждый день общается с необычными людьми. Кое-кто называл их «Молчи-молчи». Но будь его, Мальчика, воля, непременно бы дал такому обидчику острым когтем в глаз…
Сначала Степанов думал, что в Афганистане вообще нет котов — ни одного не видел ни на одной из улиц. Но потом его убедили в обратном. «Наши кошки, — рассказывал знакомый афганец, — по улицам бегают редко. В городе. А в кишлаках их многих перестреляли. И наши, и ваши… Ради забавы…»
В детстве самым любимым животным у Алексея был кот. Черный красавец. Когда пришлось однажды на неделю уехать в Киев, тот вообще отказался есть. Войдет в дом, поищет хозяина и с жалобным мяуканьем — на улицу. Нравилось ему спать с Алешкой, свернувшись калачиком на одеяле. Всегда влезал на плечо, когда тот делал уроки, выгибаясь так, что хвостом щекотал лицо, а влажным и холодным носом старался потереться, мурлыкая, об ухо хозяина. Придет кот, бывало, в умиление, растает от нежности… Даже слюна капнет на тетрадь…
Все дома посмеивались над Алексеем. Только он на это не обращал никакого внимания. А позже ему уже и самому стало не до котов. Интерес к ним проявлял только изредка. Наверное, именно поэтому Алексей решил однажды угостить в столовой Мальчика. Как говорится, от себя оторвал. Питались-то по солдатской норме. Бросил он в угол палатки мясо, а Мальчик даже не глянул на эту подачку. Степанова задело. Еще бы, сам остался на обеде с одной «шрапнелью», и на ж тебе, не поняли… Побрезговал, что ли?
Подняв с пола мясо, Алексей под дружный смех обедавших запустил им в кота. Попал. Но то ли кусок был маленький, то ли Мальчик разъелся до того, что ему все нипочем, — трудно сказать. Во всяком случае кот только чуть ускорил свой степенный шаг. Он даже не обернулся в сторону обидчика.
Это всех развеселило еще больше:
— Леш, дай ты ему пинка!
— Зажрался, котяра, мы «шрапнелью» питаемся, а он от мяса нос воротит… И чем его там в особом отделе кормят?..
— Нюх потерял, мышей не ловит…
Засмеявшись, Степанов догнал Мальчика и, слегка пнув сапогом, придал ему должное ускорение.
— Вот так, отстегнул с барского плеча, — потешались обедавшие, — да ты знаешь, почему он отказался? Мясо-то не простое — кенгурятина. Жуешь, жуешь, а оно словно резиновое. Смотри, какое красное… Вареное таким не бывает…
Никто не узнал, пошел ли урок на пользу Мальчику или нет. Больше Степанов его не угощал. Не обращал на обидчика внимания и кот. А может, просто не хотел терять собственного достоинства. Изредка даже приходил мышковать в палатку.
Короче: Мальчик был для Баграма интересом номер один. Большое удовольствие ему доставляла очередная возможность сбить спесь с гордеца. Внезапно застать где-нибудь кота и тут же обратить его в бегство. В таких ситуациях от солидности и невозмутимости четвероногого зазнайки не оставалось и следа. Что есть сил улепетывал он от своего преследователя за спасительную колючую проволоку в палатку «особистов».
Второй интерес возник у Баграма позже, с появлением в палатке Кнопки.
Эта крошечная беленькая собачонка, чем-то смахивавшая на ягненка, «прописалась» в «молодежной» палатке в последних числах апреля. Степанов даже не помнил, кто из ребят ее принес. Но всем понравился щенок. Тут же распределили в шутку родственные обязанности — старший лейтенант Сашка Нечипорук из бронетанковой службы стал воспитаннице мамой, лейтенант Хромов, командир взвода НАД — начальника артиллерии дивизии, — папой, Степанова и Терентьева назначили дядей и тетей. Даже песенку сочинили об этом.
Начали решать, какую выбрать кличку.
— Назовем Кнопкой, — предложил Нечипорук.
— Нет, Белочкой, — стал возражать Терентьев.
— Ни вашим, ни нашим, назовем ее Кнопкой или Девочкой, но по-афгански, — попытался поставить в споре точку Алексей.
Пошли к переводчику.
— «Кнопка» по-афгански будет «тукма», а «девочка» — «дохтар», — проконсультировал тот.
— А!.. Зовите, как хотите, — махнул рукой Нечипорук. — Для меня она Кнопка.
Так и прижилась эта кличка за воспитанницей.
Через несколько дней Степанов ушел в рейд. Вернувшись, узнал, что Кнопка очень сильно заболела и ее долго выхаживали. Кормили таблетками, сгущенкой. Неячипорук брал ее на ночь в свою кровать, чтобы не замерзла. А тут еще прибилась эта черная. Откуда она появилась — кто ее знает. Но подлая!.. Сказать «воровка» — не то слово. Постоянно обижает Кнопку.
Баграм теперь перестал быть любимцем в «молодежной» палатке: как-никак, есть своя воспитанница. Но он оказался умным псом, зря, что избалованным. Хотя все ему и это прощали. Любил пошутить над собакой инструктор политотдела по комсомолу прапорщик Ласкин. Привяжет пакет с печеньем на шею Баграму, тот и носится между палатками со своими харчишками, пытаясь лапой достать лакомство. Побегает-побегает, и опять к Ласкину. Иван, конечно, сжалится. Пес съест печенье и растянется на щелястом полу палатки. Вот тут и начинается для Кнопки раздолье. То взбирается к нему на спину, то треплет за уши, то ухватит за щеку — ему хоть бы что. Никогда не обидит. Умница.
Полюбили Кнопку и в особом отделе. Где-то в пять утра она обычно приходила в палатку к начальнику и начинала тянуть с него одеяло — в гостях сгущенка, наверное, была всегда вкуснее…
Баграм однажды даже познакомился с заезжей знаменитостью — Иосифом Кобзоном. Кажется, в апреле восьмидесятого он впервые прилетел в Афганистан. Конечно же, выступил и у десантников. После концерта Кобзон был приглашен на обед в командирскую палатку. В самый разгар беседы появился Баграм. Он имел привычку приходить без приглашения, за что его и пожурил генерал. Однако Кобзону Баграм, как потом рассказывали, понравился.
— Хороший пес, — погладил он непрошенного гостя.
Так Баграм приобщился к искусству. Но он, конечно же, не Мальчик. Нос задирать не стал. По-прежне6му совершал свои ежедневные обходы лагеря, ночевал же непременно дома.