Товий помолчал немного, потом сказал:
- Он пустой.
- Пустой?
- Да.
- Пустой...
- Значит, он вовсе не имеет цены?
- Это все, что у него есть, и я не раз замечал, что он очень боится потерять его. Я думаю, он не может жить без него.
- Хотя он пустой?
- Да.
- Как странно... Неужели можно так дорожить им, раз он пустой. Раз в нем нет того, что он должен хранить?
- Мы не можем этого понять. А ты не можешь объяснить нам это?
- Не все можно объяснить. Так уж случилось.
Пастухи сидели молча. Их серьезные, немного усталые глаза смотрели на предмет, висевший на груди слепого, покрытой седыми волосами; они больше ничего не спрашивали.
- Да, да, - тихо прошептал один из них, - это правда. Многое на свете нельзя объяснить. Просто так уж оно есть.
За стеной храма снова послышались шаги, голоса и стук копыт, - видно, и другие пастухи, заметив дым, пришли сюда со своим стадом. Козы уже начали карабкаться, протискиваясь меж обвалившимися камнями, они высовывали свои острые морды из-за колонн и глядели узенькими глазами на чужих. Было ясно, что их внимание привлекали не двое пастухов, которых они хорошо знали, а какие-то новые существа, непохожие на тех, к кому они привыкли. У храма собралось также целое стадо овец. Они не входили внутрь, как козы, а жевали сухую траву, не глядя по сторонам. Вскоре показались и другие пастухи, они несмело приблизились к четверым, сидевшим у огня. Подойдя, они поздоровались и молча уселись в кружок, скрестив ноги и положив пастушьи посохи на колени. Казалось, они были ровесники двоих, пришедших раньше, но наверняка сказать было трудно, это были тоже люди непонятного возраста, видно было лишь, что они не молоды и не зрелого возраста, а прожили долгую жизнь. Эти пастухи не хотели показать чужим свое любопытство и ни о чем их не спрашивали. Но немного погодя два первых пастуха стали рассказывать им то, что они узнали от Товия и слепого об их удивительной судьбе. Те внимательно слушали. Их, видно, очень удивило, что незнакомцы приплыли морем, как будто с моря никто не мог к ним явиться. Но более всего их удивило, что чужие направлялись в Святую землю, в какую-то страну с таким названием.
- В Святую землю? - тихо повторяли они, глядя с недоумением друг на друга.
А что это за земля? Им очень хотелось это узнать, услышать что-нибудь о ней. Но оба пастуха не сказали им больше ничего, ничего не объяснили, ничего, кроме странного названия. Быть может, они больше ничего не знали, быть может, даже сами незнакомцы ничего о ней не знали, ведь они никогда там не были, только собирались попасть туда. Святая земля?..
Они сидели, ломая голову над тем, что это может быть за страна.
- Святая? Что это значит? - спросил один из них и поглядел на Товия и на слепого добрым старческим взглядом. Но ответа он не получил.
Потом двое пастухов рассказали остальным про медальон, висевший на груди слепого, который был пуст, но который слепой боялся потерять, словно в нем хранилось что-то драгоценное, хотя в нем ничего не было, и, верно, тяжело было его носить, зная, что он пуст. Видно, он не был счастливым человеком, хотя и носил что-то, что ни за что нельзя потерять. И к тому же кто-то неведомый отомстил ему, и оттого он ослеп.
Казалось, Джованни не трогало то, о чем они говорили, но так ли это было на самом деле, сказать трудно.
Потом они перестали разговаривать и сидели молча в привычной для них тишине. Затем они собрались уходить и дружески предложили незнакомцам помочь им, чем могли, хотя, извинившись, сказали, что помочь могут немногим. Наконец они ушли. Козы, освоившиеся было в храме, как дома - терлись об алтарь и колонны, обнюхивали все вокруг, - последовали теперь за пастухами. Ловко прыгая между камнями, они выбрались наружу, смешались с овцами и пошли по равнине, а пастухи шествовали в середине стада. Джованни и Товий остались сидеть у огня одни.
Они сидели, покуда не погас последний уголек, и ничего более в этот день не произошло, кроме того, что какой-то совершенно лысый человек высунул из-за колонны свою птичью голову и бросил на них птичий взгляд. Потом он так же незаметно удалился. Товий его не заметил, на него глядели лишь невидящие глаза слепого.
Теперь они жили одной жизнью с пастухами, делили их судьбу на пустынной, овеянной ветрами прибрежной полосе, разве что им не надо было пасти стада и жили они в развалинах старого храма, а не в хижине из тростника и желто-рыжей глины, которые строили для себя пастухи
и которые сливались с ландшафтом до того, что их было трудно различить. Пастухи часто навещали их, приносили им сыр и козье молоко, вяленую баранину, а иной раз свежее мясо, которое Товий жарил на костре. Иногда они приносили им также какие-то травы и учили их варить из них очень вкусный суп. Пастухи говорили, что травы эти очень полезные. Когда Товий спросил, как они называются, они ответили, что названий у них нет, они просто знали, где эти травы растут. Очевидно, в старые времена у них были названия, но теперь они забыты. Приходя к ним, пастухи охотно садились и беседовали с ними, хотя и недолго. Было видно, что этим тихим, молчаливым людям хотелось поговорить с чужими. Они рассказывали про свою жизнь, про свои нехитрые будничные дела, про то, что им иной раз приходилось гнать овец на дальние пастбища, чтобы животные наелись досыта. Труднее всего было находить для них питье, потому что упорный ветер высушивал всю пресную воду.
Однажды Товий спросил, чьи стада они пасут. Они отвечали, что, насколько им известно, ничьи. Если они и принадлежали кому-нибудь, то, наверное, это было очень давно,
Значит, теперь эти стада принадлежат им?
Нет, они так не думают, - был ответ. Вовсе нет.
Каждый раз они прощались тихо и приветливо и уходили, оставив чужестранцев одних в развалинах храма.
Храм стал их домом, и пастухи привыкли видеть дымок над его развалинами, как над всяким прочим жильем. Чужестранцы рассказали им, что этот дом с колоннами был построен не для людей, а для кого-то другого. Но что они хотели этим сказать, пастухи так и не поняли.
Товий и Джованни привыкли к своему дому, хотя он плохо защищал их от ветра и ночного холода. Товий немного улучшил их жилище, сделав невысокую стенку из дерна с той стороны, где не было каменной стены, чтобы защитить очаг и ночное ложе. Он позаботился также, чтобы им было удобнее и уютнее там находиться, и в конце концов их пристанище в углу кельи храма стало все больше и больше походить на человеческое жилище.
Он разглядел хорошенько храм и описал его слепому, который больше знал о древних временах, но видеть ничего не мог. Потом он нашел неподалеку от их жилища квадратное строение с каменной резьбой, стены которого были сплошь исчерчены тайными письменами и рисунками, а по углам возвышались странные, какие-то жестокие головы животных с крутыми бараньими рогами и полуоткрытыми ртами.
- Видно, здесь был алтарь, - сказал он. - Здесь они, верно, приносили жертву богу, живущему в храме, в честь которого храм построен. Не знаю почему, но он сохранился лучше других помещений храма. Но во всех храмах алтарь считается самым священным местом.
Они обнаружили также, что храм был построен из камня вулканической породы и благодаря этому таил в себе самом свою гибель, легко поддаваясь выветриванию. Но алтарь был сделан из твердого, вечного камня. Джованни решил, что это мрамор, хотя Товий сказал ему, что камень этот сильно поврежден и от дождя и ветра потемнел, стал почти коричневым.
- Одно живет долго, - сказал старый слепой, - другое быстро гибнет и исчезает.
Таким образом они изучили место, где застряли, священное место, где они поселились. Они привыкли к нему. Привыкли сидеть и слушать, как завывает ветер в полуразрушенной колоннаде и в сухом репейнике у обвалившихся камней. По вечерам Товий часто сидел и смотрел на пустынную равнину и на пасущиеся вдалеке стада.
Но на море он больше не смотрел, хотя они пришли сюда с моря. Смотреть там было не на что: ни единого паруса, ни единого судна. Как и пастухи, они перестали думать о море, перестали ждать, что кто-то приплывет к ним.
Теперь Товий смотрел иногда на горную гряду, отгораживающую прибрежную полосу от материка. Эти горы казались ему удивительными, какими-то ненастоящими. Какие тайны они скрывали? Они всегда лежали в полутени, полуосвещенные, толком разглядеть их было нельзя, они казались голыми, совершенно обнаженными, через горы вела, извиваясь, маленькая, еле заметная тропинка, но ее тоже было трудно различить.
Товий часто стоял и смотрел на тропинку, не зная точно, есть она в самом деле или нет.
Однажды пастухи их сильно удивили. Они пришли целой гурьбой и вели себя как-то странно: шептались между собой и не решались сказать, что им нужно. Но наконец выяснилось, что они решили показать чужим то, что раньше держали в тайне. Ранее никто из пастухов ни разу не обмолвился словом об этом. Но теперь они, видно преодолев сомнения, решили посвятить в это чужих.
Все вместе они вышли из храма и направились и сторону гор, туда, где Товий до сих пор не был. Почти у самого подножия горы стояла неказистая лачуга из хвороста, которую трудно было бы найти, не зная туда дороги. Когда они подошли к пей, из лачуги вышел человек и поздоровался с ними, не выразив никакого удивления. На нем была такая же одежда, как у пастухов, но он казался моложе их и этим сильно от них отличался. Лицо у него было светлое, открытое; глядя на незнакомцев серьезными карими глазами, он приветливо и немного застенчиво улыбался. Пастухи что-то сказали ему шепотом, а он в ответ согласно закивал им. Потом один из них осторожно отодвинул висящую над входом в лачугу циновку и заглянул внутрь. Потом он встал на колени, словно перед кем-то, кто находился там, а может быть, для того, чтобы лучше разглядеть что-то. Другие пастухи тоже подошли туда и заглянули, а некоторые, как и первый, встали на колени.
Товий стоял ничего не понимая. Но потом один пастух подвел его к входу в хижину, чтобы он тоже смог в нее заглянуть. Он нагнулся и уставился в полутемную каморку.
Там стояла плетеная ивовая корзина, а в ней на чистой соломенной подстилке лежал младенец. Он махал ручками и дрыгал голыми пухленькими ножками, очевидно очень довольный, что так много людей пришло проведать его. Он смотрел на них, и глаза его сияли, а беззубый рот с двумя крохотными, едва прорезавшимися зубами растянулся в счастливой улыбке. Ребенок лежал голенький, и видно было, что это мальчик. Крепко сжав кулачки, он энергично размахивал руками. Он выглядел здоровым и упитанным, в уголках его рта застряли капельки козьего молока, которым его недавно поили.
Время от времени он что-то весело лепетал, а когда один пастух протянул ему палец, младенец схватил его ручонкой. Старик пришел в такой восторг, что у него на глазах выступили счастливые слезы.
После того как все побывали в хижине, им стало любопытно, как будет вести себя Товий, что он скажет о ребенке и как выразит свое восхищение им. В том, что ребенок ему понравится, они не сомневались. И младенец в самом деле понравился Товию, что он и выразил так горячо, как мог.
И все же, видно, старики ждали от него большего восторга, но он был сильно удивлен увиденным, и мысли его были заняты этим, а не тем, что он говорил. Он скоро замолчал, а они удивились, что он сказал так мало.
Никто из них не понял, что он при этом чувствовал, какие образы всплывали перед его внутренним зрением и вызвали мысли, которые ему было трудно высказать. Да и никто не понял бы, если бы он попытался это сделать. Он просто стоял и смотрел куда-то отсутствующим взглядом. У входа в хижину еще два пастуха, отогнув циновку, преклонили колени и стали смотреть на младенца.
Рядом с Товием стоял слепой. Он был растерян, не понимая, что происходит вокруг него, а по тому, что люди говорили, он не мог толком ни о чем догадаться. Товий что-то шепнул ему, потом взял его за руку и подвел к входу в хижину, словно хотел, чтобы тот заглянул туда. Он снова стал что-то шептать ему, попробовал объяснить слепому, чему так радуются пастухи. Но это ни к чему не привело. Слепой видел лишь наполнявшую хижину темноту и ничего не понимал.
Тогда пастухи попросили отца рассказать, как оказался здесь младенец, и про его мать, которой больше не было на свете. Они объяснили, что мать младенца умерла и что теперь у него остались только они. Отец и они.