Иван, приметя раздутые бока коровы, попробовал остановить Упыря: "Ей уже телиться срок! Пропадет дорогой, оставь! Волкам скормишь, а жонка тут ума лишится"... Пакостно было еще и потому, что в этой именно избе они с Упырем намерили заночевать. Пашка уперся в лицо Ивану побелевшими от ярости глазами, поднял тяжелые кулаки. Иван подобрался тоже: в драках не любил уступать. Наудачу дурак хозяин как раз в ту пору кинулся Пашке в ноги и Упырь всю ярость вложил в удар сапогом, пришедшийся в лицо хозяину. Возчик, обливаясь кровью, марая истоптанный снег, полез окорочью в угол двора, а Упырь кричал ему вслед, обращаясь разом и к новоторжанину, и к Ивану: "Возчик он... Мать! А по что у тя в пяти стойлах всего два коня? В лес отгонил? Оттоле и доставай! А корову... - он кивнул двоим молодцам, что готовно держали за рога и за вервие упирающуюся животину, - пущай завтра выкупит! Есь у их животов! Небось, и серебро зарыто где-нито!"
И все было правильно! Посреди воинского стана устраивался походный базар, куда сгоняли скотину, ту, что не намеривали вести с собою, и продавали ее прежним владельцам, которые, для такого случая, волокли, с причитаньями, береженое серебро, чаши, узорную ковань, кузнь, портна, шитые жемчугом очелья - кто чем был богат - и, получивши назад бедную буренку или мосластую, в зимней шерсти, невидную лошаденку, униженно упрашивали не зорить их в другорядъ, не лишать молока малых чад, не оставить без тягла к весенней страде.
Поздним вечером того дня сидели в ограбленной ими избе. Упырь оказался прав, хозяин, откопавши где-то две полновесные продолговатые новгородские гривны и горсть узорочья, расплатился и за второго коня, и за корову. (Гнедого крутошеего жеребца Упырь у него все-таки отобрал.) Досталось добра и Ивану Федорову, хоть тот и отказывался, и всей дюжине ратников, что сейчас, накормленные, громко храпели, лежа на полу, на соломе, прикрытой попонами, а оба старшие, усталые всмерть, склонившись над деревянною каповой мисой, жрали еще теплые щи и кашу, уминали сырой ячменный хлеб с соленым творогом, рыгали, наевшись, и еще тихо доругивались напоследях.
- Не нать вам на великого князя нашего лезти было! - наставительно толковал Пашка Упырь хозяину, что все еще прикладывал тряпицу со снегом к разбитому носу.
- То рази ж мы! - со всхлипом отзывался избитый возчик. - Бояре!
- Бояре! Свою голову нать иметь! Поддались бы Москве, и вся недолга!
- Ты слыхал чего-нибудь про речение киевского митрополита Иллариона "Слово о законе и благодати"? - вопросил Иван.
- Ето от тех ищо времен?
- Да, древлекиевского!
- Ты мне еще каку старину припомни! - снедовольничал Пашка.
- Дак вот! Коли и не любо тебе, все одно, выслушай! - настойчиво продолжил Иван Федоров. - Илларион тот князю самому баял. Там и о жидах много, чтобы, значит, не пущать их на Русь, ну и прочее... Но главное-то вот в чем: сперва приходит закон, власть. Но она мертва, как первая жена у Иакова, Лия. Без главного мертва, без любви. А потом уже благодать, как Рахиль. И благодать выше закона, ибо в ней - любовь. Как-то так, словом. Ну и... Станем мы тут гнобить сперва новгородцев, потом суздальцев, рязанских, и там еще не ведаю кого... Да ту же мерю, мордву, весь... сам же баешь - Москва! Дак, стало, все и перейдут под руку Москвы!
- И татары? - с усмешкою вопросил Упырь.
- Да, и татары, ежели разобьем Орду! И черкасы там, аланы, яссы енти, што на Кавказе, и всякая северная самоядь. И на то все надобны нам законы, такие, в каких будет признано, што можно, а чего нельзя. И штобы не обижать никоторого людина и никакой язык, сущий на Руси. Погодь! Дай досказать! - остановил он взвившегося было Упыря. - Иначе с расширением государства Московского будет расти и гнет властителей, а значит, и возмущение будет нарастать. Подспудное сперва, незримое глазу. Обиды, злоба учнут множить и множить, и когда-то, - не при нас с тобою, при правнуках каких, произойдет взрыв, все восстанут на Русь! И кончится наша власть, да што, и нас самих кончат!
- Ну и... выход-то в чем? - уже не возражал, спрашивал Пашка.
- Выход? Не ведаю сам, но, верно, надобно, чтобы в законе признавалась совесть, как-то так! Ну и штоб кажный служил и по заслугам мог получать награждение и чин по службе, как было в Чингизовой Орде.
- Складно баешь, Иване! - возразил Пашка Упырь раздумчиво. - Оно вроде у нас так и есть: татары вон в нашу службу идут... Ну, а всех вообче... Не ведаю! Как бы и нас самих, русичей, с такой-то повадой не оттеснили от власти той! И не смей никоторого пальцем тронуть... Нет, што-то у тя не получаетце с твоим Илларионом. Благодать благодатью, но и власть нужна. Твердая! - Упырь сжал кулак. - Иначе никто тя и слушать не станет! У монголов вон, при Чингизе ихнем, яса была, закон: срать сядешь близ юрты, и то смерть! А уж побежать в бою - не моги и помыслить такого! Ну и побеждали! А што по заслугам... И то верно, всякого звания людин мог выслужиться у их! И принимали всякого! Зато где они теперича, монголы те? Переженились на половчанках да булгарынях, да русских баб набрали...
- Русскими не стали, однако!
- Не стали, а и свое позабыли! Ясак, бают, в Орде не мунгальский уже, а половецкий. Татарским теперь зовут. То-то вот и оно! Будешь тут с любовью, да тебя же и съедят...
- И все-таки своих, русичей, обижать...
- Да какие новогородцы русичи! Слава одна! Все другое у их! Вона, и с митрополитом нашим не хотят дела иметь!
- Так у тя и рязане, и тверичи не русские!
- Не московляне, однако! - возразил Упырь.
- Не московляне пока... Я ж о другом говорю, о том, когда воедино сьединимси, все станем Московская Русь!
- До той поры нам не дожить, Иван!
- Дак без любви, без благодати той, и не доживем! Вона как ты с нашим хозяином!
- Да што! Коня я, однако, оставил ему, - возразил Пашка, - и корову! А мог и все забрать! Наших-то, московлян, на Волге булгарам да татарам, однако, они продавали! Ищо тогда, при князе Дмитрии!
- Ты ищо вспомни о доселешних временах...
- И вспомню! Мало они с низовцами резались! А и теперича: нам ли, Литве ли ся передадут? Князей вона кормленных из Литвы берут, однако!
- На нашей службе будто мало литвинов! На Дону на правом крыле литовски князи стояли, и татарам не поддались...
Спор, уже дурной, хмельной, возгорался снова.
- Будя! - решительно прервал Иван, понимая, что уступить должен правый, иначе не кончит никоторый из них. - Будя! Давай выпьем ищо - и спать!
- Вы тамо литвинку ему добыли! - упрямо бормотал Упырь. - При вас и слюбились Василий-князь с Витовтовой дочерью!
(Как ему объяснить, что ничего они не могли, не токмо он, но и бояре, и сам покойный Данило Феофаныч не сумел бы обойти Витовта! Да и не казало никому в том беды... А может, сумели бы? Может, могли помешать? Дак еще доказать надобно, что Василий-князь ныне по Витовтовой указке дела творит!)
- А без верховной власти, как тамо в Новом Городи, - ворчал, утихая, Упырь, - и все передерутся ныне! Было уже! Князь на князя, а татары пришли, и нет никого...
"А им, новоторжцам, поддаться Москве, - думал тем часом Иван, с трудом уложив Пашку спать, - дак и будут тут сидеть московские воеводы. И мытное, и лодейное, и повозное пойдет отселе великому князю, и уж никаких там тебе вечевых вольностей... Сам-то я захотел бы того? Ежели б был новгородцем? Навряд! Ну, а так-то сказать - ни от Орды, ни от Литвы, ни от немец не отбиться станет, ежели все поврозь, поодинке, значит... Тут Упырь прав, в этом прав! Власть должна быть одна. И церковная, и княжеская. И Киприан прав, что требует своего у Господина Нова Города. А только... Так-то вот ползать, в ногах валяться с разбитою рожей! И чего я сам полез было в драку с Пашкой, ежели у самого в обозе две грабленые коровы и конь..."
Мысль тяжело, затрудненно ворочалась в отяжелевшей голове. В конце концов Иван, стянув сапоги, повалился рядом с Упырем на хозяйскую кровать, уже ни о чем не думая, даже о том, что сонных их озверевший возчик легко мог бы прирезать, а сам, с женой и дитями, после того, спасая голову, дернуть куда-нито в лес...
Новый торг, не дождавшись новгородской помочи, склонился-таки к тому, чтобы поклониться Москве. От городской господы приезжали послы во главе с оптовым торговцем Максимом. Внимательноглазый богач, щурясь, озирал стан, войсковую справу, приметил и походный базар, где продавали жителям отобранное у них же добро, покивал чему-то своему.
Упырь, стоя в обнимку с Иваном, - намедни мирились, пили хозяйское пиво, хлопали друг друга по плечам, - фыркнув, пробормотал вполгласа: "Вот бы с такого-то шубу снять! Весь поход разом оправдаешь!"
Шуба на Максиме, седых бобров, была и верно хороша. Хозяин словно плыл в ней, цепляя подолом снег. Только на шагу слегка выглядывали носы узорных, новгородской работы, цветных чеботов, да мерял убитую копытами снежную дорогу тяжелый, резного рыбьего зуба, посох в руках купца.
Скоро в воеводскую избу, соскочив с коня, прошествовал и сам Владимир Андреич. Крытый персидским шелком опашень, распахиваясь, являл украшенную серебром кольчатую броню. Сабля на золотой перевязи, в ножнах, украшенных смарагдами и лалами, почти волочилась по земи. Твердо ступая зелеными изузоренными сапогами с загнутыми носами, взошел на крыльцо и уже на крыльце обернулся, вовсе распахнув опашень, большой, широкий, сердитый и торжествующий. Дрогнув усом, сведя брови, соколом оглядел улицу, игольчато ощетиненную копьями московской сторожи; склонясь, унырнул в избу, где, верно, уже начался торг москвичей с новоторжцами, и городские послы спорят сейчас о раскладе даней, убытках, вирах и прочем, сопровождающем сдачу городов.
Иван развалисто прошелся вдоль строя своих ратных, кое-кого, ругнув, подтянул, тут же укорив:
- Не у жонкиного подола стоишь! Што енти подумают? Не о тебе, разява, о войске князя великого! Смекнул? То-то! Копья ровней, друга, копья ровней!
Выстроил, сам залюбовался молодцами.
Стояли часа три, а то и четыре, вдосталь поистомились в строю. Наконец из вновь отверстых дверей начали выходить сперва новоторжские послы, потом московские бояре и воеводы. Новоторжцы усаживались в сани.
Владимир Андреич вышел на крыльцо последний. Орлом оглядел своих ратных, возгласил громко:
- Полон отпустить! Выкуп дают! И коров ентих, што не проданы! Перекрывая поднявшийся зык, домолвил: - Каждый, чья там ни есть животина, получает по полугривне, не ропщите, друга!
- А когда давать будут?! - выкрикнул чей-то молодой голос. (В честность московских воевод и сами московляне не очень верили.)
- А тотчас! - легко отозвался князь Владимир, махнув перстатою рукавицей в сторону базара. - Сам пригляжу!
Ратники начали покидать строй. Скоро за шумом, зыком, обычной в таких случаях бестолочью стали прорезываться ручейки обратного движения. Получившие серебро ратные, наливаясь кровью, крепко, сожалительно крякали, а испуганно-радостные сельчане растаскивали, почти бегом, счастливо вырученную скотину... Разумеется, кроме той, что уже была отогнана в обоз.