Один из крупнейших церковных деятелей XIV века митрополит Алексей происходил из московской боярской среды. Отец будущего митрополита Федор Бяконт служил в боярах у черниговских князей, но из-за татарских набегов вынужден был уехать в Северо-Восточную Русь. В то время самыми могущественными князьями на Северо-Востоке были тверской и переяславский князья. Бяконт поступил на службу ко двору московского князя Даниила Александровича — младшего сына Александра Невского — и преуспел на службе в крохотном уделе. По родословцам, при Иване Калите «за ним была Москва», — иначе говоря, он возглавлял московское ополчение — «тысячу» и как тысяцкий занимал одно из первых мест в думе. Сын Федора Бяконта Алферий, по преданию, был крестником Калиты и жил при его дворе до двадцати лет, когда принял пострижение под именем Алексея. Инок не помышлял об удалении в глухую пустынь, а остался в столице, обосновавшись в Богоявленском монастыре за Торгом, в Китай-городе, поблизости от Кремля. Московская знать покровительствовала Богоявленскому монастырю. Его ктиторами считались бояре Вельяминовы. Богоявленские иноки из постриженных бояр сохраняли тесные связи с великокняжеским двором и всегда были на виду. Алексей выделялся среди братии не только знатностью, но и незаурядными способностями. Митрополит Феогност удостоил его своим расположением и в 1340 году назначил наместником во Владимире. На плечи Алексея легло множество забот — судейство и другие дела, связанные с управлением митрополичьим домом.
В конце 1340-х годов московский князь Семен Иванович вместе с митрополитом направили в Константинополь послов, передавших патриарху крупную сумму денег на храм святой Софии. Главная цель посольства состояла в том, чтобы прозондировать почву относительно судьбы московской митрополии. Глава русской церкви грек Феогност достиг преклонных лет и много болел. Его преемником, по замыслам московских властей, должен был стать Алексей Бяконтов.
Весной 1353 года в Москве умер Феогност, а затем и князь Семен Гордый, погубленный чумой. Незадолго до кончины грек посвятил Алексея в сан епископа Владимирского. Алексей выехал в Орду, а оттуда был отпущен в Византию. 11 февраля 1354 года ханша Тайдула выдала ему подорожную грамоту на проезд в Константинополь. В столицу Византийской империи Алексей прибыл некоторое время спустя.
Константинополь был поглощен собственными заботами. Против императора Кантакузина выступила знать. Патриарх Каллист, принимавший русских послов несколькими годами ранее, открыто обвинил Кантакузина в присвоении денег, пожертвованных Москвой на церковь. Раздор и столкновения завершились тем, что Каллист вынужден был покинуть патриарший престол, а его место занял Филофей. Византийцы опасались, что смерть Семена Гордого вызовет междоусобицу. Поэтому они объявили о назначении Алексея митрополитом лишь после того, как брат князя Семена Иван Иванович Красный вернулся с ярлыком из Орды и занял великокняжеский престол во Владимире.
Согласившись поставить на Киевскую митрополию русского человека, Филофей постарался всеми мерами упрочить зависимость обширной и многолюдной епархии Киевской и всея Руси от византийской церкви и властей. Патриаршая «настольная» грамота предписывала Алексею приезжать в Константинополь каждые два года или, по крайней мере, присылать за инструкциями надежных иерархов.
Алексей встал у кормила церкви в трудное для Москвы время. Московские государи принуждены были вступить в борьбу с новым сильным противником — Литовским великим княжеством. После Батыевой рати Литва не подчинилась Орде и, сохранив независимость, стала ядром обширного Литовско-Русского государства. Литовские князья придерживались язычества. В глазах русского населения они были иноверцами. Однако в условиях татарского нашествия это не имело большого значения.
Историк А. Е. Пресняков подчеркивал, что присоединение к Литве сулило «освобождение от татарской власти и постылого выхода». Соответствует ли этот вывод историческим фактам, или его следует отбросить как недостоверный? После Батыева погрома Золотая Орда установила власть над всеми русскими землями. Однако лишь на Северо-Востоке татарское иго удержалось на протяжении двух с половиной веков. Западные земли, оказавшиеся под властью Литвы, сравнительно рано избавились от власти Орды. В качестве подручников хана русские князья помогли Орде подчинить Новгород и Псков. Литовские князья не допустили распространения власти татар на литовские и белорусские земли. Население южных княжеств — Киевского, Северского, Волынского — платило выход (дань) Орде до конца XIV века, а затем также освободилось от татарщины.
Литве приходилось вести тяжелую борьбу как с кочевниками, так и с крестоносцами. Завоевание земель литовского племени пруссов Тевтонским орденом воочию показало, что несет с собой иноземное завоевание. Пруссы подверглись истреблению. Натиск крестоносцев усилился в XIV веке. Литовские князья в конце концов сумели защитить территорию Литовско-Русского государства.
Константинопольский патриарх в 1355 году удовлетворил просьбу Литовского князя Ольгерда об образовании особой митрополии на принадлежавших ему православных русских землях. Когда к Ольгерду в Вильнюс явились послы с Запада и предложили ему принять католичество, они услышали насмешливый ответ: Литва готова принять католичество при условии освобождения всех старых литовских земель, захваченных крестоносцами. Ордену предложили переселиться на земли татарской Орды с тем, чтобы обратить в католичество татар, а заодно и русских.
Митрополит Алексей происходил из московских бояр. Водворившийся в Литве митрополит Роман был тверичом и состоял в родстве с семьей тверского князя Михаила, а через него также и с семьей Ольгерда. Владения Романа были сравнительно невелики. Резиденцией его стал Новгородок-Волынский. В подчинение ему перешли Туровское и Полоцкое епископства. Недовольный своим положением Роман тотчас начал борьбу за подчинение Киева и других православных земель.
В 1356 году по настоянию Романа патриарх вызвал Алексея в Константинополь для окончательного раздела русской епархии. Вступив в спор из-за обладания титулом митрополита Киевского, владыки не жалели денег. Чтобы получить необходимые средства, они посылали данщиков в одни и те же епископства, что было разорительно для паствы. Москва не хотела лишаться древнейшей церковной столицы Руси — Киева. Литва не желала считаться с претензиями Москвы. В конце концов константинопольский патриарх принял решение, не удовлетворившее ни одну из сторон. Алексей сохранил титул митрополита Киевского и всея Руси, а Роман стал митрополитом Малой Руси без Киева. Однако Роман отказался подчиниться постановлению и, опираясь на поддержку Ольгерда, провозгласил себя митрополитом Киевским.
В 1358 году Алексей прибыл в Киев для осуществления своих прав, подтвержденных Константинополем. В Киеве его ждали тяжкие испытания. Московские источники старались не упоминать о пленении и долгих унижениях Алексея. Зато постановление константинопольского Синода описывало его пленение во всех подробностях. Литовский князь-огнепоклонник (Ольгерд), значилось в названном документе, «изымал» митрополита обманом, заключил под стражу, отнял у него многоценную утварь, «полонил его спутников, может быть, и убил бы его, если бы он, при содействии некоторых, не ушел тайно и таким образом не избежал опасности». В Москву Алексей вернулся после двухлетнего плена.
Ко времени его возвращения великий князь Иван II Иванович умер, а трон занял его девятилетний сын Дмитрий. В истории Московского государства наступил критический момент. Боярские распри, церковное безначалие, переход власти к несовершеннолетнему государю, застой во внешних делах ослабили позиции Москвы. Кровавая смута в Орде окончательно осложнила дело. Власть в Сарае захватил сначала хан Наурус, а весной 1360 года — хан Кидырь. Переворот привел к тому, что ярлык на великое княжество Владимирское достался суздальско-нижегородскому князю Дмитрию Константиновичу.
Митрополит Алексей, едва вернувшийся на Русь из литовского плена, не посмел перечить Орде и признал права суздальского князя на великокняжескую корону. Однако глава церкви сохранял верность московской династии и выжидал благоприятного момента. После нового кровавого переворота в Сарае утвердился хан Амурат (Мюрид), а на западных землях Орды — хан Абдуллах, ставленник темника Мамая. В 1362 году московские послы (киличеи) ездили к Амурату и добились пересмотра дела. Ханские послы привезли великокняжеский ярлык двенадцатилетнему князю Дмитрию Ивановичу в Москву. Бояре тотчас снарядили московские полки и изгнали князя Дмитрия Суздальского из Владимира.
Митрополит Алексей использовал авторитет церкви, чтобы предотвратить княжеские междоусобицы в Нижнем Новгороде. Глава церкви пытался воздействовать на враждовавших членов нижегородско-суздальской династии, использовав посредничество суздальского епископа Алексея. Когда Алексей отказался исполнить волю главы церкви, последний прибег к весьма решительным действиям. Он объявил об изъятии Нижнего Новгорода и Городца из состава епископства и взял названные города под свое управление. Вскоре суздальский епископ лишился кафедры. Сохранились сведения о том, что митрополит направил в Нижний личного эмиссара игумена Сергия, затворившего в городе все церкви. Эти сведения более позднего происхождения и относятся скорее всего к области легенд.
Дмитрию Ивановичу пришлось вести борьбу с Нижним Новгородом за великое княжение Владимирское. Его отношения с тверским князем поначалу носили мирный характер. В 1361 году митрополит Алексей ездил в Тверь и поставил там епископом Василия — игумена одного из местных монастырей. Три года спустя он вновь посетил Тверь и крестил там в православную веру дочь Ольгерда.
В 1367 году московский князь вмешался в тверские дела, поддержав удельных князей в их борьбе против великого князя Михаила Александровича. Епископ Василий не склонен был безоговорочно подчиняться московскому митрополиту и принял сторону тверского великого князя. В Тверь тотчас явились митрополичьи приставы и позвали владыку «на суд пред митрополита». Суд кончился не скоро, епископу Василию «бышет истома и протор велик». Попытки использовать авторитет церкви не принесли успеха. В пределы Твери на помощь к местным удельным князьям направилась московская рать. Тогда Михаил Тверской обратился за помощью к свояку Ольгерду и с помощью литовской рати разгромил удельную братию.
Война между Литвой и Русью стала неизбежной. Готовясь к этой войне, Дмитрий Иванович попытался создать антилитовскую коалицию. Понимая, что исключительное влияние на исход войны окажет позиция Твери, князь Дмитрий прибегнул к помощи митрополита Алексея, чтобы уладить свои взаимоотношения с тверским князем. Как повествует тверской летописец, Дмитрий Иванович и митрополит Алексей позвали Михаила «на Москву по целованию, любовию, а съдумав на него совет зол». Князь Михаил не проявил сговорчивости. Тогда князь Дмитрий решился на крайние меры. Митрополит не забыл того, как родственник тверского князя Роман захватил его в Киеве и едва не уморил в заточении. Михаил принадлежал к пастве Алексея, но ничего не предпринял, чтобы вызволить духовного отца из злой неволи. Прошло время, и тверской князь поменялся местами с архиереем. Московские власти нарушили присягу (крестное целование) и арестовали тверского князя. Узника посадили «за приставы» на Гавшине дворе (Гаврила, или сокращенно Гавша, был старшим братом Кошки, родоначальника Романовых и Шереметевых). Тверских бояр также «всех поимаша и разно разведоша, и быша вси в нятьи и дръжаша их в истоме».
Алексей, связанный присягой, должен был немедленно заступиться за тверичей, но ничего не сделал. Московские власти надеялись, что в заключении тверской князь и его бояре одумаются и примут продиктованные им условия. Однако самочинные действия Москвы в отношении Твери не были санкционированы Ордой. В качестве высшей власти Орда разрешала конфликты между подручными русскими князьями, следуя старине. В Москве ждали со дня на день прибытия ханского посла Чарынка. Ввиду этого Михаила недолго держали в заточении. После освобождения Михаила из-под стражи с ним наскоро заключили «докончание» и отпустили в Тверь.
Текст московско-тверского договора до наших дней не сохранился. Но о содержании его мы узнаем из послания патриарха Филофея на Русь, написанного по случаю русско-литовской войны. Благороднейшие русские князья, писал Филофей, заключили договор с князем Дмитрием, чтобы всем вместе идти войной против врагов креста — огнепоклонников (литовских князей), после чего Дмитрий изготовился к войне и стал дожидаться союзников (тверского и смоленского князей), но те преступили крестное целование и не только не исполнили взаимного договора, но, напротив, соединились с нечестивым Ольгердом.
Тверской князь не желал соблюдать навязанный ему договор. По возвращении в Тверь он разорвал мир с Москвой. Князь Дмитрий тотчас же собрал рать и отправил ее на тверскую границу. Князь Михаил бежал к Ольгерду в Литву. Попытки противопоставить Ольгерду коалицию князей провалились. Зато Ольгерду удалось собрать под своими знаменами помимо литовских также тверские и смоленские полки. В 1368 году союзники внезапно вторглись в пределы Московского княжества и принялись грабить и жечь московские поселения. Не ждавший нападения Дмитрий Иванович наспех собрал немногочисленный сторожевой полк, но литовцы наголову разгромили его в битве на реке Тростне 21 ноября 1368 года. Готовясь к худшему, Дмитрий Иванович велел выжечь московский посад и затворился в недавно отстроенном каменном Кремле. Московская округа была разорена дотла. Ольгерд стоял у стен Москвы три дня, после чего отступил. Летописцы сравнивали первую «литовщину» с Федорочуковой ратью — татарщиной, опустошившей Тверскую землю при Иване Калите.
В 1370 году Ольгерд предпринял новое вторжение на Русь, «собрав вой многы в силе тяжце». Его сопровождали князь Святослав «с силой смоленскою» и тверской князь Михаил. На этот раз союзники осаждали Москву восемь дней.
Литовская война обнаружила военную слабость Москвы. Князь Михаил Тверской пытался использовать момент, чтобы отобрать у московского князя великое княжество Владимирское. В конце 1370 года он отправился в Орду и в апреле следующего года вернулся на Русь с ярлыком на великое княжение. Михаила сопровождал ханский посол Сарыхожа с отрядом. Посол ультимативно потребовал, чтобы московский князь явился во Владимир «к ярлыку». Но Дмитрий Иванович затворил тверским войскам путь на Владимир и дерзко отвечал послам: «К ярлыку не еду, а в землю на княжение не пущаю». Сарыхожа был затем приглашен в Москву и там щедро одарен подарками. Дмитрию Ивановичу вскоре же пришлось ехать в Орду для объяснений.
Тем временем в Москву явились послы Ольгерда, предложившие мир. Московские бояре и митрополит Алексей «взяша» мир с литовцами и тут же сосватали дочь Ольгерда за удельного князя Владимира Андреевича. Мир Москве был необходим. Литовские вторжения поколебали ее главенство среди русских князей. Вслед за Тверью в борьбу с Москвой вступила Рязань. Против рязанцев Дмитрий Иванович послал лучшего из московских воевод Д. М. Волынского. Побоище на Скорнищеве завершилось полным разгромом рязанских войск. Рязанский князь Олег бежал из своей столицы.
В июле 1372 года тверской князь Михаил, соединившись с Ольгердом, вновь перешел московский рубеж. На этот раз Дмитрий Иванович успел подготовиться к отражению нашествия и собрал многочисленную армию. Противники сошлись в лесистой местности под Любутском и несколько дней простояли друг против друга. До большого сражения дело так и не дошло, и обе армии разошлись в разные стороны.
Русско-литовская война грозила окончательно расколоть общерусскую церковь. Поэтому она вызвала осуждение в Константинополе. Руководство вселенской православной церкви решительно встало на сторону Москвы. В 1370 году патриарх Филофей подтвердил постановление, «чтобы литовская земля ни под каким видом не отлагалась и не отделялась от власти и духовного управления митрополита Киевского» (Алексея).
В июне того же года в разгар русско-литовской войны патриарх обратился с обширными посланиями к митрополиту Алексею и русским князьям. Филофей полностью одобрил деятельность Алексея и советовал ему и впредь обращаться в Константинополь по церковным и государственным делам ввиду того, что русский «великий и многочисленный народ» требует и великого попечения: он «весь зависит от тебя (митрополита Алексея. — Р.С.), и потому старайся, сколько можешь, поучать и наставлять его во всем».
Филофей убеждал всех русских князей оказывать почтение и послушание митрополиту Алексею как представителю патриаршей власти, заместителю самого патриарха, «отцу и учителю душ». Одновременно глава вселенской церкви решительно осудил нападения Литвы на Москву, а князей, помогавших литовцам, заклеймил как нарушителей божественных заповедей.
Особую грамоту патриарх направил русским князьям, помогавшим литовцам и отлученным Алексеем за это от церкви. Филофей подтверждал законность деяний Алексея и заявлял, что проклятые князья лишь тогда получат патриаршее прощение, когда примут участие в войне с «огнепоклонниками».
Митрополит Алексей добился триумфа, но он оказался недолгим. В ответ на обращение патриарха Ольгерд в обширном послании изложил свою версию русско-литовской войны. Причиной войны он выставил захват московским князем городов Ржева, Великих Лук, Калуги, Мценска, будто бы принадлежавших Литве. Митрополита Алексея Ольгерд обвинил в вероломстве. «И при отцах наших, — писал он, — не бывало таких митрополитов, каков сей митрополит, благословляет московитян на пролитие крови…» В заключение Ольгерд требовал образования особой литовской митрополии, в которую входили бы Киев, Смоленск, Тверь, Малая Русь, Новосиль, Нижний Новгород. Свои требования литовский князь подкреплял указаниями на неправду московского князя: его шурин Михаил Тверской был схвачен в Москве, у зятя князя Бориса отобрано Нижегородское княжество, другой зять князь Иван Новосильский подвергся нападению в Новосили. Все названные города следовало, по мнению Ольгерда, подчинить литовскому архиерею, чтобы оградить от произвола московского митрополита.
Вслед за литовскими послами в Константинополь явились послы из Твери, подавшие жалобу на Алексея. Жалоба возымела действие. Патриарх уведомил митрополита Алексея о предстоящем суде в Константинополе и предлагал ему либо самому приехать в Константинополь, либо прислать на суд своих бояр.
В качестве гонца патриарха на Русь выехал Иоанн Докиан. В 1372 году патриарх Филофей обратился с новыми грамотами к Алексею и русским князьям. Передать их на Русь должен был монах Аввакум, присланный в Константинополь митрополитом Алексеем. В новых грамотах глава вселенской церкви просил Алексея не доводить дело до суда, а помириться с тверским князем Михаилом, наладить дружеские отношения с Ольгердом, чтобы предпринять путешествие в литовские православные епископства. Аналогичные грамоты, адресованные в Тверь, пересланы были в Москву с тем, чтобы Иоанн Докиан мог получить у Алексея толмача и отправиться в Тверь.
Филофей был человеком незаурядным и пытался противодействовать кризису, подтачивавшему могущество и влияние вселенской православной церкви. Под натиском мусульман Византийская империя лишилась своих прежних владений в Азии. Обширные церковные епархии попали под власть иноверцев, вследствие чего возросло значение славянских православных государств на Балканах и в Восточной Европе. Однако в 1370-х годах нарушились связи Константинополя с церквами Сербии и Болгарии. На Руси дело осложнялось тем, что ее западные земли оказались под властью отчасти языческой Литвы, отчасти католической Польши.
Князь Ольгерд был женат на христианке православного вероисповедания. Почти все его сыновья приняли православие. Сам он отличался веротерпимостью и крестился в неизвестное время. Однако в качестве христианина Ольгерд не мог получить великокняжескую корону. Опорой власти великих князей литовских оставалось языческое население Литвы, не желавшее расставаться с верой предков. В письме на Русь Филофей без обиняков называл Ольгерда князем-огнепоклонником. Он всеми силами противился образованию литовской митрополии, не желая отдать православное население западнорусских земель под власть князя-язычника.
Политика Филофея в отношении Руси определялась интересами вселенской церкви, а также целями имперской политики Византии. Русь с ее многочисленным населением и богатыми городами была для Византии желанным союзником. Но реальные выгоды из этого союза можно было извлечь лишь в том случае, если бы русским князьям удалось покончить с междоусобными войнами и избавиться от ига Золотой Орды.
Единомышленником Филофея и проводником его политики был болгарский иеромонах Киприан, которому суждено было сыграть особую роль в истории русской церкви. Киприан происходил из боярского рода Цамвлаков и провел немалое время в монастыре на Афоне — центре православного просвещения. Вероятно, тогда он и сблизился с патриархом Филофеем, возглавлявшим афонскую лавру святого Афанасия. В церковных кругах Киприан заслужил хорошую репутацию. В постановлении константинопольского собора значилось, что Киприана отличали добродетель и благочестие, способность хорошо пользоваться обстоятельствами и разумно устраивать дела.
Стремясь активно воздействовать на русские дела, патриарх решил послать Киприана на Русь в качестве своего полномочного представителя. Болгарский иеромонах выехал скорее всего в конце 1373 года, так как уже весной следующего успел вместе с митрополитом Алексеем посетить Тверь. Согласно разъяснениям константинопольского Синода, Филофей отправил Киприана на Русь, когда убедился, что его грамоты «ничего не помогают» и нужны более действенные меры, чтобы «примирить русских князей между собой и с митрополитом». Болгарин отправился в Литву и на Русь со словами о мире на устах. Лишь мир между князьями и церковью мог помешать крушению православия на русских землях, оказавшихся под властью латинян и язычников.
Поначалу обстоятельства не благоприятствовали Киприану. Конфликт между Москвой и Тверью грозил новой войной. Еще в 1372 году Дмитрий Иванович отправил в Орду посланцев «со многым сребром». В Орде находился наследник тверского престола княжич Иван, и москвичи сделали все, чтобы правдами и неправдами заполучить его в свои руки. Интрига удалась. Ивашку привезли пленником в Москву и «нача его держати в ыстоме».
Однако в дальнейшем ситуация полностью изменилась. 13 января 1374 года Дмитрий Иванович заключил мир с князем Михаилом и «с любовию» отпустил к нему пленника княжича Ивана. Мир был обусловлен рядом политических моментов. Пока Михаил не отказался от титула великого князя Владимирского, он держал наместников в Торжке и некоторых других городах, а после заключения мира «со княжения с великаго наместники свои свел». Тем самым он признал, что ханский ярлык утратил силу. Миротворческая миссия Киприана способствовала сближению Москвы и Твери. Митрополит Алексей и Киприан договорились встретиться в Твери. 9 марта 1374 года Алексей прибыл в Тверь и поставил в епископы Евфимия, игумена местного Никольского монастыря. Вскоре же Алексей покинул Тверь и «поехал с послом патриаршим в Переяславль с Киприаном».
Тема борьбы с неверными была одной из главных в сочинениях патриарха Филофея, а Киприан был его единомышленником. Болгарский монах страстно защищал идею объединения православного мира для борьбы с мусульманскими завоевателями. Его миссия способствовала формированию антитатарской коалиции в Восточной Европе. Новый мирный договор Москвы с Тверью не заключал в себе угрозу Литве, а был направлен против Орды.
Прекращение давней вражды между Москвой и Тверью положило начало той цепи событий, конечным результатом которых стала Куликовская битва. Киприан прибыл на Русь в тот момент, когда московский князь и его союзники фактически прекратили платить дань Орде. Летом 1373 года правитель Орды Мамай напал на Рязанскую землю. Великий князь Дмитрий Иванович принял вызов. Его действия не оставляли сомнения в том, что он готов вступить в большую войну с татарами. Собрав «всю силу княжениа великаго», Дмитрий поспешно выступил на берега Оки.
Военная демонстрация Москвы произвела впечатление на Орду. Мамай решил прибегнуть к испытанному средству и разжечь давнее соперничество Нижнего Новгорода с Москвой. В 1374 году он направил в Нижний своего посла Сары-Аку и с ним тысячу воинов. Однако миссия посла завершилась провалом. Русский летописец сообщает об этом следующее: «Того же лета новгородцы Нижняго Новагорода побиша послов Мамаевых, а с ними татар с тысячу, а старейшину их именем Сараику руками яша…» Это сообщение наводит на мысль, что прибывший отряд был разгромлен не княжеской дружиной в открытом бою, а восставшим народом, напавшим на татар врасплох.
Сведения о разгроме татарского отряда очень точно характеризуют обстановку, сложившуюся на Руси ко времени прибытия митрополита Алексея и монаха Киприана в Переяславль. Вскоре, с наступлением осени, Переяславль стал местом съезда русских князей. Первыми сюда прибыли нижегородский князь Дмитрий Константинович с братьями, боярами и слугами. Как отметил летописец, «беаше съезд велик в Переяславли, отвсюду съехашася князи и бояре». Из приведенных слов можно заключить, что князья съехались в Переяславль «отовсюду», то есть из разных земель.
Предваряя рассказ об избиении татарского посольства в Нижнем Новгороде, летописец пометил: «Князю великому Дмитрею Московскому бышет розмирие с тотары и с Мамаем». Итак, Дмитрий Иванович порвал мир с Ордой и прекратил платить дань Мамаю. Нижегородские князья несли ответственность за избиение посольства Мамая. В таких условиях представляется невероятным, чтобы съезд князей в Переяславле мог уклониться от обсуждения вопроса о совместной обороне против татар. Однако следует иметь в виду, что съезд не принял мер на случай немедленной войны с Ордой. Мамаев посол Сары-Ака и его уцелевшие люди (дружина) остались в Нижнем Новгороде. Им разрешили жить на одном подворье и иметь при себе оружие. Лишь через четыре месяца после съезда решено было ввести более жесткие меры в отношении посла. Решение это, как значится в летописи, исходило от сына нижегородского князя Василия Дмитриевича. В отсутствие отца и братьев, уехавших на новый княжеский «съезд», Василий Дмитриевич приказал своим воинам «разно развести», то есть разъединить посла и его дружину. Татары не подчинились княжескому приказу. Более того, они «взбежали» на соседний двор и захватили там местного епископа. Князь не приказывал убивать посла. Он не желал войны с Золотой Ордой. Но с пленением епископа положение в городе вышло из-под его контроля. Нижегородцы попытались выручить владыку. Татары осыпали их градом стрел. Появились убитые и раненые. На подворье начался пожар. Столкновение закончилось тем, что Сары-Ака и члены его свиты были перебиты все до одного. Шансы на мирный исход конфликта с Ордой еще больше сократились…
Межкняжеские съезды, собравшиеся на Руси в ноябре 1374 года, а затем в марте следующего года, стали крупной вехой в истории своего времени. Церковь немало помогла прекращению междоусобиц и объединению сил. Киприану удалось на время примирить Алексея с православными князьями в Литве, ранее отлученными им от церкви. Как свидетельствовал патриарший Синод, эти князья охотно приняли советы патриарха и «немедленно отправили его послов (Киприана с товарищами. — Р.С.) к митрополиту (в Москву. — Р.С.), обещая прекратить прежние соблазны и все происходившие между ними распри и раздоры, держаться его как своего митрополита».
Ольгерд не препятствовал им, хотя и не выказывал намерения присоединиться к московской коалиции. На ордынских границах было неспокойно. Согласно сообщениям летописи, осенью 1374 года «ходили Литва на татарове, на Темеря, и бышет межи их бой». Уточнить, кем был Темерь и в каких отношениях с Мамаем находился, невозможно.
Дипломатическая миссия Киприана благоприятствовала объединению православных княжеств и земель Северо-Восточной Руси. В 1375 году союзниками Москвы выступили великие княжества Нижегородское, Ярославское, Ростовское, Рязанское, Новгородская земля и десяток крупнейших удельных княжеств. Возникшая коалиция должна была обрушить всю свою мощь на Мамаеву Орду. Однако с весны того же года события приобрели неожиданный оборот, и вместо Орды союзники обрушили удар на Тверь. Одной из причин распада коалиции явилась боярская смута, разразившаяся в Москве.
В дни страшной чумы 1353 года великий князь Семен Гордый лишился двух сыновей, а затем умер и сам. Незадолго до кончины он составил завещание, в котором заклинал уцелевших от чумы братьев дружно трудиться над общим делом, «чтобы не престала память родителей наших и наша и свеча бы не угасла». Благоразумные советы великого князя пропали втуне. Переход удельного князя Ивана на великое княжение нарушил сложившиеся взаимоотношения в среде правящего боярства, что немедленно привело к междоусобице.
Еще при жизни Семена Гордого крамолу против него затеял боярин Алексей Петрович Хвост. Как следует из «докончальной» (договорной) грамоты великого князя с братьями, Хвост интриговал в пользу удельного князя. Если боярин был не согласен с государем, он имел право беспрепятственно перейти на службу к другому князю. Право отъезда было одной из главных привилегий знати в XIV веке. Тем не менее великий князь, открыв интригу, запретил братьям принимать боярина Алексея в свои уделы и предупредил их, что намерен наказать крамольника и его семью по своему усмотрению — «волен в нем князь великий и в его жене, и в его детях». Имуществом, отобранным у Хвоста, Семен поделился с удельным князем Иваном, но при этом обязал его не возвращать добро боярину и не помогать ему ничем.
После смерти Семена Гордого Иван Красный вознамерился наградить Алексея Хвоста, доказавшего ему свою преданность. Давний крамольник был назначен московским тысяцким — главнокомандующим столичным ополчением. Пост тысяцкого был ключевым — в чьих руках войско, тот и располагал властью.
Старые бояре, вершившие дела при Семене, не смирились со своим поражением и составили заговор. В феврале 1357 года тысяцкий Алексей Петрович был тайно убит, а его тело брошено посреди площади в Кремле. Труп обнаружили на рассвете «в то время, егда заутренюю благовестят». Влиятельные лица позаботились о том, чтобы помешать расследованию преступления и спрятать концы в воду. Упомянув о смерти Хвоста, летописец заметил, что «оубиение же его дивно некако и незнаемо, аки ни от кого же, никим же…» Летописная притча о «дивной» гибели боярина, как бы никем не убитого, не могла никого обмануть. Дело раскрылось к концу февраля. «…Тое же зимы по последнемоу (зимнему. — Р.С.) поути, — записал летописец, — большие бояре московьскые того ради оубийства отъехоши на Рязань с женами и з детьми». Главным лицом среди отъехавших бояр был Василий Васильевич Вельяминов.
Татарское нашествие привело к тому, что старая знать, происходившая от варяжских предводителей и дружинников, исчезла с лица земли. Бояре Вельяминовы принадлежали к числу немногих уцелевших варяжских родов. Предок Василия Протасий Вельяминов обосновался в Москве при Данииле Александровиче. У Ивана Даниловича Калиты он служил тысяцким. В том же чине служили его сын Василий и внук Василий Васильевич Вельяминов, тысяцкий Семена Гордого. Вельяминовы были первыми боярами при Иване Калите и Семене Гордом и не хотели уступать власть Алексею Хвосту.
Перед кончиной Семен Гордый призвал наследников не слушать «лихих людей», а слушать «отца нашего владыки Олексея, такоже старых бояр, хто хотел отцю нашему добра и нам». Будущий митрополит Алексей Бяконтов и старые бояре Вельяминовы пользовались полным доверием князя Семена, но не его брата Ивана. После убийства боярина Хвоста Вельяминов с родней бежал через Рязань в Орду. В августе 1357 года в Сарай ездил митрополит Алексей, вероятно подготовивший почву для примирения с крамольными боярами. После его возвращения в Орду отправился Иван Красный с прочими князьями. После этого бежавшие бояре возвратились в Москву, но не сразу заняли прежнее положение при дворе.
Великий князь Иван Красный княжил недолго. Он простился с земной жизнью 13 ноября 1359 года, оставив трон малолетнему сыну Дмитрию. Правителем государства при Дмитрии стал митрополит Алексей. Такого мнения придерживались В. О. Ключевский, А. Е. Пресняков, М. Н. Тихомиров, Л. В. Черепнин. Опираясь на историографическую традицию, историк Л. Н. Гумилев заключил, что митрополит Алексей при помощи игумена Сергия воздвиг на Руси здание православной теократии. На чем основан такой вывод? Не является ли он историческим мифом?
Представление об Алексее как правителе Русского государства восходит прежде всего к соборному определению константинопольского патриарха (1380 год). В нем сказано, что великий князь Иван Иванович «перед смертью своей не только оставил на попечение этому митрополиту своего сына, нынешнего великого князя всея Руси Дмитрия, но и поручил управление и охрану всего княжества, не доверяя никому другому, ввиду множества врагов внешних… и внутренних, которые завидовали его власти и искали удобного времени захватить ее». Приведенные в византийском документе сведения были записаны со слов находившегося в Константинополе русского посла и отражали версию митрополичьего дома. Однако эта версия лишена достоверности. Великий князь Семен, умирая, приказал членам семьи слушать владыку Алексея. В завещании Ивана Ивановича имя Алексея вообще не упоминалось, а своим душеприказчиком великий князь назвал «отца своего, владыку ростовского Игнатия». Да и не мог Иван Иванович вручить Алексею опеку над сыном по той причине, что митрополит в то время находился под стражей в Киеве и никто не мог знать, удастся ли ему вырваться из литовского плена.
Алексей стал ведущим церковным деятелем к концу правления Семена Гордого. Переход власти к удельному князю Ивану и мятеж старых бояр не способствовали укреплению позиций митрополита, как и последующий двухлетний плен. При князе Дмитрии Ивановиче митрополит Алексей вернул себе прежнее значение, но произошло это после того, как Вельяминовы и прочие старые бояре полностью восстановили свои позиции в правительстве. Боярин В. В. Вельяминов, в свое время организовавший расправу с А. Хвостом, получил чин московского тысяцкого и постарался закрепить свой успех с помощью брачных союзов. Он женил сына Микулу на княжне Марье Дмитриевне Суздальской, а великого князя Дмитрия — на ее сестре Евдокии Дмитриевне. Дмитрий мог бы составить себе лучшую партию, но бояре решили дело, исходя из собственных расчетов и выгод.
Известный историк С. Б. Веселовский назвал время Дмитрия Ивановича золотым веком боярства. Его слова ярко характеризуют положение, сложившееся в Москве в годы молодости князя. К концу его жизни ситуация изменилась, но не слишком значительно. Сохранилась летописная повесть о жизни Дмитрия Донского, живо описавшая его последние дни. Своим сыновьям великий князь будто бы советовал: «И боляры своя любите, честь им достойную воздавайте противу служению их, без совета их ничьто же не творите». В прощальной речи к боярам великий князь сказал: «Великое княжение свое вельми укрепих… отчину свою с вами соблюдах… И вам честь и любовь даровах… И веселихся с вами, с вами и поскорбех. Вы не нарекостеся у мене боляре, но князи земьли моей…» Сочиненные книжниками речи, при всех их риторических красотах и преувеличениях, достаточно верно отражали характер взаимоотношений великого князя и его старых бояр. Осведомленность автора летописной повести подтверждается тем, что он достаточно подробно и верно излагает суть завещания князя Дмитрия.
Среди правителей земли, упомянутых Дмитрием, выдающуюся роль играли бояре Вельяминовы. Вырабатывая политику в отношении Орды, эти бояре руководствовались прежде всего «пошлиной» — стариной. Представление о незыблемости сложившейся политической системы, включившей Русь в состав всемирной империи монголов-завоевателей, глубоко укоренилось в сознании нескольких поколений московских политиков. Традиция подчинения Орде подкреплялась авторитетом Александра Невского и Ивана Калиты. Руками Невского татары подавили народные выступления в Новгороде и подчинили себе феодальную республику, которую им не удалось покорить силой оружия, а с помощью Калиты Орда подвергла беспощадному разгрому Тверь, осмелившуюся начать борьбу за освобождение Руси от иноземного ига.
Митрополит Алексей в течение десятилетий трудился бок о бок со старым боярским руководством. В свои лучшие годы он немало поработал над упорядочением и упрочением взаимных отношений православной церкви с ордынскими ханами. По летописям, митрополит добился покровительства ханши Тайдулы, пользовавшейся большим влиянием при дворе своего мужа хана Джанибека, а затем сына хана — Бердибека. Сохранилась подорожная грамота Тайдулы на поездку Алексея в Константинополь 11 февраля 1354 года. Именем хана Тайдула приказывала всем ордынским властям оказывать святителю помощь и не чинить вреда, потому что митрополит «за Дченебека, и за дети, и за нас молебство творит». По преданию, своими молитвами Алексей при посещении ханской ставки «болящую царицу исцели», за что был отпущен из Орды «с великою честию». В конце 1357 года хан Бердибек пожаловал Алексею ярлык, подтверждавший все привилегии русской церкви.
Алексей всю жизнь сохранял лояльность по отношению к Орде. Изменил ли он себе в конце жизни или остался верен старому курсу? Верно ли, что духовенство пропагандировало курс вассальной зависимости русских князей, получая от Орды в уплату за это «тарханы» — привилегии?[1] Приведенное мнение едва ли справедливо. Политика подчинения Орде стала традиционной политикой Москвы со времен Ивана Калиты, и светские власти несли за нее еще большую ответственность, чем духовенство.
Было бы неверно объяснять церковную политику исключительно корыстными интересами духовенства. В системе христианских взглядов идея мира занимала особое место. Разрыв с Ордой грозил Руси нашествиями и неслыханным кровопролитием. Мир с Ордой явился одним из заветов митрополита Петра, причисленного к лику святых.
В разгар литовской войны Дмитрий Иванович оказал прямое неповиновение Мамаю, не подчинившись его приказу передать великое княжение Твери. Москва стояла на пороге войны с Ордой. Но сторонники традиционной политики взяли верх, и 15 июня 1371 года князь Дмитрий Иванович отправился на поклон в Орду. Летописный отчет о проводах князя наводит на мысль о том, что глава церкви сыграл особую роль в примирении с ханом, продлившем татарское иго. По словам летописца, митрополит «провожал князя великого до Оки и, молитву сотворив, благословил его и отпустил с миром, и его бояр, и его воинов, и всех прочих благословил, а сам возвратился назад».
Москва избежала опасности одновременной войны с Ордой, Литвой и Тверью. Но мир был куплен дорогой ценой. Дмитрию Ивановичу пришлось не только истратить привезенную из Москвы казну, но и занять огромные суммы в Орде. Подкупы и подарки сделали свое дело. Мамай отказал в поддержке Михаилу Тверскому и вернул ярлык на великое княжение Дмитрию. На родину великий князь вернулся в окружении целой толпы кредиторов. Лишь сбор тяжкой дани со всего русского населения позволил монарху рассчитаться с долгами. Поборы вызвали ропот в народе. Опираясь на факты, можно заключить, что князь Дмитрий избегал окончательного разрыва с Ордой, пока у власти оставалось старое руководство, а во главе церкви стоял Алексей. Смена боярского руководства способствовала перелому в развитии русско-ордынских отношений.
17 сентября 1374 года Москва торжественно хоронила тысяцкого Василия Вельяминова — дядю великого князя. Дмитрий Иванович достиг зрелого возраста и давно тяготился опекой старых бояр. Большая власть и исключительное положение тысяцкого внушали тревогу государю, старавшемуся утвердить свою власть. По этой причине он упразднил пост тысяцкого.
Должность тысяцкого в роду Вельяминовых была наследственной. Упразднение ее стало свидетельством падения былого влияния Вельяминовых. Первенство в думе великого князя перешло от них к Дмитрию Михайловичу Боброку-Волынскому, человеку новому в среде московского правящего боярства. Боброк прибыл в Москву с Волыни и не был обременен грузом московских традиций. Благодаря своей знатности и способностям Волынский сделал в Москве быструю карьеру. Женитьба на сестре Дмитрия Ивановича Анне окончательно упрочила его успех. При утверждении духовной грамоты князя Дмитрия в 1371 году первым среди ближних бояр и душеприказчиков значился Т. В. Вельяминов, в 1389 году — Д. М. Волынский, оттеснивший Вельяминова на второе место.
В свое время В. В. Вельяминов, чтобы вернуть себе чин тысяцкого, отъехал в Орду. Его сын Иван, не получив этого чина, бежал в Тверь, а оттуда в Орду. Вместе с ним Москву покинул купец Некомат. Боярская смута способствовала распаду союза Москвы и Твери. По утверждению летописцев, двое перебежчиков пробрались в Тверь и поссорили между собой русских князей. Историки искали и без труда находили личные мотивы измены перебежчиков. Иван Вельяминов мог считать себя ущемленным, не получив от князя Дмитрия Ивановича должности тысяцкого. Некомат был богатым купцом-сурожанином — так называли на Руси людей, державших в своих руках торговлю с итальянскими колониями в Крыму. Любое «розмирье» с Ордой грозило убытками купцам-сурожанам, поскольку торговые пути в Крым пролегали через ордынские кочевья. Московские власти нередко прибегали к услугам таких купцов для выполнения дипломатических поручений. На основании подобного рода наблюдений некоторые историки увидели в Некомате тайного сторонника Орды, выполнявшего поручения хана. Однако крушение антитатарской коалиции едва ли можно приписать случайным и личным причинам.
Отъезд Ивана Вельяминова и Некомата из Москвы явился важнейшим симптомом кризиса старого руководства. Свел их не случай, а определенная политическая программа. На протяжении нескольких поколений тысяцкие Вельяминовы командовали городским ополчением Москвы, что и обеспечивало им прочную поддержку столичного патрициата. Некомат был типичным представителем этого патрициата. Он располагал не только денежным капиталом, но и крупными вотчинами. Князь Дмитрий упомянул о его селах в своем завещании: «А что Ивановы села Васильевича (Вельяминова. — Р.С.) и Некоматовы… те села мне». Некомат не был секретным агентом Мамая. Как и И. В. Вельяминов, он представлял ту часть московских правящих верхов и населения, которая цепко держалась за старину и пыталась любой ценой избежать кровопролитного столкновения с Ордой, последствия которого невозможно было предвидеть.
Первый съезд князей собрался в Переяславле осенью 1374 года, через два месяца после смерти тысяцкого В. В. Вельяминова. Второй съезд состоялся весной следующего года, и как раз в дни совещания князей «о великом заговении» (в начале марта) в Тверь бежали И. В. Вельяминов и Некомат. «На Федорове недели» (в первой декаде марта) князь Михаил Тверской отпустил перебежчиков в Орду. Противники войны с Ордой считали, что в столкновении с ней поражение Москвы будет неизбежным, и тогда первенство среди русских князей вновь перейдет к Твери. Утратив прежнее влияние при московском дворе, эти политики надеялись занять влиятельное положение при тверском.
Князь Михаил не доверял татарам: отпуская московских перебежчиков в Орду, он не снарядил с ними ни посла, ни гонца. «О средохрестии» (25 марта) князь уехал в Литву, чтобы держать совет с Ольгердом. Неудачная война с Москвой приостановила наступление Ольгерда на великорусские земли. Раздор между Тверью и Москвой был на руку Литве. К войне с Дмитрием князя Михаила подталкивали Литва и Орда разом. Из Литвы Михаил вернулся вполне готовый к выходу из московской коалиции. 13 июля 1375 года из Орды прибыл Некомат «с послом с Ажихожею во Тферь ко князю к великому к Михаилу с ярлыки на великое княжение…» В тот же самый день, «нимало не пождав», Михаил послал в Москву гонца с объявлением о разрыве мира. Одновременно тверские войска двинулись к Торжку, очищенному Тверью в 1374 году при заключении союза с Москвой. Начав борьбу за великое княжение, Михаил вновь послал наместников в Торжок.
Князь Михаил надеялся на то, что борьба с Ордой свяжет силы Москвы и ее союзников, тогда как Литва в случае опасности подкрепит силы Твери. Но он ошибся в своих расчетах. 29 июля 1375 года Дмитрий Иванович со всей ратью прошел через Волоколамск и направился к Твери. В походе участвовали великие князья Нижегородский, Ростовский и Ярославский, удельные князья Владимир Серпуховской, Федор Белозерский, Василий Кашинский, Иван Смоленский, Федор Можайский, Андрей Стародубский, Роман Брянский, Роман Новосильский, Семен Оболенский, Иван Тарусский и другие. Союзником Москвы выступил рязанский князь Олег, оборонявший границу в период тверского похода.
Совершенно очевидно, что Дмитрий Иванович не мог бы собрать московские полки и союзнические рати менее чем за две недели с того момента, когда Михаил объявил о разрыве мира. Отсюда следует, что союзная рать изготовилась для отражения татар, а не для похода на Тверь. Князья осаждали ее в течение месяца. Князь Михаил не получил помощи ни от Орды, ни из Литвы. Ольгерд ограничился тем, что «повоевал и пожег» Смоленскую волость, «городки поймал» и «люди посек», мстя смоленскому князю за союз с Москвой. Однако литовцы не решились идти к Твери. Татары перешли границу и «заставу Нижняго Новагорода побили», после чего отступили.
Обманутый союзниками князь Михаил выслал из города епископа Евфимия и «нарочитых бояр» с просьбой о мире. Тверской князь признал себя «молодшим братом» Дмитрия Ивановича и отказался от ярлыка на великое княжение. Один из главных пунктов договора Дмитрия Ивановича с Михаилом гласил: «А пойдут на нас татарове или на тебе, битися нам и тобе с одиного всем противу их. Или мы пойдем на них, и тобе с нами с одиного поити на них».
Тверь обязалась следовать советам Москвы при любых оостоятельствах, включая возобновление зависимости от Орды: «А с татары оже будет нам (Дмитрию Ивановичу. — Р.С.) мир, по думе. А будет нам дати выход, по думе же, а будет не дати, по думе же».
Накануне тверского похода Русь подготовилась к войне значительно лучше, чем впоследствии, в дни Куликовской битвы. Это был единственный случай, когда подавляющее большинство княжеств и земель объединило свои силы и когда Русь могла рассчитывать на поддержку Литвы. В 1375 году рать великого княжества Нижегородского и отряды Новгородской республики соединились с московским войском, а рязанцы обороняли границу как союзники Москвы. Однако силы, которые должны были обрушиться на Орду и покончить и иноземным игом, были использованы в войне с Тверью. Итоги войны не шли ни в какое сравнение с затраченными средствами. Союзный договор, навязанный Твери силой, мало что значил. В свое время московские власти арестовали князя Михаила в Москве и продиктовали ему договор, что привело к длительной войне. Новый договор также мог служить лишь прологом к «размирью».
Конечно, действия Москвы определялись не только ее замыслами, но и действиями ее противников, прежде всего Орды. Дмитрий Иванович и его союзники не могли нанести удар по столице Орды или отправиться в глубь дикого поля. Сарай пришел в упадок и вышел из-под власти Мамая. Борьба с кочевниками в степях сопряжена была с большим риском. Союзникам оставалось ждать вражеского вторжения на своих границах. Но Мамай, столкнувшись с мощной коалицией, отказался от нападения на Москву. Его отряды появились на дальней нижегородской окраине, разграбили поселения за рекой Пьяной и в Кише и тотчас же исчезли в степях.
Тверская война разрушила здание, над возведением которого упорно трудились константинопольские дипломаты. Миссия патриаршего посла Киприана, имевшая поначалу успех, завершилась полным провалом. В конечном итоге Киприан встал на сторону Литвы и Твери, а не Москвы. Причин тому было несколько. Во-первых, к началу военных действий Киприан оказался на территории Литвы. Во-вторых, патриарший посол склонен был винить в своей неудаче митрополита Алексея — вместо того, чтобы использовать свой авторитет и замирить Тверь, Алексей благословил Дмитрия на ее разгром.
Сохранились два постановления константинопольского Синода, посвященные поездке Киприана на Русь. Одно было составлено в 1380 году и носило разоблачительный характер. Другое появилось в 1389 году и полностью оправдывало Киприана. Авторы постановлений были людьми авторитетными и избегали прямого вымысла. Однако в одном случае они старательно подобрали сведения, чернившие болгарина, а в другом привели факты, благоприятные для него. Критическое сопоставление двух соборных определений дает возможность нарисовать достоверную и полную историю успеха и крушения миссии Киприана.
На первом этапе, в дни посещения Твери и Переяславля, Киприан сумел установить наилучшие отношения с митрополитом Алексеем. Этот факт отразился в первом из соборных постановлений. Киприан, писал Синод, убедил Алексея, что будет действовать в его пользу, уговорил его остаться в Москве, взяв «на себя всю заботу о нем». Синод не объяснил, почему из ближайшего друга посол превратился вдруг в его злобного неприятеля. Причиной такой метаморфозы явилась, очевидно, тверская война. Киприан поспешил составить на Алексея «ябеду, наполненную множеством обвинительных пунктов, и задумал так или иначе низложить его».
Патриарх Филофей был незаурядной личностью и сознавал себя вселенским патриархом. Свою власть он описывал, следуя идее «всеобщего руководства». Глава православной церкви, по меткому замечанию исследователя И. Ф. Мейендорфа, видел себя «настоящим восточным папой, управляющим миром через своих наместников — епископов». Действительность была далека от идеальных представлений и претензий. Тем не менее Филофей добился немалого. К 1375 году он восстановил отношения с православными церквами Болгарии и Сербии и с помощью Киприана попытался упорядочить дела обширной Русской митрополии. Крушение миссии Киприана разрушило его планы. Много лет патриарх противился проектам подчинения православной иерархии Литвы князю-огнепоклоннику Ольгерду, пока его взору не открылась новая опасность. Немецкие крестоносцы завоевали земли литовского племени пруссов, но их дальнейший натиск на языческую Литву был остановлен. Военные успехи Ольгерда казались внушительными, и папская курия все чаще помышляла о проектах мирного обращения литовских огнепоклонников в католическую веру. 23 октября 1373 года папа Григорий XI обратился к литовским князьям Ольгерду, Кейстуту и Любарту с призывом принять латинскую веру, в каковой они только и смогут спасти свои души. Двоеверие Ольгерда доказывало его равнодушие к вопросам веры. Едва ли он всерьез помышлял о принятии католичества, которое было бы для него третьей верой. Однако он многократно использовал «латинство» как средство дипломатического давления на Константинополь. Синод засвидетельствовал, что в 1375 году Ольгерд и его советники направили грамоту патриарху, угрожая, что «они возьмут другого (митрополита. — Р.С.) от латинской церкви», если их требование об образовании особой православной митрополии в Литве не будет выполнено.
Угрозы Ольгерда не возымели бы действия, если бы они шли вразрез с интересами патриаршего дома. Однако Ольгерд хорошо рассчитал свои шаги. Он предложил поставить во главе русской митрополии Киприана, пользовавшегося доверием и дружбой самого патриарха. Синодальные постановления сохранили две версии последующих событий. Согласно одной версии, митрополит Алексей сам порвал с Киприаном, а затем отказался прибыть в Киев, чем нанес личное оскорбление приглашавшим его литовским князьям. Другая версия возлагала всю вину на болгарского иеромонаха. Честолюбец якобы сам был «составителем и подателем» грамоты, содержавшей ультиматум Ольгерда и его советников. Подлинной же причиной разрыва Киприана с Алексеем была тверская война, из-за которой все хлопоты болгарского миротворца пошли прахом.
Патриарх Филофей при поставлении Алексея в митрополиты подчеркивал, что допускает отступление от незыблемого правила ставить во главе столь великой епархии образованного и искусного в управлении грека. Обращение Ольгерда давало патриарху возможность исправить допущенную оплошность. В качестве проводника византийской церковной политики «грек» был надежнее любого московита. К тому же Филофей видел в Киприане единомышленника.
Ознакомившись с письмом Ольгерда и выслушав «ябеду» Киприана, Филофей принял решение о разделе русской митрополии. 2 декабря 1375 года Киприан был провозглашен митрополитом Киевским и Литовским. На словах Синод и патриарх ратовали за. то, чтобы у Руси был один митрополит в соответствии с «правом, пользой и обычаем». На деле же у православной церкви появилось два митрополита. Для того, чтобы единство русской митрополии — это «древнее устройство сохранилось и на будущее время», собор определил, что после кончины Алексея Киприан возглавит всю русскую церковь как митрополит Киевский и всея Руси.
Литовская митрополия была образована как бы временно, до смерти московского митрополита Алексея. Тем не менее, появление Киприана в Киеве и перспектива передачи под его управление общерусской церковной организации серьезно усилили позиции Литвы. Пока русская церковь объединяла земли Руси и Литовско-Русского государства и выступала посредником в столкновениях княжеств, она пользовалась известной независимостью по отношению к светской власти. Алексей подчинил церковную политику интересам московской великокняжеской власти более открыто и последовательно, чем его предшественники. Тем самым были поколеблены условия, гарантировавшие известную независимость общерусской церковной организации.
Поставление Киприана в митрополиты Киевские явилось для Алексея самым большим в его жизни поражением. Историки нередко называли митрополита Алексея правителем или даже верховным правителем Руси. Такая характеристика недостаточно подтверждена фактами. Во всяком случае, Алексей пользовался неодинаковым влиянием в разные периоды своей жизни. Позиции митрополита были достаточно прочными, пока он поддерживал тесные связи с правящим боярским кругом и пользовался явным покровительством патриарха. К 1375 году он лишился поддержки Константинополя, а старое боярское руководство сошло со сцены.
В Византии знали о затруднительном положении восьмидесятитрехлетнего русского иерарха. Иначе невозможно объяснить решение Синода направить в Москву послов, чтобы «произвести дознание о жизни Алексея, выслушать, что будут говорить против него обвинители и свидетели и донести священному собору письменно обо всем, что откроется». Посланцами патриарха стали хорошо известные в Москве сановники — протодьяконы Георгий Пердика и Иоанн Докиан. Попытка произвести на месте розыск о жизни митрополита была воспринята в Москве как недопустимое вмешательство в русские дела. Когда патриаршие послы явились в Москву и объявили о цели своего приезда, это вызвало «сильное негодование и немалое волнение и смятение народное, возбужденное по всей русской епархии». Пердика и Докиан не только не могли приступить к розыску о проступках и упущениях Алексея, но принуждены были просить архиерея о защите. Чтобы положить конец «смятению», митрополит «обращался ко всем вообще и к каждому порознь».
Получив титул митрополита Киевского и утвердившись в древней церковной столице Руси, Киприан попытался вырвать из-под управления московского митрополита самую богатую и обширную епархию Руси — новгородское архиепископство. В то самое время, когда в Москву прибыл Докиан, в Новгород явились послы от Киприана из Литвы. Послы объявили новгородскому епископу о том, что патриарх Филофей благословил Киприана «митрополитом на всю Русскую землю». Заявление было подтверждено патриаршей грамотой. Новгородцы решительно отклонили домогательства Киприана, заявив его послам: «Шли князю великому (в Москву. — Р.С.): аще примет князь великий (Дмитрий. — Р.С.) митрополитом всей Русской земли, и нам еси митрополит». Москва отказалась подчиниться решению патриарха о назначении Киприана вторым митрополитом Киевским и с крайним осуждением отнеслась к попыткам Киприана подчинить себе епископства, находившиеся под властью московского митрополита.
С появлением в Киеве грека-митрополита исключительное значение приобрел вопрос о преемнике престарелого Алексея. Зимой 1376 года константинопольские послы известили москвичей о поставлении Киприана, и князь Дмитрий Иванович без промедления избрал в противовес греку русского кандидата. Им стал коломенский священник Митяй.
Митяй не принадлежал к боярству и был человеком незнатным. Его отец Иван служил священником в селе Тешилове за Окой, в окрестностях Коломны. Со временем это село разрослось, и тогда внук князя Дмитрия купил его. Кто был владельцем Тешилова в XIV веке, неизвестно. Митяй пошел по стопам отца. Он стал священником и получил приход в Коломне. Там его и заприметил великий князь Дмитрий. Митяй был столь примечательной фигурой, что стал героем особых церковных повестей, включенных в летописи. Автор одной из повестей так описал личность коломенского священника: Митяй был ростом немал, плечист, виден собой («рожаист»), носил гладкую, длинную бороду, был голосист («глас имея доброгласен, износящ»), любил петь в церкви, знал грамоту и любил книжную премудрость, ибо был «чести горазд, книгами говорити горазд». Автор повести не скрывал своей враждебности к Митяю, тем более ценным представляется приведенный отзыв о достоинствах великокняжеского любимца.
Митяя называли «уным» (молодым) человеком. Но все же он был старше и опытнее Дмитрия, что позволило ему занять влиятельное положение при дворе. Великий князь сделал его своим духовником, а затем доверил ему государственную печать, пожаловав его в печатники: «И бысть Митяй отец духовный князю великому… но и печатник, юже на собе ношаше печать князя великого». По древнему обычаю, великий князь никогда не «рукоприкладствовал»: его подпись на грамоте заменяла печать. Получив в свои руки княжескую печать, Митяй стал одним из самых влиятельных лиц при московском дворе. Старшие бояре, прежде искавшие духовника среди приближенных митрополита Алексея, последовали примеру великого князя. Митяй стал «отцом духовным» как Дмитрию Ивановичу, так и «всем боярам старейшим».
Задумав поставить своего любимца на митрополию, Дмитрий Иванович решил сделать его архимандритом, а для этого стал просить Митяя принять пострижение. Тот отказался выполнить волю государя. Кончилось тем, что Дмитрий Иванович велел чуть ли не насильно отвести Митяя в монастырь на пострижение, «и акы ноужею (поневоле. — Р.С.) приведен бысть в церковь». Местом пострижения Митяя стал Спасский монастырь на Крутицах, основанный Иваном Калитой в 1330 году. Полное мирское имя Митяя неизвестно. При пострижении в 1376 году он принял имя по первой букве мирского имени и превратился в инока Михаила.
Появление княжеского печатника в одном из главных кремлевских монастырей вызвало ропот духовенства. «Иде до обеда белец сый, а по обеде архимандрит, — с неодобрением писал летописец, — до обеда мирянин, а по обеде мнихом начальник и старцем старейшина, и наставник, и учитель, и вождь, и пастух».
Митрополит Алексей, неизменно поддерживавший московскую великокняжескую власть, на этот раз отказался подчиниться настояниям монарха и заявил, что по апостольским правилам не может быть митрополитом «новик» (или, как тогда говорили, «новук») в христианстве, тогда как Митяй — «новик» в иночестве. Невзирая на это, Дмитрий Иванович, как повествует летописец, долго докучал святителю, «много нуди о сем Алексея митрополита, дабы благословил, овогда бояр старейших посылая, овогда сам приходя».
Понуждаемый боярами и великим князем, глава церкви в конце концов должен был уступить, сославшись на бога. Книжники усмотрели в его словах нечто пророческое, подчеркивая, что пастырь произнес совсем не те слова, которых от него ждал государь. В ответ на прошение Дмитрия митрополит «умолен быв и принужен не посули быти прошению его (великого князя. — Р.С.), но известуя святительскы и старческы, паки же пророчьскы рече: аз не волен благословити его, но оже даст ему бог и святая богородица и преосвященный патриарх и вселеньскыи збор».
К каким бы оговоркам ни прибегал Алексей, противиться воле великого князя он не мог. В 1376 году византийский император Иоанн V Палеолог был свергнут с престола сыном Андроником, воспользовавшимся помощью генуэзцев и турок. Филофей был лишен сана и заточен в монастырь. Следуя приказу Дмитрия Ивановича, Алексей направил посла к новому патриарху Макарию. Алексей жаловался «на облако печали, покрывшее их очи вследствие поставления митрополита Киприана», и просил утвердить своим преемником не Киприана, а Митяя. Ответ был получен в Москве уже после кончины Алексея (в феврале 1378 года). Макарий известил Русь, что он «не принимает кир Киприана, а предает ту церковь свою грамотою архимандриту оному Михаилу». Киприан тотчас обличил сторонников Митяя словами: «И тии на куны надеются и на фрязы…» Фрязами Киприан называл латинян-генуэзцев, помогших свергнуть патриарха Филофея, а говоря о «кунах», подразумевал подкуп нового патриарха послами Алексея.
В то время как московские послы вели переговоры в Константинополе, военные действия на русско-ордынской границе продолжались. К середине XIV века Орда, затронутая процессом феодальной раздробленности, распалась на две половины, границей между которыми служила Волга. Восточная половина Орды, к которой принадлежала столица Сарай-аль-Джедид, была ослаблена междоусобицами в наибольшей мере. Мамаю несколько раз удавалось захватить Сарай-аль-Джедид, но примерно в 1374 году он был изгнан оттуда правителем Хаджитархана Черкесом. В дальнейшем Сарай-аль-Джедид в течение двух лет удерживал хан Тохтамыш. Затем ему пришлось отступить в Среднюю Азию, и тогда в 1377 году старая столица Золотой Орды перешла в руки Арабшаха.
Предпринимая наступление на ордынцев, князь Дмитрий, избегая прямого столкновения с Мамаевой Ордой, обратил оружие против его соперников, обосновавшихся в Сарае и контролировавших ближайшие к Сараю города Нижнего Поволжья, включая Булгар.
Решение нанести удар по Булгару объяснялось тем, что это был ближайший к Руси пункт сосредоточения ордынских сил. На исходе зимы 1376 года боярин Дмитрий Боброк-Волынский выступил в поход на Булгар. По дороге к его рати присоединились двое сыновей нижегородского князя со многими воинами. Судя по тому, что в походе не участвовали ни московский, ни нижегородский великие князья, ни их многочисленные союзники, наступление имело ограниченные цели. 16 марта 1377 года Боброк разгромил «бусурман», вышедших навстречу ему из крепости. На поле боя осталось лежать 70 убитых. Со стен крепости «бусурмане» гром «пущаху, страшаще нашу рать», но о потерях от неведомого оружия летописец не упоминает. Не надеясь отсидеться от русских в крепости, татарский наместник Махмет Солтан и булгарский князь признали себя побежденными и выплатили дань — 2 тысячи рублей двум великим князьям и 3 тысячи рублей воеводам и их рати. В знак покорности город Булгар принял к себе даругу (сборщика дани) московского великого князя, а также русского таможенника для сбора пошлины в московскую казну. Результаты похода в Поволжье были невелики. Татарский наместник и находившиеся при нем монголо-татарские силы не были изгнаны из города, и зависимость Булгара от Москвы оказалась чисто номинальной.
Нападение на татарский гарнизон в Булгаре было воспринято в разных концах Орды как вызов. Летом 1377 года на Руси прошел слух о том, что находившийся в Сарае хан Арабшах собирает рать для похода на Нижний Новгород. Встревоженный князь Дмитрий Иванович поспешил на выручку своему союзнику. Новых вестей про Арабшаха не поступило, и Дмитрий Иванович со своими главными боярами и московскими полками вернулся в Москву. Отряды из Владимира, Переяславля и Юрьева, а также из Ярославского и Муромского княжеств получили приказ следовать дальше и принять участие в обороне нижегородских границ. Великий князь нижегородский Дмитрий Константинович отрядил на границу младшего из трех своих сыновей. Летописец подчеркивал, что собравшаяся рать была «велика зело». Перечисление отрядов, участвовавших в походе, полностью опровергает это утверждение. Действительно, князь Дмитрий Иванович выступил из Москвы «в силе тяжьце», но его главные силы вернулись вместе с ним в столицу.
Когда русская рать переправилась за реку Пьяну, воеводы получили известие, что Арабшах находится еще очень далеко, где-то у Волчьих Вод. Внимательно следя за передвижением татар в Заволжье, русские не позаботились послать свои «сторожи» в сторону Мамаевой Орды.
Предпринимая поход на Булгар, московские политики явно недооценили угрозы со стороны Мамая. Покончив с междоусобицами на территории Орды к западу от Волги, Мамай прочно удерживал под своей властью степи между Волгой и Днестром, Крымом и Предкавказьем. Появление русских данщиков в Булгаре встревожило Мамая, и он придвинул войска к границам Нижегородского княжества. С помощью местных мордовских князей, подвластных Орде, татары скрытно прошли через лесные дебри в тыл к русским. На марше русские ратники никогда не надевали на себя тяжелые кольчуги и не несли мечей и копий. Оружие извлекали из повозок перед самым боем. Вследствие внезапности нападения ратники не успели вооружиться и потерпели полное поражение. Ордынцы разорили и сожгли Нижний Новгород, для жителей которого их появление было неожиданным. Поражение на Пьяне предвещало беду. В наступившем 1378 году страна жила ожиданием вражеского нашествия…
Год начался с события, погрузившего страну в траур. 12 февраля 1378 года в Кремле умер митрополит Алексей. В течение четверти века он оставался главным духовным пастырем Руси и успел снискать популярность в народе. Какую роль сыграл митрополит Алексей в истории русской церкви и в истории Русского государства XIV века? Этот вопрос вызывает немало споров в литературе. Алексей стал владимирским наместником митрополита в 1340 году. С тех пор и до самой смерти он занимался делами митрополичьего дома, заботился о приращении его богатств и владений.
Ордынские ханы жаловали митрополичьему дому щедрые привилегии. Тем самым митрополиты попадали в частичную зависимость от Золотой Орды, но становились как бы независимыми от московского князя, что, по мнению некоторых историков, создавало почву для их теократических устремлений. А. С. Хорошев ставит вопрос так: «Не был ли Сергий Радонежский тем политическим деятелем, который с благословения митрополита Алексея должен был повести русскую церковь к победе над светской властью, к установлению на Руси теократизма?»[2]
Рассказы о том, что Алексей назвал Сергия своим преемником и благословил его на митрополию, не более чем легенда. К тому же оба эти деятеля весьма различно относились к светской власти. Митрополит-боярин Алексей слишком часто следовал воле монарха, и подозревать его в теократизме нет оснований. Теократические устремления Сергия еще больший миф, хотя знаменитый старец занимал куда более независимую позицию по отношению к великому князю. Его независимости благоприятствовало то, что Троицкий монастырь стоял на земле, принадлежащей удельному князю.
Русская церковь строила свои взаимоотношения со светской властью, следуя византийскому образцу. В Византии же идеи превосходства церковной власти над царской превосходно уживались с подчинением церковной организации императорскому двору. До Алексея на митрополичьем престоле сменилось 23 человека, из которых 19 были византийцами или греками. Русские иерархи могли говорить с паствой без переводчика, были ближе к своему народу. Но они уступали грекам в образованности. Алексей не был исключением. Он принадлежал к числу деятелей практического склада. О личности митрополита доподлинно известно не так уж много. Один из самых известных московских святителей не был «златоустом». Сохранилось совсем немного его подлинных посланий. В учительном послании, составленном по случаю занятия митрополичьей кафедры, Алексей увещевал «христолюбивых христиан» возлюбить друг друга, соблюдать заповеди и избегать «неподобных дел» — блуда, пьянства, грабления, насилия, чародейства и всякой «коби» (скверны). Бояр пастырь призывал судить суд по правде и милостиво, не брать мзды с невиновных, «людской чади» наказывал чтить князя и священника. В послании в Нижний Новгород глава церкви повторял те же призывы к миру, любви и правде и с особым чувством обличал пьянство — этот «корень злобы, мятеж всякому беззаконию». В грамоте к жителям глухой окраины Алексей советовал покаяться и обратиться к богу, памятуя о смерти и страшном суде. Митрополичьи послания были составлены в традиционном церковно-риторическом стиле. В них трудно найти как отражение индивидуальных черт автора, так и отзвук идейных исканий, волновавших тогда православный Восток.
Алексей выступил защитником традиционной политики укрепления власти московского великого князя, поддержки претензий Дмитрия Донского на «старейшинство» как великого князя «всея Руси». Он использовал авторитет церкви для решения между княжеской распри к выгоде Москвы, заботился о том, чтобы «привести к единству власть мирскую», то есть добиться «одиначества» (единства) русских князей.
Сергий Радонежский был одним из известнейших деятелей русской православной церкви, основателем Троице-Сергиева монастыря под Москвой.
В неизвестное нам время в Троицком монастыре поселился молодой инок Епифаний. Он был моложе Сергия более чем на двадцать лет и стал одним из любимых его учеников. Любознательный и склонный к книжной премудрости Епифаний через год-два после смерти Сергия написал в свитки и тетради несколько главок о его жизни «запаса ради и памяти ради». В то время живы были келейник Сергия, «вслед его ходивший немало», родной брат игумена Стефан и другие старцы, знавшие его с детских лет и со времен пострижения. Их рассказы, а также собственные впечатления легли в основу первых неупорядоченных записок Епифания. Прошло не менее четверти века, прежде чем инок, сам достигший преклонного возраста, взялся писать житие учителя «по ряду», используя свои старые заметки. Несмотря на страсть Епифания к многословию и «плетению» словес, его сочинение относится к числу наиболее ярких и достоверных древнерусских биографий.
Дело Епифания продолжил сербский монах Пахомий, прибывший на Русь с Афона. Он жил в Троицком монастыре в 1440–1459 годах и взялся за перо после обретения мощей Сергия. Пахомий переработал сочинение Епифания, следуя византийским образцам житийной литературы. Он сократил и отбросил многие подробности мирского характера и дополнил «Житие» многословными описаниями чудес у гроба святого. В конце жизни Пахомий вторично пересмотрел текст и внес в него новые поправки.
Сочинение Пахомия приобрело большую популярность. Его читали, переписывали, подновляли, перерабатывали «на различную потребу» во многих русских монастырях и в книжных мастерских. Первые редакции Епифания и Пахомия растворились и исчезли среди необозримого множества поздних переделок. Их-то и вынуждены сейчас использовать исследователи. Особый интерес представляют древние списки житий, опубликованные Н. С. Тихонравовым и отцом Леонидом, сохранившие большие фрагменты ранних редакций текста.
Когда родился Сергий? Утрата оригиналов «Жития» затрудняет ответ на этот вопрос. В тексте «Жития», сложившегося к XVI веку, сказано, что Сергий преставился в 1392 году, прожив всех лет 70 и 8. Однако уже историк В. О. Ключевский заметил, что известие о возрасте Сергия выглядит в тексте как вставка, разрывающая текст, и это наводит на мысль о более позднем ее происхождении. В ранних списках XV века можно прочесть, что Сергий прожил не 78, а 70 лет, то есть родился не в 1314, а в 1322 году.
Мало кто из современников Сергия знал дату своего рождения, а следовательно, и свой возраст. Никаких церковных записей по поводу рождения не делали, имена давали по святцам, и всю жизнь человек чтил в дни рождения не себя, а своего покровителя — христианского святого или угодника. Важны были именины, а не день рождения, а потому не столь уж важно было, исполнилось имениннику пятьдесят или семьдесят лет. Люди начинали трудиться, едва подрастали, и прекращали, когда силы их покидали. Младшие современники Сергия, а тем более монахи, писавшие о нем через полвека после его смерти, легко могли ошибиться в определении возраста.
О времени рождения люди помнили чаще всего по тем событиям, которые сопровождали их появление на свет. Сведения такого рода хранились как семейное предание и отличались большой надежностью. Епифаний не знал точной даты рождения Сергия, но имел возможность ознакомиться с преданиями, хранимыми его семьей. Предание гласило, что преподобный родился «в княжение великое тферьское при великом князи Дмитрии Михайловиче… егда (была. — Р.С.) рать Ахмулова». В семье Сергия помнили, что будущий игумен родился в княжение тверского князя Дмитрия Михайловича, когда Русь подверглась набегу татарской рати Ахмула. Взаимная проверка этих данных подтверждает достоверность предания. В 1322 году тверской князь Дмитрий Михайлович отнял великокняжескую корону у московского князя Юрия Даниловича, и в том же самом году на Русь напал Ахмул.
Предки Сергия жили в Ростовской земле. Ростов Великий принадлежал к числу древних городов Руси и появился на два с половиной века раньше Москвы. Отец Сергия был «един от нарочитых бояр», — иначе говоря, происходил из местной знати. Некогда ростовские бояре распоряжались судьбами Северо-Восточной Руси. Но к XIV веку Ростовское великое княжество подверглось дроблению и пришло в упадок, что неизбежно сказалось на судьбах местной знати.
Отец Сергия Кирилл служил в боярах у ростовских князей, а усадьба его «бе в пределех Ростовскаго княжения, не зело близь града Ростова». В этой сельской усадьбе у Кирилла и родились трое сыновей: старший — Степан, средний — Варфоломей (в монашестве Сергий) и младший — Петр. Память Варфоломея праздновалась 11 июня и 25 августа. Один из этих дней и был днем рождения второго сына.
Некогда имение Кирилла «кипело богатством». Но судьба не благоволила к боярской семье. Кирилл на старости лет «обнища и оскуде». Авторы «Жития» повествуют о том, что ростовского боярина разорили частые «хоженья» в свите ростовского князя в Орду, нападения татарских войск на Русь, наезды ханских послов, приезжавших за данью — ордынским «выходом». Татарская неволя осложнялась внутренними междоусобицами. Оспаривая власть, князья призывали на помощь татарские войска. С помощью Орды Иван Калита разгромил Тверь и получил от хана ярлык на великое княжество Владимирское. К 1332 году Калита в качестве владимирского князя завладел Сретенской половиной Ростовского княжества.
Объединение земель стало исторической необходимостью для Руси, истерзанной междоусобицами и татарщиной. Но объединение было сопряжено с войной, насилием и крушением привычного уклада жизни народа. Люди, бежавшие из Ростова, не могли до конца своих дней забыть о насилиях, которым они подверглись после появления в их земле московских воевод: «Увы, увы, когда граду Ростову, паче же и князем их, яко отъяся от них власть и княжение, и имение, и честь, и славы, и вся прочая потягну к Москве». Прибывшие в Ростов москвичи Василий Коче́ва и Мина должны были выколотить из населения серебро на уплату татарского выхода, а также для пополнения казны московского князя Ивана Калиты, — недаром народ прозвал его «денежным мешком». Воеводы «възложиста велику нужю на град». Многим ростовцам приходилось отдавать москвичам «имениа своя с нуждею». Те, кто не желал расставаться с имуществом, терпели побои. Чтобы устрашить недовольных, воеводы повесили вниз головой старейшего ростовского боярина Аверкия — «епарха градского», то есть местного тысяцкого. Насилия над ростовскими боярами не были вызваны их изменой, стремлением разбить «старое, сепаратистски настроенное боярское гнездо» в Ростове. Феодальные князья использовали любую войну для расширения владений, пополнения казны и привлечения населения в свои вотчины.
Описывая бедствия семьи Кирилла, автор «Жития» указывает на тяжесть татарского выхода и «частые глады хлебные». Летописи подтверждают достоверность его слов. Летописцы под 1332 годом отметили: «Того же лета бысть межени на велика в земли Русской, дороговь, глад хлебный и скудость всякого жита».
Война с Москвой, неурожай и голод привели к тому, что местное население стало покидать родные места. Некоторые ростовские бояре по своему желанию, а больше поневоле отправлялись в московские пределы на службу к Ивану Калите. Боярин Кирилл с семьей, Георгий Протопопов, Иван и Федор Тормасовы с зятем Дюденем и дядей Анисимом, некоторые другие ростовцы уехали в Радонеж. «Онисима же род, — отметили авторы «Жития», — с Протасием тысяцким пришедша». Протасий Федорович Вельяминов был тысяцким князя Ивана Калиты, из чего следует, что ростовских бояр переселили на великокняжеские земли.
Если верить «Житию», Иван Калита сам передал Радонеж «сыну своему мезиному князю Андрею, а наместника постави в ней Терентиа Ртища и льготу людем многу дарова, и ослабу обещася тако же велику дати, ея же ради льготы събрашася мнози…» Сведения «Жития» не совсем точны. Иван Калита отказал сыну Андрею Боровск и Серпухов, тогда как село Радонежское, Бели, Черноголовль должны были отойти его вдове с возможными «меньшими детьми». Андрей достиг совершеннолетия в 1342 году и вступил во владение Боровским уделом. Радонеж, Бели, Черноголовль оказались в составе удела, видимо, уже после смерти вдовы Ивана Калиты — мачехи Андрея. Семья ростовского переселенца Кирилла, несмотря на полученные льготы, не смогла поправить своих дел. Незадолго до смерти Кирилл и его жена постриглись в Покровском монастыре в Хотькове, неподалеку от Радонежа, и туда же удалился их первенец Степан, принявший в монашестве имя Стефан. Варфоломей Кириллов задумал последовать его примеру. Решение братьев покинуть отчий дом было продиктовано не только благочестием, но и практическими соображениями. Семье надо было избежать раздела небогатого наследства, и, покидая отцовскую усадьбу, Варфоломей оставил все имущество младшему брату Петру.
По своим склонностям и характеру Стефан и Варфоломей очень мало походили друг на друга. В детстве Стефан без труда овладел грамотой. Учение давалось ему легко. Совсем иным был Варфоломей. Его начали учить в семь лет, но грамота ему долго не давалась. Учитель, по словам Епифания, «его с многим прилежанием учаща, отрок же не вельми внимаше». За это родители бранили его, «боле ж от учителя томим» был. Но наказания не помогали. Помехой учению была непоседливость ученика. Варфоломей овладел книжной премудростью, когда увлекся религией, а пока в отличие от брата питал склонность ко всякого рода «рукоделию» — физическому труду, что весьма пригодилось ему в пустынножительстве.
По «Житию», Варфоломей увлек брата Стефана идеей пустынножительства и тот покинул Хотьков монастырь. Скорее всего, это легенда. Из двух братьев Стефан первым овладел книжной премудростью и преуспел в знании Священного писания. Он же первым принял монашество, тогда как до пострижения Варфоломей мог быть лишь служкой у инока Стефана.
Покинув Хотьков монастырь, Стефан с Варфоломеем отправились в лес и отыскали пригорок Маковец подле глубокого оврага. Неподалеку из-под берега маленькой речки пробивался ключ. На этом месте братья выстроили себе хижину, или шалаш. Со временем они расчистили лес, построили келью и срубили малую церковку. Настало время выбрать название для храма — в честь праздника или святого. Решающее слово принадлежало, по-видимому, Стефану, что вполне соответствовало традициям того времени. Во-первых, Стефан был старшим братом и его надлежало слушаться, как отца. Во-вторых, он сподобился монашеского чина и дальше продвинулся по стезе книжного учения. И в-третьих, Стефан был хранителем семейных преданий. Старший брат, гласит легенда, поведал младшему о чуде, сотворенном этим последним в утробе матери. На богослужении в церкви еще неродившийся младенец трижды прокричал на весь храм, после чего присутствовавшие там священники пророчески предсказали матери, что сын ее «будет некогда ученик святыя Троицы».
Вскоре братья обратились в Москву к самому митрополиту, и присланные им священники освятили радонежскую церковь во имя живоначальной Троицы. Прошло совсем немного времени, и Стефан покинул пустынь. Автор «Жития» объяснил его уход тем, что пустынники терпели нужду и лишения, не получая ниоткуда «ни ястия, ни питиа»: поблизости не было ни сел, ни деревень, ни людей, «ни пути людского ниоткуда же и не бе мимоходящего, ни посещающего». Рассказ о поселении Кирилловых в необитаемой местности, составленный в лучших традициях житийной литературы, лишь отчасти соответствовал истине. Братья поставили келью всего лишь в десяти верстах от Хотькова монастыря, откуда и получали хлеб насущный.
Перебравшись в столицу, Стефан «обрел» келью в Китай-городе за Торгом, где свел дружбу с будущим митрополитом Алексеем и боярами Вельяминовыми.
Отъезд брата в Москву доставил Варфоломею немало затруднений. Новопостроенная Троицкая церковь была освящена, но в ней некому было служить. При таких обстоятельствах Варфоломею надо было спешить с пострижением. По-видимому, он воспользовался услугами первого же священника, посетившего скит. Им оказался игумен Митрофан, вероятно из Хотькова монастыря. Обряд пострижения был совершен 7 октября 1345 года на память мученика Сергия. Так Варфоломей Кириллов в возрасте 23 лет превратился в инока Сергия. По свидетельству «Жития», Сергий провел в уединении два лета, «или более, или меньши». Инок был молод и крепок телом. Сила у него была в теле, как у двух человек. Одиночество оказалось для Сергия самым тяжким испытанием. Чтобы усмирить юную плоть, он предавался посту, обрекал себя на голод и жажду, «стояние без отдыха», «слезы теплые», «вздохи сердечные», «бдения всенощные», «коленопреклонения частые». Результаты изнурительных подвигов были налицо. Подвижнику стали являться «страшилища пустыни», «неизвестных бед ожидания», ночные страхи и видения. Однажды нечистая сила «в одеждах и в шапках литовьскых островерхых» напустилась на отшельника в церкви, другой раз — в тесной хижине, посреди ночи. К счастью, наваждения были недолгими и продолжались менее часа. Попытки сатанинского воинства изгнать Сергия из Радонежской пустыни окончились полной неудачей. Молодой инок победил искушение вернуться к людям. Он победил также и страх перед диким зверьем, населявшим округу. Особенно досаждали пустыннику волки, вывшие по ночам. Днем подле хижины стал появляться медведь. Сергий не забывал класть для него кусок хлеба на колоду. Под конец зверь стал приходить по три раза на день, что грозило истощением и без того скудным запасам монаха. Посещения косматого гостя прекратились лишь после того, как в пустыни появилось несколько келий и уединенной жизни пришел конец.
Сергий помнил заповедь Христа: «Где двое или трое собраны во имя мое, там и я посреди них». В числе первых подле Сергия поселились некий монах Василий Сухой, с верховьев реки Дубны, и другой монах — Якута, он же Яков. На Маковец потянулись также и земляки Сергия, среди них Анисим, происходивший из ростовского боярского рода. Каждый занял в обители положенное ему место: родовитый Анисим стал дьяконом, бродячий монах Якута — посыльным. Первопоселенцы трудились в поте лица, чтобы расчистить лес под монастырские кельи. Три-четыре кельи Сергий выстроил своими руками, чтобы удержать в обители прохожих монахов. Когда в Троице собралось двенадцать монахов, поселок был обнесен оградой и подле ворот поставлен привратник.
Поначалу в Троицкой пустыни не было собственного священника и братии приходилось нанимать попа из ближайшего прихода. Наконец Сергию удалось перезвать к себе, вероятно из ближайшего монастыря в Хотькове, игумена Митрофана, постриженником которого он был. Но Митрофан прожил год и умер. Пустынь на Маковце не могла превратиться в монастырь, пока у нее не было собственного игумена. По настоянию братии Сергий отправился на поставление в Переяславль.
На Руси в то время свирепствовала чума. Весной 1353 года великий князь Семен незадолго до смерти составил завещание «перед владыкою володимерским Олексеем, перед владыкою переяславским Офонасеем». Вслед за тем Алексей уехал в Византию за утверждением на митрополию, а Афанасий на протяжении двух лет исполнял обязанности главы церкви. По этой причине Сергий ездил не в Москву, а в Переяславль. Указание «Жития» на поездку Алексея в Константинополь позволяет точно датировать игуменство Сергия. Он получил сан в 1353–1355 годах, когда ему было немногим более тридцати лет.
Смерть великого князя Семена привела к большим переменам в Москве. Бояре Вельяминовы уступили первенство боярину Алексею Хвосту. Стефан вынужден был покинуть Москву и вернулся в Троицкий монастырь. По просьбе Стефана Сергий постриг его сына Ивана в монахи, дав ему имя Федор. Вскоре на Русь вернулся митрополит Алексей. Полагают, что именно он или сопровождавшие его лица привезли тогда Сергию послание и дары от константинопольского патриарха Филофея. Патриарх советовал Сергию ввести в своем монастыре общинное устройство — «общее житие». Но Сергий с Алексеем еще раньше задумали сделать то же самое и «лишь прибегли к авторитету патриарха, дабы придать своему начинанию большую твердость»[3]. С этим мнением церковного историка трудно согласиться. Алексей выехал в Византию, когда Сергий даже не имел игуменского чина. Глухой удельный монастырек в Радонеже еще не стал настолько известным, чтобы митрополит мог поведать о нем патриарху. Если верить «Житию», глава вселенской церкви прислал Сергию вместе с посланием крест со святыми мощами, который и поныне хранится в монастырской сокровищнице. В советское время краеведы объявили, что крест не имеет никакого отношения ни к Филофею, ни к Сергию, поскольку был изготовлен в начале XV века, когда их уже не было в живых. Пристрастность аргументации мешает принять их датировку. Филофей, приславший крест в Троицу, занимал патриарший престол дважды: в первый раз совсем недолго — в 1354–1355 годах и во второй — в 1364–1376 годах. Обращение патриарха к Сергию можно датировать второй половиной 1360-х годов, когда Троицкий монастырь приобрел широкую известность, а Сергий стал ближайшим сподвижником митрополита Алексея. Описав прибытие греков в Троицу, авторы «Жития» подчеркивали, что игумен тут же поспешил к Алексею, чтобы показать ему патриаршую грамоту. Уже один этот факт наводит на мысль, что посылка патриаршей грамоты в Троицу не была связана с возвращением Алексея из Византии в 1355 году.
После возвращения из ссылки в Константинополь осенью 1364 года Филофей убедился в том, что авторитет патриаршей власти упал и многие православные епархии ушли из-под ее контроля. По этой причине он старался отыскать авторитетных церковных деятелей в балканских и восточноевропейских странах, способных поддержать рушившееся единство вселенской православной церкви.
Посылка Филофеем в дар Сергию креста с мощами литовских мучеников имела особый смысл. Константинополь отверг требование великого князя Ольгерда об организации православной митрополии в Литве, независимой от общерусской митрополии. Москва и Литва стояли на пороге войны, в которой Филофей решительно поддержал Русь и призвал к священной войне против литовских язычников. По-видимому, крест с мощами литовских мучеников был послан на Русь между 1365 и 1370 годами, когда патриарх был близок к полному разрыву с князем-огнепоклонником Ольгердом. Обращаясь к Сергию, Филофей думал об укреплении русского монашества.
К XIV веку языческая Русь превратилась в Святую Русь. Но, как и в киевские времена, Византия, переживавшая последний расцвет, оставалась для нее источником духовного просвещения. Русское духовенство следило за религиозными исканиями Византии. В XIV веке у греков было три формы монашества. В одних монастырях братья вели «особную» жизнь: каждый держал деньги и личное имущество в своей келье, питался и одевался в зависимости от своего достатка. «Особножительские» обители владели селами, вели торговлю, иногда занимались ростовщичеством. В других монастырях существовала монашеская община (по-гречески — киновий, по-латыни — коммуна). Такой строй отвечал вековечной мечте христиан о справедливом устройстве земной жизни в соответствии с идеальными представлениями о царстве божьем. В таких обителях-коммунах имущество было общим, члены общины проводили жизнь в непрестанном труде, питаясь плодами рук своих, исповедуя принципы братства и любви к ближнему. Покидая общину, избранные монахи удалялись в пустынь, чтобы вести жизнь отшельника. То была высшая форма аскетизма. Ее распространение было связано с развитием мистического учения исихастов. Не внешняя мудрость, учили исихасты, а внутреннее самоуглубление открывает путь к познанию истины. Погружение в себя дает ощущение покоя — исихиа (отсюда исихасты) — состояния «Фаворского света», то есть общения с богом. Окончательно учение исихастов взяло верх в православной церкви на константинопольском соборе 1368 года.
На Руси поборнику общинножительства Сергию исихазм по духу своему был, по-видимому, ближе, чем другим иерархам, включая митрополита Алексея. По мнению Г. М. Прохорова, распространение общинножительских монастырей в XIV веке могло служить верным признаком «проникновения византийских идей и осуществления исихастской политики». Однако в целом вопрос о влиянии исихазма на русскую религиозную мысль во времена Сергия остается неясным из-за отсутствия достоверных данных. Почва для восприятия исихастских теорий возникла тут далеко не сразу.
Следуя давней традиции, византийская церковь управляла периферией, сообразуясь с местными условиями. Филофей ставил реальные цели, обращаясь с посланием к Сергию. Стремясь утвердить на Руси принцип общинножительства, патриарх обратился не к властям старых и знаменитых монастырей, обремененных богатствами, а к игумену недавно основанной и бедной радонежской обители.
При своем возникновении Троице-Сергиев монастырь следовал, видимо, тому же уставу, что и большинство других русских обителей. Однажды Сергий из-за отсутствия хлеба голодал три дня. На четвертый он пошел наниматься в плотники к одному из состоятельных старцев своей обители. Целый день трудился в поте лица, после чего старец расплатился с ним «решетом хлебов гнилых».
Грамота патриарха Филофея определила дальнейшую судьбу Троицкого монастыря. Хваля Сергия за добродетельную жизнь, Филофей наказывал ему принять новый устав. «Совет добрый даю вам, — писал глава вселенской церкви, — чтобы вы устроили общежительство».
Получив послание патриарха Филофея, Сергий приступил к реформе монашеской жизни. Нововведение не встретило единодушного понимания и сочувствия иноков. Недовольные нашли предводителя в лице брата игумена — Стефана Кириллова. Рассказав о прибытии в Троицу греков «от патриарха», автор «Жития» сообщил, что вскоре в обители началось смятение: «Не по мнози же времени пакы въстает млъва». Прожив в столице много лет, Стефан вернулся в Радонеж. Считая себя подлинным основателем Троицкого монастыря, он домогался власти в обители и требовал послушания от рядовых монахов. Однажды во время богослужения Стефан строго спросил одного из старцев, что за книгу он держит в руках и кто дал ему ее. Инок ответил, что получил от игумена, подразумевая Сергия. Стефан оборвал старца словами: «Кто есть игумен на месте сем: не аз ли прежде седох на месте сем? И ина некаа изрек, их же не лепо бе». Ссора, затеянная старшим братом, грозила серьезными последствиями. Составители «Жития» признавали, что у Стефана были единомышленники: дьявол «в помыслъ вложи, яко не хотети Сергиева старейшинства». Не вступая в препирательства с братом, Сергий в тот же день тайно покинул монастырскую ограду и, пройдя за два дня 35 верст, сделал остановку в Махрищенском монастыре. Взяв в проводники одного из монахов, Сергий обошел окрестности и выбрал место для новой обители на глухой речке Киржач. Там он наспех выстроил себе жилище. Троицкие монахи вскоре узнали о месте пребывания игумена и по двое-трое стали перебираться из Радонежа на Киржач. Новый монастырь располагался не на удельной, а на великокняжеской земле. Заслышав о появлении Сергия, местные бояре явились к нему с пожертвованиями. «Овогда же и князи, и боляре прихажаху к нему, — отмечает «Житие», — сребро довольно подааху на строение монастыря».
Сергий готов был начать все сначала. Но в дело вмешался митрополит Алексей. Он не мог допустить, чтобы бегство иноков привело к запустению Троицкого монастыря, получившего известность не только в стране, но и в Константинополе. Сам патриарх Филофей благословил троицкого игумена крестом с мощами. Чтобы избежать огласки и скандала, Алексей послал Сергию приказ вернуться в Радонеж, пообещав изгнать оттуда всех его недругов. «А иже досаду тебе творящих, — писал святитель, — изведу вънь из монастыря, яко да не будет ту никого же, пакость творящаго ти». С изгнанием ослушников мир в Троице был восстановлен и Сергий получил возможность завершить реформу.
В Троице был введен новый устав, запрещавший братии иметь в монастыре какое бы то ни было личное имущество: «Ничто же особь стяжевати кому, ни своим что звати, но вся обща имети». Новый порядок предполагал общее ведение хозяйства, общую трапезу, общее владение имуществом.
Церкви никогда бы не удалось приобрести исключительную власть над умами, если бы среди ее деятелей не появлялись подвижники, не щадя живота служившие идее. Одним из таких подвижников русской церкви стал Сергий. На братию и паломников он воздействовал речами и еще больше — поступками. Каждодневный изнурительный труд заполнял всю жизнь монаха. Собравшейся в монастыре братии Сергий служил, по словам современников, как купленный раб: «И дрова на всех сечаше, и тълкуше жито, в жерновех меляше, и хлебы печаше, и варево варяще… и порты крааше». Игумен ходил к источнику за водой, воду черпал в два ведра, на своих плечах в ограду носил и каждому у кельи ставил. Вся жизнь подвижника была проникнута идеей служения ближнему, что и явилось причиной исключительного нравственного влияния Сергия на современников.
Страшный татарский погром и иноземное иго принесли Руси разорение и материальное, и нравственное. Насилие над народом, откуда бы оно ни исходило, всегда деморализует народ, ведет к его деградации и упадку. Подвиг Сергия способствовал духовному возрождению Руси. Порабощенному народу надо было вернуть веру, а через веру — нравственность.
В отличие от старых монастырей Троицкий не блистал богатством. В его ограде, по образному замечанию историка В. О. Ключевского, первобытный лес шумел над кельями и осенью обсыпал их кровли палыми листьями и иглами, вокруг церкви торчали свежие пни и валялись неубранные стволы срубленных деревьев, в деревянной церковке за недостатком свечей пахло лучиной, в обиходе братии было столько же недостатков, сколько заплат на сермяжной ряске игумена. Как выразился один крестьянин, забредший в обитель, все там «худостно, нищетно, сиротинско».
В своей обители Сергий построил храм в честь Святой Троицы, «чтобы постоянным взиранием на него побеждать страх перед ненавистной раздельностью мира». Со временем догмат о Троице занял одно из центральных мест в системе православного богословия. В глазах верующих Троица стала олицетворять исток и родник жизни, идею единения мира и всеобщей любви, все то, что противостояло смертоносным раздорам и «разделенности». Художественным воплощением этих идей стала знаменитая «Троица» Андрея Рублева.
Ворота Троицкого монастыря всегда были открыты для странников и прохожих. Игумен не отказывал никому ни в подаянии, ни в духовном поучении.
В какой мере Сергий Радонежский разделял мистические идеи исихастов? По этому поводу ученые высказывали разные мнения. Историк русской церкви Г. П. Федотов писал, что «в лице преподобного Сергия мы имеем первого русского святого, которого, в православном смысле этого слова, можно назвать мистиком, то есть носителем особой духовной жизни, не исчерпываемой подвигом любви, аскезой и неотступностью молитвы». Вместе с тем Г. П. Федотов признавал, что следы мистической тенденции в русской православной традиции тонки и почти неуловимы.
«Житие» Сергия отчетливо передавало дух, царивший в Троицкой обители при жизни ее основателя. Сравнительно мало места в нем отведено описанию чудес. Вот одно из таких описаний. В зимнюю стужу некий богомолец принес в монастырь больного сына, но за монастырским порогом тот уже не подавал признаков жизни. Отец ушел за гробом, а когда вернулся, застал сына живым. Молившийся подле Сергий объяснил, что отрок окоченел от стужи, а в теплой келье отогрелся. Богомолец решил, что мальчика воскресила молитва, на что старец сказал: «Преже бо объщаго воскресениа не мощно есть ожити никому же». Один бесноватый вельможа, по-видимому эпилептик, был приведен в Троицу и получил облегчение, благодаря чему провел там несколько дней «кроткий и разумный». Слухи о подобных чудесах распространились по всей стране. Множество больных и калек потянулись в Радонеж в надежде получить там исцеление.
Старые монастыри жили по своим уставам, и Сергий не мог навязывать им реформу. Зато ничто не мешало ему через своих учеников вводить общее жительство во вновь основанных обителях. По просьбе князя Дмитрия и митрополита Алексея Сергий отпустил в Москву своего племянника Федора — в миру Ивана. Федор принял пострижение от Сергия в 14 лет и был отпущен в столицу в 30 лет. Около 1370 года он основал монастырь в Симонове, на Коломенской дороге, в «пяти поприщах» от стен Москвы. В монастыре построили церковь, кельи и трапезную, а Федор стал игуменом нового общежительного монастыря.
В числе покровителей Симоновского монастыря была влиятельная боярская семья Вельяминовых. Последний московский тысяцкий избрал Федора в качестве своего духовника. В казначеях у окольничего Тимофея Васильевича Вельяминова служил его дальний родственник Кирилл. Приняв пострижение в Симоновском монастыре, Кирилл Белозерский стал главным помощником Федора, а затем преемником. Другим его сподвижником стал Ферапонт Поскочин, происходивший из волоколамских детей боярских. Богатый купец-сурожанин Степан Ховрин — выходец из Крыма — поставил в Симонове большую каменную церковь и кельи каменные. Но произошло это после смерти Дмитрия Донского.
Столичный Симоновский монастырь сравнительно рано сделал первые земельные приобретения. До начала 1380-х годов ему принадлежало село Воскресенское в верхнем течении реки Дубенки, которое затем монахи обменяли на семь великокняжеских бортных деревень и землю под монастырем — пустыньку игумена Афанасия у Медвежьих озер. В конце жизни Дмитрий Донской пожертвовал в Симоновский монастырь сельцо Борисовское с деревнями и «колодези соляные — варницы» в Соли Галической. Тогда же монастырь получил от великого князя угодья с озерами и песками на Волге под Нижним Новгородом.
История Симоновского монастыря обнаружила противоречие, типичное для всех общежительных монастырей. Отстаивая принципы общего жительства, Сергий внушал ученикам мысль об отказе от личных стяжаний, призывал их жить своим трудом. На практике принципы общего жительства не исключали, а напротив, благоприятствовали коллективным «стяжаниям». Избавившись от забот о личном имуществе, иноки погружались в пучину мирских хлопот, проистекавших из обладания селами и прочими богатствами.
Лица, близкие к Сергию, живо обсуждали возникшее затруднение. Любимый ученик Сергия Афанасий много позже обратился с вопросом к митрополиту Киприану. Отвечая ему, грек развивал идею нестяжательной жизни монахов, ссылаясь на древних отцов церкви и на известный лично ему опыт Афонского монастыря. «И древние отци, — писал он, — ниже сел стежание, ниже богатества и стяжаниа, яко же… и в Святой горе, иже и сам аз видех». Владение вотчинами, по мысли Киприана, разрушает монашеское житие, «занеже пагуба черньцем селы владети». Если монастырь уже имеет вотчину, поучал Киприан, инокам не следует посещать ее.
Точные сведения о ранних земельных приобретениях Троицкой обители отсутствуют. Внимание исследователей давно привлекала следующая запись из ее кормовых книг: «Дал князь Андрей село Княже под монастырем, да село Офанасьево, да село Клементьево, а на их же земле монастырь стоит». Сергий основал монастырь на земле удельного князя Андрея Ивановича. По мнению одного из новейших исследователей, именно Андрей — сын Ивана Калиты — стал первым покровителем Троицы, одарившим монастырь селами. Однако такое предположение трудно согласовать с фактами. Сергий получил чин игумена в 1353–1354 годах, а князь Андрей умер в 1354 году. Троица тогда еще переживала процесс становления и не могла оказать удельному князю никаких услуг. В монастырьке пребывала дюжина, самое большее две дюжины монахов. Описание их жизни, повседневных трудов исключает предположение, будто в момент основания обитель владела тремя крупными селами. Приходится вернуться к традиционному предположению, что Троица получила села от Андрея Владимировича Радонежского, жившего в 1411–1425 годах, когда Троица стала одним из самых знаменитых монастырей и удельный князь Андрей имел все причины покровительствовать ему.
Среди документов, подтверждавших пожертвования в пользу Троице-Сергиева монастыря, обращает на себя внимание жалованная грамота великого князя Дмитрия Ивановича. Из грамоты следует, что князь дал Сергию «при своем животе… пятно ногайское с лошади до осми денег и московское пятно на площадке, место на Москве в городе под церковь и под кельи». В грамоте речь шла о пожертвовании в пользу монастыря части пошлин, взимавшихся на Москве с ногайских татар, пригонявших на продажу большие табуны лошадей. Однако приведенные сведения недостоверны, поскольку доказана подложность приведенного текста грамоты Дмитрия Донского.
Сергий имел не меньшие возможности для приобретения сел, чем его ученик Федор Симоновский. Тем не менее значительные земельные пожертвования стали поступать в Троицу лишь после смерти Сергия. При нем троицкие монахи предпочитали следовать принципам нестяжания. Со временем практика далеко разошлась с намерениями и замыслами основателей общежительства. К 1425 году троицкие монахи приобрели по крайней мере 10 сел. Прошло менее четверти века, и к 1453 году обитель Сергия стала крупнейшим землевладением страны. Троице-Сергиев монастырь сравнительно рано приобрел значение монастыря-митрополии, окруженного множеством монастырей-колоний, располагавшихся на великокняжеских и удельных землях в разных концах страны.
Удельный князь Владимир Андреевич в 1374 году решил заложить монастырь у стен своего стольного города Серпухова. С этой целью он обратился в Троицу. Сергий направил в Серпухов своего ученика Афанасия, и тот заложил обитель на высоком берегу реки Нары (отсюда название Высоцкий монастырь), в двух верстах от Серпухова. Афанасий обладал обширными познаниями в Священном писании, но не мог похвастать дружбой с князем, что сказалось на его карьере. Федор Симоновский ездил послом в Константинополь, затем получил епископскую кафедру в Ростове. Афанасий в 1382 году оставил игуменство в Высоцком монастыре и ушел в Константинополь, где жил «яко един от убогих».
Одни из учеников Сергия тянулись в стольные города, другие, напротив, не могли ужиться в столицах и уходили в глухие места. Инок Павел долго жил в Троице, сначала в монастырской ограде, а потом в уединенной келье в отдалении от обители. С благословения Сергия Павел ушел на Север, в Вологду, и там прожил посреди Комельского леса в дупле липы три года.
Ученики и единомышленники Сергия основали монастыри в окрестностях Коломны, близ Звенигорода и Дмитрова, на реке Обноре в Ярославском уезде, под Чухломой, под Железным Борком возле Галича и в других местах. Во второй половине XIV века возникло до 35 монастырей-колоний, поддерживавших тесную связь с Троицей и следовавших принципам общего жительства.
Реформа монашества распространилась на ряд обителей Москвы, Рязани, Новгорода Великого. В Москве наибольшим авторитетом пользовался архимандрит Петровского монастыря Иван, про которого современники писали: «Се бысть первый общему житию начальник на Москве». Следствием монастырской реформы было то, что Сергий стал едва ли не самым влиятельным церковным деятелем общерусского масштаба. Ни епископы, ни архимандриты не могли более игнорировать мнение скромного троицкого игумена и его учеников.
Как уже говорилось, в 1378 году митрополит Алексей умер. Его смерть породила в среде духовенства разброд и шатания. Великий князь настаивал на том, чтобы во главе московской церкви встал его любимец Митяй-Михаил, ставший к тому времени игуменом одного из столичных монастырей. Но в среде столичного духовенства Митяй оставался фигурой крайне непопулярной. Русские церковные деятели предпочитали видеть на митрополичьем престоле в Москве Киприана, который один мог восстановить рассыпанную храмину общерусской церкви. Назначение Митяя грозило увековечить раскол православной русской церкви на две половины — московскую и литовскую.
Зная о настроениях русского духовенства, Киприан предпринял попытку пробраться в Москву. Он не принадлежал к числу людей, способных на необдуманные действия, но сложившаяся ситуация не оставляла места для колебаний. На протяжении года грек лишился сразу двух покровителей — патриарха Филофея в Византии и князя Ольгерда в Литве (Ольгерд умер в 1377 году). Новый патриарх отказался признать законность поставления Киприана на митрополию всея Руси.
3 июня 1378 года Киприан перешел границу и сделал остановку в окрестностях Калуги, откуда написал послание своим сторонникам — Сергию и Федору, предлагая им встретиться, «где сами погадаете». По-видимому, обращение грека не осталось тайной для великого князя, выславшего к границе заставы, чтобы перехватить святителя. Но Киприан благополучно миновал заставы и, пройдя «иным путем», добрался до Москвы, где попал в руки московских ратников.
Великий князь Дмитрий считал Киприана узурпатором, оклеветавшим Алексея перед патриархом, а кроме того, ставленником литовских князей. Поэтому он велел схватить его, едва тот появился в Москве. Киприан подвергся не меньшим унижениям, чем Алексей во время пленения в Киеве, с тем лишь различием, что Алексея держали под стражей более года, а Киприана — два дня.
Киприан добрался до Москвы к вечеру в сопровождении целой свиты, составленной из монахов и слуг. В письме, написанном сразу после высылки, Киприан жаловался на князя: «Мене заточил к ночи, а слуг моих нагих отослати велел с бещестными словесы». Сторожить арестованного было поручено «проклятому Никифору-воеводе». Тот подверг святителя всяческим унижениям, содея над ним «хулы, и наругания, и насмехания, грабления, голод!». «Мене в ночи заточил, нагаго и голоднаго, и от тоя ночи студени, — писал Киприан, — и нынеча стражу!» Московское лето было в разгаре, и указание на стужу можно было бы истолковать так, что пленника посадили в погреб, если бы Киприан сам не указал на то, что его «заперли в единой клети за сторожми». Клетями на Руси называли наземные постройки. На долю Киприана выпали не столько физические, сколько моральные страдания — все его надежды на поддержку русских епископов разлетелись в прах. Во втором письме Киприан упрекнул Сергия, что он и другие иерархи «умолчали» перед великим князем. Будучи явно неосведомленными насчет поведения московского духовенства, византиец просил Сергия известить, «все ли (московские епископы и монахи. — Р.С.) уклонились вкупе» от вмешательства в его дело? Правда же заключалась в том, что Дмитрий Иванович не счел необходимым узнать мнение московского Духовенства и поставил их перед свершившимся фактом.
Чтобы избежать огласки, московские власти продержали Киприана в клети день и с наступлением ночи под покровом темноты увезли его под стражей из города, чтобы выпроводить за рубеж. Киприан вспоминал, что пережил несказанный страх, не зная, «камо ведут меня, на убиение или на потопление». Митрополичьих чернецов держали отдельно от Киприана, но отпустили с миром. Зато его слуг ограбили, отобрав лошадей, сбрую, нарядную одежду, сапоги и шапки. Под конец их посадили на тощих кляч без седел, с уздой из лыка, без удил и выпроводили следом за митрополитом. Киприан утверждал, будто Никифор и прочие сторожа красовались в одеждах, отобранных у митрополичьих слуг, и восседали на их лошадях, провожая узников. Насилие над видным православным иерархом, назначенным волей патриарха в преемники Алексею, не разрушило трудностей, а лишь усугубило церковную смуту на Руси.
По возвращении в Киев Киприан написал обширное послание Сергию и прочим своим единомышленникам. В нем он доказывал, что московский князь не заботится о церкви и, назначив Митяя, «гадает двоити митрополию», тогда как он, Киприан, печется о ее единстве: «Яз потружаюся отпадашая места приложити к митрополии». В заключение святитель обвинил Дмитрия и его бояр в непочтении к «митрополии и гробам святых митрополитов», в бесчестье его «святительства», после чего объявлял им всем церковное проклятие «по правилам святых отец». Послание было получено с наказом читать и распространять его по всей Руси. Анафема должна была произвести сильное впечатление на современников. Однако для своих проклятий Киприан избрал неподходящее время.
В июле 1378 года татары вторично сожгли Нижний Новгород. Вслед за тем нападению ордынцев подверглась Рязань. По приказу Мамая мурза Бегич прошел далеко в глубь Рязанской земли и остановился на реке Воже, правом притоке Оки. Переяславль-Рязанский, Старая Рязань и Пронск оставались у него в тылу. Татары, очевидно, стремились разъединить силы Московского и Рязанского княжеств. Но полностью осуществить свой план им все же не удалось. Рязанцы своевременно предупредили московского князя о передвижениях Бегича. Князь Дмитрий успел собрать войско, переправился за Оку и остановил татар на Воже. На помощь к нему прибыли князь Даниил Пронский и князь Андрей Ольгердович с дружиной. Несколько дней Бегич стоял на Воже, не решаясь начать переправу на виду у русских. Наконец Дмитрий прибегнул к хитрости. Он отвел вглубь большой полк, очистив берег. При этом два других полка его армии скрытно заняли позиции по обеим сторонам от переправы. С одной стороны встали Тимофей Вельяминов и литовский князь Андрей Ольгердович, с другой — князь Пронский. 11 августа 1378 года татары «переехаша» реку, после чего русские нанесли им удар с трех сторон. «И удариша один с сторону Полоцкий, а с другую Данило, а князь великий в чело», — повествует тверской летописец. По знатности князь Андрей Полоцкий превосходил Тимофея Вельяминова. Но полоцкие дружины литовского князя численностью далеко уступали московской рати Вельяминова. Поэтому в московской летописи имя Андрея было заменено именем окольничего Тимофея. Сеча была упорной и кровопролитной: полки ударили на татар «и приспе вечер, они же (татары. — Р.С.) побежаша, нельзе гнати по них, и наутрее мгла бысть; князь великий перед обедом поиде за ними и наидоша вежи и дворы их повержены, а в них товара бес числа; а сами только успеша поимати жены и дети своа, побегоша к Орде». Московский летописец снабдил свой отчет впечатляющими подробностями.
Битва на Воже продолжалась не один час и прекратилась с наступлением ночи. В конце боя русские стали брать верх, и тогда татары под покровом темноты бросились за Вожу. Отступление сменилось паническим бегством. Главные потери войска несли при отступлении. Из-за приближения ночи русские не решались преследовать противника. Поэтому войско Бегича, по-видимому, избежало больших потерь. Летописи упоминают имена двух русских бояр (Д. А. Монастырева и Н. Кусакова-Данилова) и пяти татарских мурз, павших на поле боя. Полагают же, что в битве на Воже участвовали несколько десятков тысяч воинов как с одной, так и с другой стороны. Однако такое предположение не опирается на источники и кажется преувеличенным. Данные об убитых мурзах и дворянах косвенно доказывают, что масштабы битвы гораздо скромнее.
Первая серьезная победа над Ордой была одержана благодаря обстоятельству, до сих пор не отмеченному исследователями. В битве на Воже участвовал союзник Москвы князь Даниил Пронский. Он не был «служебником» князя Дмитрия и не упоминался среди его воевод и думных людей. Впоследствии Пронский сопровождал Олега Рязанского в походе на Смоленск в 1401 году, а это значит, что он оставался вассалом и «подручником» рязанского великого князя. Объединение московских и рязанских сил привело к победе на Воже. Мамай понимал, какую опасность для его власти таит в себе единение русских князей и потому сразу после битвы решил покарать рязанского князя. Осенью 1378 года он сам возглавил нападение на Рязанщину. Набег был столь неожиданным, что Олег Рязанский не успел собрать войско и бежал за Оку, бросив свою столицу. Татары захватили и сожгли Переяславль Рязанский, разорили всю округу и ушли в степи.
Митрополит Киприан по возвращении в Киев объявил об отлучении от церкви всех, кто участвовал в насилии над ним. Великий князь узнал об этом, по-видимому, уже после возвращения с поля боя. В письме к Сергию Радонежскому и Федору Симоновскому Киприан выразил недовольство тем, что они смолчали и не защитили его от бесчестья. В ответном послании игумены полностью отмежевались от действий Дмитрия. 18 октября 1378 года Киприан с удовлетворением писал им: «Елико смирение и повиновение имеете к святей божией церкви и к нашему смирению, все познал есмь от слов ваших». Весть об отлучении князя стала известна не только Сергию и Федору, но и всему русскому духовенству. Проклятия пали также на голову Митяя, которого Киприан считал самозванцем. По мере того, как укреплялась оппозиция, положение Митяя становилось все более затруднительным. По привычке бывший печатник все надежды возлагал на покровительство великого князя. По-видимому, после возвращения Дмитрия с поля боя Митяй, беседуя с великим князем, упомянул об апостольских правилах, гласивших, что пять или шесть епископов, собравшись вместе, могут заменить митрополита в деле подавления нового епископа. Следуя совету любимца, Дмитрий поспешил вызвать в Москву епископов из разных городов, чтобы произвести Митяя в епископский сан. Однако ему не удалось навязать свою волю высшему духовенству. Оппозицию московскому князю возглавил Дионисий — епископ Суздальский и Нижегородский.
Основатель нижегородского Печерского монастыря Дионисий имел за плечами долгую монашескую жизнь и относился к «новику» Михаилу совершенно так же, как и Алексей, — без всякого почтения. Едва ли можно сомневаться в том, что Дионисий опирался на поддержку Сергия Радонежского и других влиятельных иерархов. На соборе Дионисий открыто воспротивился посвящению Митяя в епископы и предложил положиться во всем на волю константинопольского патриарха. Отклоняя домогательства архимандрита Михаила, Дионисий заявил: «Нелзе тому быти: аще бы нужа, то подобало бы то, но путь к Царюграду есть». Дионисий предлагал Митяю ехать для поставления в Константинополь и не предпринимать ничего до этой поездки. Никто из участников собора епископов и не подумал вступиться за посрамленного Митяя.
Однако Михаил-Митяй все же получил благословение от патриарха Макария из Константинополя, что упрочило его положение. На законных основаниях Митяй приступил к исполнению обязанностей главы русской церкви: «Елико довлеет и достоит митрополиту владети, то тем всем владяши Митяй, по всей митрополии с попов дань сбираше, соборное, и рожественное, и уроки, и оброки, и пошлины митрополичии, то все взимаше…»
Митяй сделал карьеру как приказной человек — печатник. Поэтому он преуспел в сборе денег и оброков. Но ему трудно было выдерживать диспуты с епископами, далеко превосходившими его своими познаниями в Священном писании. Рукописный сборник «Цветец духовный», найденный филологом И. Срезневским, а затем потерянный, сохранил выписки: «Еже написана право во истинну митрополит Михаил от Пчелы правоверья, укоризны наводяче на Дионисия, еже о иноцех властолюбцех». Старания Митяя были тщетными. Дионисий далеко превосходил образованностью и авторитетом новика-архимандрита, занявшего митрополичий дом.
Полагают, будто соперничество Дионисия с Митяем имело политическую подоплеку. Дионисий якобы домогался митрополии для себя, будучи ставленником ордынской дипломатии и нижегородских князей. Однако источники не подтверждают подобных подозрений. Дионисий имел большие заслуги перед русской культурой и летописанием. По его благословению «мних» Лаврентий переписал одну из самых замечательных летописей XIV века, получившую наименование Лаврентьевской. Летопись, подробно описывавшая Батыево нашествие и его трагические последствия, привлекала особое внимание современников накануне решающего столкновения с Ордой.
Пользуясь поддержкой влиятельных старцев, Дионисий продолжал открыто враждовать с Митяем. Однажды любимец великого князя сделал Дионисию выговор за то, что тот при очередном посещении столицы не пришел к митрополиту и «не потребова» благословения от него. Суздальский владыка высокомерно отвечал: «Не имаши на мне власти никоея же, тебе бо подобает паче прийти ко мне… предо мною поклонитися: аз бо есмь епископ, ты же поп». Митяй не сдержал раздражения и пригрозил Дионисию расправой: «Потрьпи, прииду из Царяграда, ныне не мщу тебе, скрыжалы твои своими руками спорю, ни поп не будеши». Дионисий решил искать справедливости у патриарха и стал готовиться к отъезду в Византию. Проведав об этом, Митяй донес великому князю и настоял на аресте епископа: «Князь великий повеле Дионисия нужею държати». Тогда в дело вмешался Сергий, взявший суздальского епископа на поруки. Как повествует тверской летописец, князь «устыдился поручника его и отпусти Дионисия». Оказавшись на свободе, Дионисий, «не пождав с неделю», бежал, поставив под удар своего заступника. Возвратившись в Нижний Новгород, он сел на судно и поплыл вниз по Волге в Сарай, с тем чтобы оттуда пробраться в Константинополь.
Проклятия Киприана, неодобрение троицкого игумена и его сторонников, побег Дионисия побудили великого князя поспешить с утверждением Михаила на митрополию. Митяй исполнял обязанности наместника русской церкви «лето едино и шесть месяц». Во второй половине июля 1379 года он покинул Москву и выехал в Византию для официального поставления в митрополиты. Его сопровождала многочисленная свита. Но старейшиной посольства назначен был мирянин: «А се боярин Юрий Васильевич Кочевин-Олешеньскый, то есть большии боярин, тоже и посол князя великого, тому и стареишиньство приказано». По иронии судьбы, главный посол был сыном того самого боярина Василия Кочевы, насилия которого вынудили семью Сергия переселиться из Ростова в Радонеж.
Открытые и тайные приверженцы Киприана не скрывали своего отношения к посольству Митяя и Кочевина в Царьград. Согласно «Житию», Сергий предсказал, что Михаил не получит желаемого и не увидит Царьграда. Митяя сопровождали три архимандрита. Старшим из них считался Иван — настоятель Петровского монастыря в Москве и «общему житию начальник на Москве». Создание общинножительства возглавил Сергий, а потому едва ли можно усомниться в том, что Иван был его сторонником и единомышленником. В состав посольства включили четырех митрополичьих бояр.
Посольство Митяя выехало в Константинополь тотчас после бегства Дионисия. Не желая попасть в руки Мамая, Дионисий избрал окружной путь и потому потерял много времени. Митяй и его свита двинулись кратчайшим путем через Рязань в Орду. Во время следования через степи русское посольство было захвачено татарами и доставлено в ханскую ставку: «И проходящим им Орду, и ту ят (взят. — Р.С.) бысть Митяй Мамаем». Однако Митяй обладал навыками политика, и ему удалось убедить татар, что русская церковь будет следовать курсу митрополита Алексея и позаботится о мире с Ордой. Заверения Митяя не были хитрой уловкой. Начав войну с Литвой, Москва нуждалась в мире на татарской границе. Боярин Кочевин, надо полагать, получил от князя Дмитрия полномочия на мирные переговоры. Соглашение, достигнутое послами при переговорах с ханскими сановниками, было скреплено выдачей ярлыка. По приказу Мамая («Мамаевою дядиною мыслию») хан Тюлякбек выдал ярлык «митрополиту Михаилу», подтвердивший привилегии, полученные митрополитом Алексеем от хана Бердибека. Ярлык освобождал русское духовенство, его дворы и владения от даней, поборов и повинностей в пользу Орды.
Проведя немного времени в ханской ставке, русское посольство было отпущено Мамаем и достигло «моря Кафиньского», иначе говоря, вышло на побережье Черного моря в районе Кафы. Наняв корабль, послы благополучно переплыли «пучину морскую» и добрались до Константинополя. С корабля можно было видеть город. В это самое время Митяй «разболеся в корабли и умре на море». Русский летописец объяснял кончину Митяя вмешательством бога, не желавшего допустить несправедливость, ибо «все же епископи, и презвитери, и священицы того просиша и бога о том молиша, дабы не попустил Митяю в митрополитех быти». Поздний редактор XVI века полагал, что Митяя извели его недруги из посольской свиты, то ли задушившие его, то ли «морьскою водою умориша его».
Смерть Митяя вызвала растерянность послов. Никто не знал, что предпринять. Некоторое время их корабль оставался на виду у города, «не поступая с места ни тамо, ни семо, а инии мнози корабли плаваху мимо его, минующе семо и овамо». Вскоре же послы узнали, что патриарх Макарий, благословивший Митяя на митрополию, низложен и заключен в тюрьму, а его покровитель император Андроник изгнан из Константинополя и бежал под защиту генуэзского флота в Галат. Тогда там же высадились и русские послы. Они привезли мертвого Митяя «в Галату, и ту погребен быть». Не исполнив воли монарха, послы боялись вернуться в Москву. Боярин Кочевин знал о непримиримой вражде князя Дмитрия с проклявшим его Киприаном. Неудача посольства означала бы торжество последнего. Покончить с притязаниями болгарина можно было только одним способом — поставив законного митрополита Киевского и всея Руси из числа преданных князю Дмитрию лиц. Церковь оставалась без пастыря более года, и посольство решило не возвращаться в Москву без митрополита. Но вопрос о том, кому принять сан, вызвал яростные споры.
Светские власти не включили в посольство ни одного лица, который был бы саном выше Митяя. По этой причине в Византию прибыли сразу три архимандрита и ни одного епископа. Митяй не пользовался авторитетом у сотоварищей. Будучи старше Митяя и имея за плечами многие годы монашеской жизни, архимандриты полагали, что смогут исполнять обязанности митрополита гораздо лучше, чем умерший «новик». Наибольшие права имел столичный архимандрит Иван, «общему житию начальник на Москве». Переяславский и коломенский архимандриты стояли ступенькой ниже на иерархической лестнице духовных чинов. Однако старейшинство в посольстве было предоставлено не духовной, а светской особе. Боярин Юрий Кочевин представлял особу великого князя, а потому ему принадлежало решающее слово. Между послами возникли «распри и разгласив: одни хотеша Ивана в митрополиты, а друзии Пимена; и, много думавше промежи собою, и яшася бояре за Пимена, а Ивана оставиша поругана и отъринуша и».
Самым подходящим кандидатом в митрополиты был архимандрит Иван. В Москве его поддержали бы Сергий и епископы. Но в Константинополе верх взяли бояре — сторонники Пимена. Среди митрополичьих бояр старшим был Федор Шолохов. Сохранился родословец Шолоховых-Чертовых, в котором записано, что родоначальник Шолоховых Алексей, введенный дьяк Василия II, был якобы за измену приговорен к смерти, но прощен и передан с вотчиной в службу митрополиту Ионе, просившему о его помиловании. По-видимому, родословец отразил в себе семейные предания, не отличавшиеся точностью. Митрополит Иона возглавлял церковь не при Василии II, а при его сыне Иване III, в конце XV века. Федор же Шолохов был принят на службу в митрополичий дом Митяем — любимцем княза Дмитрия. Вместе с ним митрополичьими боярами числились братья Коробьины, Н. Бармин, С. Кловыня. Однако решающий голос принадлежал не им, а великокняжескому боярину Юрию Кочевину.
Потерпев поражение, Иван Петровский пригрозил, что донесет на согрешивших против истины послов то ли патриарху, то ли московским властям. «Аз, — сказал он, — не обинуяся, възглаголю на вы, единаче есте не истиньствуете ходяще!» Тогда Кочевин по совету архимандрита Пимена выбрал удобный момент и, «пришедше, возложиша руце на Ивана и яша его, и посадиша его в железа», чтобы не мог бежать с корабля.
Князь Дмитрий снабдил своего любимца чистой «хартьей», запечатанной великокняжеской печатью. Найдя в казне Митяя эту грамоту, Пимен и его советники написали подложную. Из нее следовало, что московский князь прислал в Константинополь на поставление не Митяя, а Пимена, «того бо единого избрах на Руси и паче того иного не обретох».
Однако обмануть Синод с помощью подложной грамоты послам было довольно трудно. Во-первых, патриаршая канцелярия располагала точными данными о том, что на митрополию в Москве назначен Михаил, а не Пимен. Во-вторых похороны Митяя в Галате не могли остаться тайной для Константинополя. В-третьих, в приемной у патриарха послы столкнулись лицом к лицу с прибывшим из Киева Киприаном, доказывавшим свое исключительное право на митрополичий стол.
Преодолеть все преграды послам помогли деньги. Провожая Митяя, великий князь напутствовал его словами: «Аще будет оскудение или какова нужа и надобе заняти или тысящу сребра, или колико, то се вы буди кабала моя и с печатию». Митяй не смог воспользоваться предоставленным ему правом. Но «кабала» пригодилась Пимену. В обычных условиях послы расходовали на подарки и подкуп до тысячи рублей, как это было в 1389 году. Пимен же далеко превысил сумму, определенную князем. По Никоновской летописи, послы заняли по кабалам до 200 тысяч рублей. Но эта цифра лишена достоверности. Автор тверской летописи записал такой слух: «Взято было боле 70 и 6 долгу». Что означали эти цифры? Сотни или тысячи рублей? Скорее всего, ни то, ни другое. Посол Кочевин и Пимен заняли «у фряз и у бесермен» деньги, обращавшиеся в Византии, и обозначенные в кабале цифры соответствовали византийским или итальянским счетным единицам, непонятным для русского книжника. Ростовщики ссужали русским деньги под большие проценты, и московская казна не могла оплатить непомерный долг в течение многих лет. Когда Пимен вновь отправился в Византию в 1389 году, кредиторы-генуэзцы захватили его и держали в узах, пока он не заплатил им «довольну мзду».
8 июне 1380 года Синод избрал на патриарший стол Нила. Новый патриарх должен был выслушать и Киприана, и русских послов. Киприан просил, чтобы в соответствии с постановлением Синода 1375 года ему предоставили власть над Великой Русью. Русские послы добивались, чтобы Киприан был лишен литовской митрополии. Нил обещал провести тщательное расследование, но при этом дал понять Киприану, что тот может лишиться всего. Трезво оценив ситуацию, Киприан несколько дней спустя явился в Синод и заявил, что отказывается от суда и «готов довольствоваться только частию (митрополии. — Р.С.), в которую поставки, а от прочего уже отказался». Видя, что чиновники Синода подкуплены, Киприан вскоре тайно убежал, ни с кем не простившись.
Бегство Киприана предопределило его окончательное поражение. Синод склонился к решению рукоположить Пимена в митрополиты, а Киприана изгнать не только из Киева, но и из пределов Руси. Однако в работе собора произошла заминка. Некоторые из спутников Пимена донесли патриарху о его обмане и злоумышлении. Разразился скандал. Нил вызвал на собор послов и, пригрозив им проклятием, потребовал сказать правду. Послы настаивали на своем, не желая сознаться во лжи. Дело осложнилось еще больше после того, как митрополит Никейский, заболевший после прибытия в Константинополь, прислал на собор мнение в пользу законности избрания Киприана митрополитом всея Руси. Из-за болезни этот архиерей не попал в поле зрения русских послов и выразил мнение, которое в душе разделяли многие другие.
Послы пустили в ход последнее средство. «Опираясь на его (патриарха Макария. — Р.С.) грамоты и грозя латинами… ложь выдумали: «Что бы там ни было, говорили они, мы не примем кир Киприана, человека, взысканного литовским князем, злейшим нашим неприятелем»». В момент переговоров Русь находилась в состоянии войны с Литвой, и этот довод имел немаловажное значение в аргументации русских. Послы грозили тем, что литовский князь навяжет «латинство» (католичество) Малой Руси и патриарх утратит контроль за обширной и многолюдной православной епархией.
Донос одного из членов московского посольства и выступление никейского митрополита помешали принятию решения, которое бы полностью удовлетворило посла Кочевина и Пимена. Синод, стараясь замять скандал, поспешил с окончанием дела. Ссылаясь на отсутствие Киприана, Нил и члены Синода решили, чтобы тот оставался митрополитом, но лишь Малой Руси и Литвы. Если Киприан умрет ранее Пимена (только в этом случае), управление православной церковью в Малой Руси и Литве должно было перейти к Пимену вместе с титулом митрополита всея Руси.
Получив власть с помощью подкупов и подлога, Пимен оказался в незавидном положении. Вскоре в Константинополь прибыл епископ Дионисий. Он выступил с резкими обличениями против послов и заявил, «что все случившееся с ним (Пименом. — Р.С.) есть зло для той (русской. — Р.С.) церкви, ведущее к расколу, смуте и разделению вместо того, чтобы поддерживать согласие, мир и единство».
Образ действий полномочного представителя московского князя боярина Кочевина и его помощников показывает, что Дмитрий не стремился к созданию великорусской «национальной» церкви ценой раскола общерусской церкви. Их конечная цель заключалась в том, чтобы московский митрополит вернул себе титул митрополита всея Руси и объединил все православные земли русские. Однако послы не добились и не могли добиться полного успеха ввиду того, что Киприан пользовался поддержкой литовского князя и не желал отказываться от полного титула митрополита всея Руси, тогда как Пимен, многократно обличенный в обмане, должен был довольствоваться более скромным титулом. На соборном постановлении 1380 года он подписался так: «Смиренный митрополит Поимин Киевський и Великое Руси».
Отправляя Митяя в Византию, великий князь Дмитрий не посчитался с тем, что его выбор грозит расколом общерусской церковной организации, поскольку авторитет княжеского любимца не желали признать даже многие великорусские святители, не говоря о литовских иерархах.
Летом 1379 года в Москве произошли события, омрачившие «золотой век» боярства. 30 августа незадолго до обеда «убиен бысть Иван Васильев сын тысяцкого: мечем потят бысть на Кучкове поле у града у Москвы повелением князя великого Дмитрия Ивановича». Бежав в Орду, Иван Вельяминов объявил себя там «московским тысяцким», присвоив титул, упраздненный московским князем. Видимо, Вельяминов пытался вернуться на Русь и искал покровителя в лице серпуховского удельного князя Владимира. Однако, когда «тысяцкий» прибыл в Серпухов, его тут же схватили и увезли в Москву. Летописи поясняют, что после выезда Ивана Вельяминова из Орды, «обольстивше его и преухитривъше, изымаша его в Серпухове и приведоша его на Москву». Боярин Кочевин с Митяем проезжали через Орду в июне 1379 года и, не исключено, принимали участие в «обольщении» беглого Ивана. Бояре искони пользовались правом отъезда из княжества в случае несогласия с государем. В своих договорах князья неизменно признавали правило: «Вольным слугам меж нами воля». Отъехавшим боярам не грозила смертная казнь. Вельяминовы принадлежали к составу боярского правительства Москвы и были связаны узами родства с великокняжеской семьей. Следовательно, Иван Вельяминов мог рассчитывать на милость князя и на заступничество родственников, занимавших видное место в Боярской думе. Тем не менее Дмитрий Иванович приказал казнить самозваного московского «тысяцкого».
В Москве после битвы на реке Воже не избавились от надежды на восстановление мира с Ордой. Мамай старательно поддерживал иллюзии своих недругов, не имея возможности поставить Русь на колени военными средствами. Именно поэтому он милостиво принял Митяя и сопровождавшего его посла боярина Кочевина, заключил с ними перемирие и отпустил в Византию. Следуя ошибочным политическим расчетам, московские власти решили возобновить борьбу с Литвой, полностью игнорируя опасность возобновления ордынской войны.
В конце 1370-х годов земли Литовско-Русского государства подвергались беспрестанным вторжениям войск Тевтонского ордена. Ежегодно рыцари предпринимали до четырех — шести походов в Литву, появляясь в окрестностях Вильнюса. В мае 1377 года умер Ольгерд, завещав трон сыну от второго брака язычнику Ягайле. Прочие сыновья, недовольные таким решением, немедленно затеяли смуту. Старший сын Ольгерда Андрей, давно принявший православие и более 30 лет управлявший православным Полоцким княжеством, бежал в Псков, а оттуда перебрался в Москву. Его брат князь Федор, владевший православным княжеством на Волыни, вскоре перешел под власть Людовика Венгерского. Князь Андрей Ольгердович, по-видимому, доказал князю Дмитрию Ивановичу, что власть Ягайлы непрочна и его можно одолеть, опираясь на старших Ольгердовичей и православное русское население их княжеств.
Начиная войну с Литвой, Москва выступила в роли защитницы православного русского населения, подпавшего под власть литовского великого князя-язычника. В 1378 году князь Скиргайло — брат Ягайло — отправился в Польшу, где объявил о намерении литовских князей принять католическую веру и начать войну с русскими схизматиками. Литва стояла на распутье. Слухи о возможном обращении Ягайлы в католичество вызывали крайнюю тревогу на Руси. Готовя поход на Трубчевск, князь Дмитрий, возможно, намеревался, помимо всего прочего, припугнуть митрополита Киприана, обрушившего из Киева проклятия на его голову. Москва не предполагала вести войну разом с Литвой и Ордой, а это значило, что князь Дмитрий вполне полагался на перемирие, заключенное с Мамаем летом 1379 года.
На исходе года Андрей Ольгердович отправился в литовский поход. С ним шли Дмитрий Волынский с московской силой и князь Владимир Андреевич с удельными полками. Войска вступили во владение князя Дмитрия Брянского. (По некоторым предположениям, Ягайло лишил Дмитрия его столичного города Брянска.) Андрей Полоцкий сумел договориться с братом Дмитрием, находившимся в Трубчевске. Дмитрий Ольгердович приказал открыть ворота Трубчевска и вместе со своими удельными боярами перешел на службу к московскому князю. Надеясь привлечь в Москву и других недовольных Ягайлой православных князей, Дмитрий Иванович отдал Дмитрию Брянскому город Переяславль «со всеми его пошлинами». Однако нападение на Литву не принесло ожидаемых выгод, а лишь осложнило положение Москвы.
По-своему реагировало на угрозу войны с Литвой боярское правительство Новгорода Великого. Новгородцы не только не поддерживали дипломатическими средствами выступление Москвы против Литвы, но и приняли у себя в Новгороде двоюродного брата Ягайлы Юрия Наримантовича. Это немедленно осложнило новгородско-московские отношения. В 1380 году новгородцы отправили в Москву архиепископа с большим посольством. Новгородский архиепископ Алексей был поставлен на кафедру из ключников Софийского дома и, пробыв на этом посту 20 лет, достиг преклонных лет. Архиепископ прибыл в Москву в марте того же года, когда там не было ни митрополита, ни наместника. По положению, чину и старшинству он стоял выше прочих епископов. Посольство Алексея помогло ликвидировать размолвку между Москвой и Великим Новгородом. Но князь Дмитрий не мог рассчитывать на реальную помощь новгородцев ни в войне с Литвой, ни в войне с Ордой.
Тверской князь Михаил признал себя «молодшим братом» Дмитрия, но лишь ждал случая, чтобы отказаться от союзного договора с Москвой, навязанного ему силой. Князь Михаил и не помышлял о войне с родным племянником — князем Ягайло. Двукратное сожжение Нижнего Новгорода и Рязани привело к тому, что нижегородский и рязанский великие князья покинули антиордынскую коалицию. Литовская война способствовала ее окончательному распаду.
Битва на Воже 1378 года ослабила силы Мамая и на время избавила Русь от татарских набегов. Однако начавшаяся русско-литовская война создала новую ситуацию. Правителю Орды надо было либо отказаться от богатого русского улуса, либо обрушить на Русь сокрушительный удар, чтобы восстановить грозу татарской власти. Особые надежды Мамай возлагал на союз с Ягайло.
В Орде у Мамая был сильный противник хан Тохтамыш, утвердившийся в Сарай-аль-Джедиде на Волге. Однако в 1377–1378 годах тот был вытеснен из Сарая Арабшахом и зиму следующего года провел на Сырдарье в Средней Азии. Как раз в это время Мамай приступил к подготовке решающего наступления на Русь. Правитель Золотой Орды начал с того, что направил послов в Москву и потребовал уплаты старой дани. Как значится в летописи, «приела же Мамай к великому князю Дмитрею Ивановичу просити выхода, как было при цесари Чжанибеке, а не по своему докончанию». Аналогичное требование было направлено в другие княжеские столицы. Рязанская земля уже дважды опустошалась татарами, и князь Олег, чтобы избежать полного разорения, согласился удовлетворить требование Мамая и «нача выход ему давати». Отступничество Олега произвело тяжелое впечатление на московские власти. Начав войну с Литвой и лишившись большинства союзников, князь Дмитрий дрогнул. Он дал знать Мамаю, что готов «ему выход дати по християньской силе и по своему докончанию, как с ним докончал». Последний раз Дмитрий ездил в Орду за ярлыком в 1371 году и тогда же заключил с Мамаем договор, выговорив право на уплату умеренной дани. Мамай же искал повода к войне и потому отверг предложения Москвы.
В XIV веке власть Орды распространялась на земли волжских болгар, буртасов (племена, родственные мордве и обитавшие на Волге к югу от Булгарии), северокавказские племена черкесов и ясов (осетин), генуэзские колонии в Крыму, населенные «фрагами» (итальянцами). Во время «великого мора» середины XIV века русский летописец следующим образом описал многоязычное население Орды: «И бысть мор на люди велик — и на бесермены, и на татары, и на ормены, и на обезы, и на жиды, и на фрясы, и на черкасы, и прочаа человеки…»
Для похода на Русь Мамай собрал «всю землю половечьскую и татарьскую и рати понаимовав фрязы, и черкасы, и ясы». Мамай удерживал под своим контролем Предкавказье, поэтому известие о наборе отрядов из черкесов и осетин заслуживает доверия. Имеются известия о том, что генуэзские колонии в Крыму находились во враждебных отношениях с Мамаем ко времени его похода на Русь. По-видимому, дело ограничилось тем, что Мамай нанял отряд венецианцев в Тане (Азове).
Золотая Орда представляла собой сложный конгломерат кочевых племен и народностей. Монгольские племена, приведенные на Волгу Батыем., по-прежнему составляли ядро ее военных сил. Но основным населением ордынских степей были половцы. Завоеватели сохранили власть над половцами, но приняли их язык и культуру. В качестве государственного языка в Орде в конце XIV века стал использоваться половецкий. Предполагают, что в битве на Куликовом поле участвовало более полумиллиона воинов и что силы сторон были примерно равны. Подлинные же масштабы битвы были значительно скромнее. После объединения Орды хану Тохтамышу удалось собрать для войны с Тимуром около двухсот тысяч воинов. Власть Мамая распространялась лишь на половину Золотой Орды, и он мог собрать под своими знаменами никак не более 80–90 тысяч всадников.
Русь могла послать против Мамая весьма значительные силы, если бы Москве удалось сохранить и расширить антиордынскую коалицию и на ее стороне выступили бы Нижегородское, Рязанское и Смоленское княжества, Новгородская и Псковская земли. Но этого не произошло. В решающий момент на помощь московскому великому князю пришли лишь князья, связанные с ним родством или давно попавшие в сферу влияния Москвы. В их числе были князья ярославские, ростовские и белозерские. Перед Куликовской битвой Ярославское великое княжество оказалось поделенным между тремя братьями — Василием, Романом и Глебом Васильевичами. Они были двоюродными братьями московского великого князя. Ярославские дружины привел в Москву либо великий князь Василий Васильевич, либо один из его братьев. Ростовские князья удержали в своих руках лишь половину своего стольного города Ростова, другая принадлежала Дмитрию Ивановичу. Андрей Федорович Ростовский владел небольшим уделом. Но ему удалось занять ростовский престол с помощью Дмитрия Ивановича. Он-то и привел ростовские дружины на Куликово поле.
Московские князья едва ли не со времен Ивана Калиты пользовались влиянием в Белозерском княжестве. Дмитрий называл Белоозеро «куплей деда своего». Однако после Калиты местные князья вернули себе самостоятельность. Князь Федор Белозерский владел Белоозером вместе с младшим братом. Он энергично поддерживал Москву в войне с татарами.
Кроме названных князей в походе на Мамая участвовали московский удельный князь Владимир Андреевич, литовские князья Андрей и Дмитрий Ольгердовичи, союзные князья из обширного Новосильского княжества, стародубский князь, тверской удельный князь Василий Кашинский, смоленский удельный князь Иван и некоторые другие князья из числа тех, кто вместе с Дмитрием Ивановичем осаждал Тверь. Таким был состав княжеской коалиции, вынесшей на себе всю тяжесть борьбы с Ордой.
Первые росписи состава русских войск относятся к XVI веку, когда Россия могла выставить в поле до 60–80 тысяч воинов. Трудно предположить, чтобы одна треть или еще меньшая часть территории России (без Великого Новгорода, Твери, Смоленска, Рязани, Пскова, Нижнего Новгорода) могла выставить армию столь многочисленную, как все единое Русское государство спустя два столетия.
Факты заставляют усомниться в утверждении, будто на поле Куликовом столкнулись примерно одинаковые по численности армии. В конце XIV века Золотая Орда еще не подверглась многократному дроблению, а потому она могла выставить более многочисленное войско, нежели раздробленная на десятки княжеств и земель Русь. По самым осторожным подсчетам, у Мамая было по крайней мере в полтора раза больше воинов, чем у князя Дмитрия.
Московские власти понимали, что малочисленное войско не имеет шансов на победу в столкновении с огромными конными массами ордынцев. Чтобы восполнить недостаток в людях, в полки принимали всех, без разбора чина и возраста. История сохранила имена двух московских монахов — Пересвета и Осляби, взявшихся за оружие. Патриотический порыв охватил самые разные слои и группы московского общества. Даже люди немолодого возраста, искавшие успокоения от мирских тревог в монастыре, отправились защищать страну, невзирая на то, что монастырские уставы строжайше воспрещали им кровопролитие.
Сразу после сражения Дмитрий Иванович велел поминать в церкви тех, кто пал на поле битвы. Вечную память пели «князю Федору Белозерскому и сыну его Ивану и в той же брани избиенным Симеону Михайловичу, Никуле Васильевичу [Вельяминову], Тимофею Васильевичу [Волую], Андрею Ивановичу Серкизову, Михаилу Ивановичу [Акинфову], Михаилу Ивановичу [Бренку], Льву Ивановичу [Морозову], Семену Мелику». Из десятка князей-союзников один Федор Белозерский сложил голову на поле Куликовом. Прочие погибшие воеводы были командирами московских полков и московского ополчения.
Война с могущественной Ордой грозила Руси неисчислимыми бедами. Никто не мог предвидеть ее исхода. Это порождало неуверенность. Но среди тревоги и неуверенности росла отчаянная решимость довести борьбу до конца. Народ требовал отказа от осторожной политики покорности Орде, которую князья проводили со времен Ивана Калиты.
Москва своевременно получила сведения о приближении Орды к русской границе. Знали в Москве и о численном превосходстве противника, но никто не помышлял об отступлении. Князь Дмитрий не стал ждать, когда татары опустошат Русскую землю огнем и мечом. Он решил нанести им упреждающий удар. Для этого русским войскам пришлось покинуть свои пределы и углубиться в ордынские степи.
Проделав путь в 200 километров от Коломны до Дона, войско Дмитрия Ивановича на рассвете 8 сентября 1380 года переправилось через реку и выстроилось в боевом порядке на поле между Доном и его притоком, речкой Непрядвой. Поле Куликово представляло собой дикую степь, раскинувшуюся на огромном пространстве. Его плоскость заметно повышалась к югу, где располагался Красный холм, господствующий над местностью.
Разбив ставку на вершине Красного холма, Мамай около полудня бросил свою конницу в атаку на русские полки. Но Дмитрий и воевода Боброк умело использовали особенности местности, располагая войска. Татары не смогли применить свою излюбленную тактику и охватить фланги русской армии. Справа они натолкнулись на глубокий овраг, по дну которого протекала крошечная речушка Смолка. Слева дорогу им преградила речка Нижний Дубяк, берега которой поросли лесом. Русские воеводы понимали, что сеча будет кровавой и победит тот, кто сохранит силы. Великий князь пошел на риск. Подчинив Боброку значительные силы, он велел им укрыться в зеленой дубраве, в засаде за левым флангом армии. Соотношение сил в первой линии стало еще более неблагоприятным для русских.
Считается, что битва началась с традиционного богатырского поединка. Автор древнего «Сказания» придал этому эпизоду эпическую форму. Из русских рядов выехал инок Пересвет, из татарских — пятисаженный «злой печенег». Богатыри ударили друг друга копьями, и оба пали замертво. Инок Пересвет — историческая личность. В старину любая битва после сближения армий распадалась на множество поединков. В одном из таких поединков и сложил голову Пересвет.
В Древней Руси случалось, что бою небольших сил предшествовал поединок. Когда храбрый князь Мстислав победил князя Редедю Касожского, касоги очистили поле боя, не вступая в сражение. В битвах с участием больших масс войск поединок терял смысл. Состязание между богатырями уступало место столкновению сторожевых отрядов.
Героем первой схватки с татарами был не Пересвет, а великий князь Дмитрий Иванович, выехавший навстречу татарам во главе сторожевого полка. Что могло побудить главнокомандующего русским войском к такому безрассудному риску? Известно, что при виде надвигающихся ордынских полчищ бояре настойчиво советовали Дмитрию поскорее покинуть передовую линию. Двадцатидевятилетний князь отверг их совет.
Замечание, мимоходом оброненное летописцем, вполне объясняет его поведение. Когда Мамаевы полчища облегли поле и стали надвигаться на русские полки подобно грозовой туче, многих новобранцев охватили неуверенность и страх, а некоторые из них стали пятиться и «на беги обратишася». Тогда-то Дмитрцй Иванович и возглавил атаку. Чутье полководца подсказало ему, что исход битвы будет зависеть от того, удастся ли ему воодушевить дрогнувших «небывальцев» и одновременно сбить первый наступательный порыв врага.
Князь Дмитрий принял участие в первой схватке, а затем занял место подле знамени в расположении большого полка. Бой, развернувшийся в расположении этого полка, имел решающее влияние на исход сражения в целом. Среди убитых воевод первым в синодике Дмитрия Донского записан Семен Михайлович. По-видимому, этот московский боярин и был главным помощником великого князя. Источники не сохранили фамильного прозвища воеводы. Его род пресекся после битвы.
Мамай умело использовал свои силы. Легкая половецкая конница в течение трех часов упорно, раз за разом устремлялась в атаку на русские полки. Сражение протекало в неслыханной тесноте. Потери были с обеих сторон огромные. Наконец Мамай ввел в сражение свой последний резерв — тяжеловооруженную монгольскую конницу, полагая, что русским нечего будет противопоставить ее сокрушительному удару. Монголы смяли полк левой руки. В этот самый миг воевода Боброк с московской дружиной и удельным полком неожиданно атаковал монголов с фланга, из засады. В ордынском войске вспыхнула паника. Уставшие полки воспрянули духом и перешли в наступление по всему фронту. Куликовская битва стала важной вехой в истории русского народа, хотя и не привела к немедленному возрождению независимости Русского государства.
Долговременные факторы, которые позволили монголо-татарам разгромить Русь и установить свое господство над ней в XIII веке, как видно, не исчерпали себя и в следующем столетии. В XIV веке соотношение сил также оставалось неблагоприятным для Руси. Этим и объясняется тот парадоксальный факт, что ордынское иго продержалось еще сто лет после сокрушительного разгрома Орды на Куликовом поле.
Среди сказаний и песен, сложенных в честь Куликовской битвы, выделяются два сочинения — поэма «Задонщина» и «Сказание о Мамаевом побоище». Оба памятника были составлены в монастырских стенах и заключают наибольшее количество сведений о битве. Достоверны ли они? Чтобы ответить на этот вопрос, надо установить происхождение названных сочинений и выявить их основную тенденцию. В литературе давно замечено, что авторы «Задонщины» и «Сказания» выделяли в битве роль удельного князя Владимира Андреевича и двух князей Ольгердовичей. Но отмеченная тенденция все же имела неодинаковый характер в указанных памятниках.
Похвала в честь Дмитрия Донского и его брата Владимира Андреевича на страницах «Задонщины» была близка и понятна современникам. Перед лицом грозного врага великий и удельный князья явили пример подлинного «одиначества» и братства. Книжники как бы ставили их в пример всем остальным князьям, раздиравшим Русскую землю на части и враждовавшим даже в момент неприятельского вторжения. В идеальном изображении двух московских князей заключен был горячий призыв ко всеобщему единению всех русских князей.
В «Сказании о Мамаевом побоище» обрисованная тенденция приобрела искаженный характер. Фигура удельного князя все больше стала заслонять фигуру великого князя Дмитрия Ивановича, и подле двух героев битвы возник третий — Сергий Радонежский. Согласно «Сказанию», именно Сергий вдохновил Дмитрия на битву с Ордой, выиграл же сражение не Дмитрий, тяжело раненный в начале столкновения, а удельный князь Владимир Андреевич.
Почему «Сказание» возвеличивало одновременно и Сергия Радонежского, и удельного князя? Для ответа на этот вопрос надо иметь в виду, что монастырь, основанный Сергием, располагался в Радонеже на территории удельного княжества Владимира Андреевича. Следует предположить, что «Сказание» было составлено учениками Сергия в стенах его обители. Некоторые подробности подтверждают справедливость такого предположения. Составитель «Сказания» выделяет братьев бояр Всеволожских среди других героев битвы. По «Сказанию», Дмитрий Донской уже в Коломне вверил передовой полк Дмитрию Всеволодовичу и его брату. Описание битвы в «Сказании» начиналось словами: «Уже бо, братие, в то время плъкы ведут: передовой полк ведет князь Дмитрий Всеволодович да брат его князь Владимир Всеволодович…»
Однако Дмитрий Всеволодович никогда не носил княжеского титула и занимал сравнительно скромное положение при дворе Дмитрия Донского. Во всяком случае, он не принадлежал к числу боевых воевод и главнейших бояр, имена которых фигурируют в летописях и великокняжеских духовных грамотах. Всеволодовичи стали играть выдающуюся роль уже после смерти Дмитрия Донского. Сын Дмитрия Всеволодовича Иван фактически стал правителем государства при малолетнем Василии II. Боярин выдал одну дочь за тверского князя Юрия, а другую пытался выдать за Василия II.
У книжников из Радонежа были особые причины к тому, чтобы похвалить Всеволожских. Одна из дочерей боярина Ивана Дмитриевича стала женой князя Андрея Радонежского — сына Владимира Андреевича. Удельный князь явился для монахов подлинным благодетелем. Он пожаловал им три села с землей, на которой «монастырь стоит». В обители был учрежден «большой корм» по родителям чудотворца Сергия и по князю Андрею со всем его родом, включая отца князя Владимира и бабку княгиню Марию. Боярин Иван Дмитриевич Всеволожский пожертвовал Троице-Сергиеву монастырю две соляные варницы, приносившие большой доход. В 1426 году князь Андрей Радонежский умер, вследствие чего его тесть Иван Всеволожский стал естественным опекуном удельной семьи и ее владений в Радонеже. Таким образом, удельный монастырь получил в лице боярина нового патрона.
Очевидно, книжники Троице-Сергиева монастыря сочинили легенду о княжеском титуле Всеволодовичей и их выдающейся роли в Куликовской битве в первой трети XV века в момент наивысших успехов правителя Ивана Дмитриевича. В 1433 году боярин затеял смуту, за что был ослеплен. Вскоре он сгинул в опале, а род его выбыл из боярской среды и пресекся.
Самое существенное значение для определения времени и места составления «Сказания» имеет прямая ссылка автора на источники информации, которыми он пользовался: «Се же слышахом от вернаго самовидца, иже бе от полъку Владимира Андреевича…» Одна небольшая, но характерная деталь подкрепляет свидетельство книжника о его беседах с воином из удельного полка. В «Сказании» обозначены имена одного-двух, очень редко трех воевод из состава «великих» полков Дмитрия Донского, зато названы имена пяти воевод сравнительно небольшого полка Владимира Андреевича.
Итак, «Сказание» было составлено через 40–50 лет после битвы на основании рассказов ее участников — слуг Владимира Андреевича, доживавших век на покое в удельном монастыре. Никак не следует подозревать их в том, что они сознательно исказили истину. Воины князя Владимира не участвовали в битве, развернувшейся на главных позициях подле ставки Дмитрия Ивановича. Оставаясь в засаде, они ловили вести о ходе битвы. Вести же были самыми тревожными. Передавали, что большой полк понес ужасающие потери (что соответствовало истине), что великий князь ранен. Простояв в течение всей битвы в перелеске, удельные воины участвовали в ударе из засады. Понятно, что завершающая атака казалась им кульминацией сражения и главной причиной победы русской армии, что на самом деле было совсем не так.
Несколько иной характер носили похвалы троицких книжников в честь основателя монастыря. Как только князь Дмитрий узнал о походе на Русь Мамая, утверждали авторы «Сказания», он немедленно выехал в Троицкий монастырь. Его якобы сопровождали Владимир Андреевич «и вси князи руские». Игумен Сергий стал подлинным вдохновителем борьбы с Ордой. Он благословил великого князя на подвиг, сказав ему: «Поиди, господине, на поганыа половцы…» — и тут же тайно предсказал ему победу. Кроме того, вместо себя Сергий послал с Донским двух своих иноков — «Пересвета Александра и брата его Андрея Ослабу». Иноки получили «в тленных место оружия нетленное оружие — крест Христов нашыт на скымах».
«Житие», составленное учениками Сергия, ни словом не упоминало о троицких иноках, будто бы посланных им на битву. Факты подрывают доверие к этой поздней легенде. Если бы Пересвет был иноком Троицы и на войну его отправил сам Сергий, после гибели его непременно бы привезли для погребения в свою обитель. Между тем Пересвет был похоронен в Симоновском монастыре в Москве. Инок Ослябя после битвы выполнял различные поручения московских властей. Так, в 1398 году в Царьград «с Москвы поехал с милостынею Родион чернец Ослебя». После кончины Ослябя также был погребен в Симоновском монастыре. Если бы Пересвет и Ослябя ушли в поход из удельного монастырька, они попали бы в удельные полки Владимира Андреевича. На самом деле они сражались на первой схватке под знаменами великого князя. Этот факт подтверждает предположение, что иноки ушли на битву из столичного Симоновского монастыря.
Авторы «Жития», по-видимому, располагали более достоверными сведениями о встрече князя Дмитрия с Сергием, чем составители «Сказания». Дмитрий ездил в Троицу скорее всего на богомолье, а не потому, что узнал о наступлении Мамая. И лишь позднее были получены тревожные вести: «Слышно быс вскоре: се Мамай грядет с татары…» Для троицких монахов не были секретом ни попытки властей возобновить мир с Мамаем, связанные с миссией Митяя и Кочевина, ни полный разрыв отношений с Литвой. Может быть, поэтому Сергий в начале беседы с Дмитрием выступил в роли миротворца и посоветовал князю обратиться к татарам «с правдою и покорением, якож пошлина твоа держит покорятися ордынскому царю должно». Однако церковь недаром напоминала порабощенному народу о былом величии и на протяжении целого столетия готовила умы к борьбе с завоевателями-агарянами. Посоветовав Дмитрию искать мира с Ордой «по старине», Сергий тут же предсказал ему полную победу в случае, если татары отвергнут его мирные предложения. Накануне решающего столкновения с Ордой не только Дмитрий, но и другие князья проявляли сомнения и колебания. Духовное «поучение» Сергия было как нельзя более кстати. Пророчество святителя ободрило Дмитрия и вселило в него уверенность в победе.
Русская церковь в лице Алексея и присланного из Константинополя патриаршего посла Киприана сыграла важную роль в формировании антитатарской коалиции в 1375 году. Внутренние смуты, поразившие церковь после смерти Алексея, затруднили объединение княжеских ратей для отпора врагу накануне Куликовской битвы. Как уже говорилось, на пути в Константинополь претендент на московскую митрополию Михаил-Митяй умер. Его фактический преемник Пимен, будучи поставлен в митрополиты, не смог быстро вернуться обратно, так как из-за войны все пути из Византии на Русь оказались закрытыми.
Среди епископов Алексей Новгородский занимал тогда высшую ступень иерархии, уступая одному митрополиту. Однако Алексей оставался в Новгороде и не оказал никакой помощи общерусскому делу. Епископ Суздальский Дионисий тайно бежал из Москвы и, явившись в Константинополь, с головой погрузился в тяжбу с Пименом. К началу похода на Мамая в Москве оставался лишь один коломенский епископ Герасим, но за пределами провинциальной епархии его мало кто знал. Когда началась война с Ордой, Дмитрий Донской, по-видимому, дважды обращался к Герасиму за советом. В первом случае он обсуждал с ним вопрос о дани, и коломенский епископ, очевидно, посоветовал ему уплатить легкую дань и сохранить мир с Ордой. Во втором случае Герасим благословил князя на войну с татарами.
Троицкие монахи были сторонниками Киприана, занявшего митрополию в Москве вскоре после Куликовской битвы. По этой причине составленное в Троице «Сказание о Мамаевом побоище» освещало поведение Киприана в самом благоприятном для него свете. По «Сказанию», Дмитрий Иванович с братом Владимиром якобы дважды приходили к митрополиту за благословением. При первой встрече Киприан спросил, чем великий князь провинился перед Мамаем, на что тот отвечал, что поступал «по отець наших преданию, еще же нъи паче взъдахом (дань. — Р.С.) ему». Киприан посоветовал кончить дело миром, хотя бы пришлось «утолить» нечестивых дарами «четверицею». Следуя совету, Дмитрий будто бы послал Мамаю много злата, но цели не достиг. При втором свидании Киприан якобы благословил Дмитрия на борьбу словами: «Господь справедлив и будет ти вправду помощник». Однако вся история с Киприаном вымышлена от начала до конца. Правда же заключается в том, что Дмитрий и его ближайшие советники, участвовавшие в аресте Киприана, отправились на войну, проклятые им.
Большинство иерархов церкви к моменту битвы погрязли в собственных раздорах и остались в стороне от освободительной борьбы. Из иерархов, пользовавшихся общерусской известностью и влиянием, один Сергий подкрепил действия Донского всем своим авторитетом. Осведомленный московский летописец отметил, что на подходе к Дону Дмитрий Иванович получил грамоту от Сергия с призывом довести борьбу с Ордой до конца. Подвиг Сергия снискал ему великую славу.
Весть о поставлении Пимена на митрополию была получена в Москве после возвращения русских войск с поля Куликова. Возмущенный действиями послов, Дмитрий Иванович заявил, что не примет Пимена: «Несмь послал Пимена в митрополиты, но послах его яко единаго от служащих Митяю. Что же се сътворено есть, о них же аз слышу таковаа». Безвестный переяславский архимандрит не имел влиятельных покровителей ни среди бояр, ни среди духовенства. Сергий и его сторонники не могли простить Пимену ни прислужничества в отношении Митяя, ни насилия над киновархом Иваном Петровским. Решение о поставлении Пимена неизбежно должно было усугубить раскол общерусской православной церкви. Сергий не видел иного способа покончить с расколом, кроме приглашения в Москву Киприана, не сложившего сан митрополита всея Руси. После смерти Митяя князь Дмитрий избрал себе в духовники Федора Симоновского — племянника Сергия. При помощи Федора Сергий убедил князя предать забвению прежние распри и пригласить на митрополию Киприана.
Примирению Дмитрия с Киприаном способствовало то, что Литовско-Русское государство, заключив союз с Мамаем, не оказало татарам помощи в решающий момент. По договору войска Ягайло должны были соединиться с ордынцами на Оке «в семенов день» — 1 сентября 1380 года. Но в назначенное время они не явились. И даже неделю спустя войска Ягайло находились на расстоянии то ли одного, то ли шести-семи дней пути от места битвы. По данным летописи, Ягайло находился «за едино днище или менши» от Дона. Из «Сказания о Мамаевом побоище» следует, что он достиг Одоева, располагавшегося в 140 километрах от места битвы. Летописную версию подтверждает, на первый взгляд, сообщение прусских хроник о том, что литовцы нападали на возвращавшиеся с поля битвы русские войска. Однако такой вывод не совсем верен. Войска Ягайло по инерции продолжали двигаться на Дон, в то время как русские полки несколько дней оставались на поле битвы, приводя себя в порядок. Отряды из разных княжеств возвращались домой удобными для них путями, из-за чего и подверглись грабежу резанцев на востоке и литовцев — на западе. Доказательств того, что Ягайло преднамеренно опоздал на битву, нет. Но в литературе с полным основанием отмечали, что сбор войск на православных землях Украины и Белоруссии должен был задержаться из-за крайней непопулярности среди русского населения союза с Ордой.
Киприан всегда был решительным сторонником объединения православных княжеств против мусульман-завоевателей. Он не мог одобрять пособничество Орде, наносившее ущерб его московской епархии. Действия Киприана во время сбора войск в Киеве и других православных городах не только не скомпрометировали владыку, но, по-видимому, облегчили его последующее возвращение в Москву.
25 февраля 1381 года Дмитрий Донской направил в Киев своего духовника, чтобы призвать Киприана на митрополию в Москву. В праздник вознесения, 23 мая, столица торжественно встречала нового пастыря, тремя годами ранее с позором выдворенного из пределов Московского княжества. Пимен с послами вернулся на Русь в конце того же года. К тому времени Киприан уже прочно сидел на московском митрополичьем престоле. По-видимому, он употребил все свое влияние, чтобы добиться расправы с лжемитрополитом и послами, действовавшими без прямого на то приказа Дмитрия. Страна была разорена неслыханно тяжелой войной с Мамаем. Между тем Пимен наделал в Византии такие долги, которые по величине мало уступали татарской дани. Поэтому едва послы пересекли границу, как их схватили и заключили под стражу. Пимену не позволили явиться в Москву для объяснений. С него сняли белый клобук и увезли в ссылку в Чухлому, а членов его «дружины» заточили в разные места. По словам греков, великий князь у одних послов «конфисковал имение, других сослал в ссылку, иных посадил в тюрьму и подверг телесному наказанию, а некоторых предал и смертной казни». Светские лица претерпели значительно более суровое наказание, чем духовные. Старейшина посольства боярин Юрий Кочевин понес главную ответственность за все происшедшее, — возможно, именно он и лишился головы. Как бы то ни было, род Кочевиных оказался раз и навсегда изгнанным из круга московских бояр.
Сергий Радонежский сказал свое веское слово в дни решающей битвы с Ордой, и это окончательно укрепило его авторитет подлинного руководителя церкви. Назначение Киприана явилось всецело делом его рук. Вскоре после приезда Киприана в Москву он вместе с Сергием крестил сына Дмитрия Донского княжича Ивана, а спустя год племянник и сподвижник Сергия Федор крестил княжича Андрея.
Победа на Куликовом поле была куплена большой кровью. Московские полки понесли огромные потери. Страна была обескровлена.
В Орде события развивались своим чередом. Разгромленный русскими Мамай не мог противостоять хану Синей Орды Тохтамышу. Он бежал в Крым, где был убит итальянцами. Тохтамыш объединил обе половины Орды. Немногие из ордынских феодалов избежали потерь в войне с Москвой. У многих мурз битва унесла родственников. В Орде царило враждебное возбуждение против Москвы. Почти два года Тохтамыш в глубокой тайне готовился нанести Руси сокрушительный удар, чтобы вновь поставить ее народ на колени.
Используя рознь между русскими, хан привлек на свою сторону рязанского и нижегородского великих князей. Нашествие татар было подобно потопу. Конница хлынула в русские пределы, сметая все на своем пути. Пограничные князья, пытаясь спасти земли от погрома, перекинулись в стан врага.
Князь Дмитрий Донской «нача полки совокупляти» и выступил из Москвы, чтобы сразиться с татарами. Но собранных сил было явно недостаточно, чтобы противостоять многочисленной рати Тохтамыша. Среди князей, прибывших на помощь Дмитрию, возникли разногласия — «бысть розно в князех руских». Малодушные указывали на то, что армия не оправилась от потерь, понесенных в Куликовской битве, «бяху бо мнози от них (татар. — Р.С.) на Дону избиты». Тем временем нагрянула татарская конница — «скоро и безвестно (внезапно. — Р.С.) приде царь». В таких условиях Дмитрий Донской бежал в Кострому, не успев забрать из Москвы свою семью. Известие о бегстве князя вызвало восстание посадских людей в Москве: «Люди сташа вечем, митрополита и великую княгиню ограбиша и одва вон из города пустиша».
23 августа 1382 года татарские дозоры появились у стен Москвы, на другой день татары облегли Кремль «силою великой». Осада Москвы длилась три дня. Не сумев взять город силой, Тохтамыш прибегнул к хитрости. Использовав посредничество нижегородских князей, он убедил москвичей, что в случае добровольной сдачи не только помилует их, но и ограничится взысканием «легких» поминков. Поверив обещаниям, «лучшие» люди Москвы во главе с духовенством отворили крепостные ворота и вышли в поле. Татары ворвались в Кремль и учинили там резню. Напоследок Тохтамыш сжег город и ушел в степи, оставив пепелище на месте цветущего города.
При отступлении татары прошли по землям своего союзника Олега Рязанского и подвергли их грабежу. Осенью того же года Дмитрий Донской обрушился на Рязань, мстя Олегу за пособничество Орде.
Сожжение Москвы повлекло за собой смену церковного руководства. Князь Дмитрий разгневался на Киприана не за то, что тот покинул Москву в грозный час, а за то, что грек укрылся в Твери. Тверской князь преступил клятву и не оказал Дмитрию Донскому помощи в войне с Мамаем, а затем Тохтамышем. В дни, когда татары жгли Москву, Михаил Александрович направил к хану посла Гурленя, добиваясь мира с Ордой. Посол вернулся в Тверь с ханским жалованьем — «с ярликы».
Отъезд митрополита в Тверь в то время, когда борьба между Москвой и Тверью грозила вспыхнуть в любой момент, имел самые неблагоприятные последствия для Киприана. На этот раз Сергий Радонежский не смог воспрепятствовать отставке пастыря ввиду вмешательства Константинополя. Патриарх Нил, узнав о гонениях на Пимена, счел своей обязанностью заступиться за него. Он просил Дмитрия избавить Пимена от «телесных бедствий» и принять его «как местного архиерея». Из постановления константинопольского Синода 1389 года следует, что Нил проявил большую настойчивость в деле Пимена и наконец после отправления из Константинополя «многих грамот против кир Киприана и еще большего числа в пользу Пимена этот последний одолевает и получает ту церковь».
Дмитрий Донской прибыл в сожженную столицу в начале сентября 1382 года. Киприан оставался в Твери до 3 октября, медля с возвращением в Москву. Промедление окончательно решило судьбу грека. Дмитрий вызвал митрополита к себе, а затем отправил его в изгнание в Литву. Митрополичий стол занял Пимен, возвращенный из ссылки.
Хлопоча в пользу Пимена, патриарх Нил постарался привлечь на свою сторону суздальского епископа Дионисия и одновременно задержать его в Константинополе. Дионисий получил от патриарха сан архиепископа Суздальского, Нижегородского и Городецкого. Тем самым Суздальско-Нижегородская епархия была восстановлена в ее старинных границах. Патриарх наказал Дионисию посетить Новгород и Псков, чтобы помочь местному архиепископу Алексею покончить с еретиками.
В 1375 году в Новгороде были казнены еретики-стригольники дьяконы Никита и Карп. Но ересь не была искоренена, и в конце 1382 года в Новгород прибыл Дионисий «изо Цесаря града от патриарха Нила с благословением и с грамотами». Из патриаршей грамоты следует, что стригольники не признавали церковную иерархию ввиду того, что иерархи приобретают сан за мзду. Критика симонии (порядка получения церковных постов за деньги) уязвила патриарха, только что взявшего у Пимена огромную сумму денег за поставление в митрополиты. По этой причине глава вселенской церкви посвятил почти все свое послание на Русь прямому и косвенному оправданию симонии.
Проведя некоторое время в Новгороде, Дионисий в феврале 1383 года отправился в Псков, имея в руках патриаршую грамоту против еретиков-стригольников. Исполнив поручение Нила, Дионисий должен был наконец возвратиться в свою суздальскую епархию, в которой не был много лет. Однако в Суздале архиепископ оставался недолго. Когда-то Дионисий не побоялся выступить против любимца великого князя Митяя. Затем вступил в борьбу с Пименом, не пользовавшимся симпатиями при дворе. В 1384 году Дионисий отправился в Константинополь, чтобы добиться суда над Пименом и его низложения. Драматическая борьба между Пименом и Дионисием завершилась победой последнего. Патриарх Нил принял решение о назначении на русскую митрополию Дионисия, однако судьба к последнему не благоволила. На пути в Москву Дионисий был арестован в Киеве литовскими властями и умер в заточении. Стремясь покончить с церковной смутой на Руси, новый патриарх Антоний в 1389 году принял решение в пользу Киприана как единственного законного митрополита Киевского и всея Руси.
Дмитрий Донской умер 19 мая 1389 года, за несколько месяцев до описываемых событий. Московский трон унаследовал его сын Василий I. Брак Василия I с дочерью литовского князя Витовта стал поворотным пунктом в отношениях между Русью и Литвой. Московская граница открылась перед Киприаном. Еще в дни суда в Константинополе в поддержку Киприана выступил племянник Сергия Федор. 6 марта 1390 года Киприан прибыл в Москву. Будучи прирожденным дипломатом, он на протяжении более чем пятнадцати лет не допускал раздела русской митрополии.
При жизни Дмитрия Донского подлинным авторитетом у духовенства и населения пользовались сначала митрополит Алексей, а затем игумен Сергий. В 1385 году Олег Рязанский внезапным нападением завладел Коломной. В плен к нему попали наместник Александр Остей и другие бояре. Дмитрий Иванович предпринял ответный поход на Рязань. Но ему нужен был мир, и тогда к Олегу Рязанскому отправился Сергий Радонежский. Результатом его миссии явился «вечный мир» между Москвой и Рязанью, скрепленный браком дочери Дмитрия Донского и рязанского княжича Федора Олеговича.
Сергий умер 25 сентября 1392 года. Его жизнь и подвижничество оставили глубокий след в духовном развитии общества. После Куликовской битвы народ стряхнул оцепенение и страх. Сергий был среди тех, кто способствовал великой победе на Дону. Биография Сергия опровергает вывод историка А. С. Хорошева о том, что благословение церковными иерархами «куликовского выступления Руси» было легендарным и нетипичным для русской митрополии. Поведение различных иерархов (Дионисия, Пимена, Киприана) накануне решительного столкновения с Ордой определялось вовсе не общим курсом церкви на подчинение иноземной власти, а церковной смутой, разметавшей иерархов по лицу земли. Неверно также и мнение, будто церковь препятствовала национальному возрождению Руси, возглавленному великими князьями. Напротив того, церковь принимала деятельное участие в русском возрождении.
Основанный Сергием Радонежским Троицкий монастырь стал одним из самых значительных центров средневековой русской культуры. Труды книжных мастеров Троицы на века сохранили многие памятники отечественной письменности. В монастыре уже в XV веке возникла собственная литературная традиция. Составленное в его стенах «Сказание о Мамаевом побоище» привлекло внимание многих поколений читателей. В Троицком монастыре сформировался и талант Андрея Рублева, живопись которого составила целую эпоху в развитии древнерусского искусства.