Великая княжня Ольга Николаевна, незадолго до этого влюбившаяся в офицера по имени Николай, из Ливадии однажды писала:
"Мой дорогой друг! Очень жаль, что я так давно тебя не видела. Я очень скучаю по тебе и часто думаю о тебе. Где ты собираешься проводить Рождество? Пожалуйста, напиши мне, я очень радуюсь, когда получаю твои письма.
Ты еще помнишь, что сказал мне тогда относительно этого Николая? Ах, если бы ты знал, как мне тяжело следовать твоему совету! Пожалуйста, прости мне мою слабость, мой добрый друг! Дай Бог, мама будет здорова этой зимой, потому что иначе мне будет очень печально на душе!
Я очень рада, что иногда вижу отца Феофана; недавно я встретила его в новом соборе в Ялте. Наша маленькая домашняя часовня очень красивая. До свидания, мой дорогой и бесценный друг, пора пить чай! Молись за верную тебе и тебя горячо любящую
Ольгу".
И Анастасия, самая младшая царская дочь, не однажды писала Григорию Ефимовичу.
"Мой дорогой, драгоценный, единственный друг! - начинается одно из этих писем. - Как мне хотелось бы снова увидеть тебя! Я все время спрашиваю маму, когда ты сюда приедешь, и счастлива, что могу послать тебе свой привет. Я поздравляю тебя с Новым годом, желаю тебе здоровья и чтобы ты по-настоящему радостно встретил его. Все время думаю о тебе, мой дорогой, потому что ты так добр ко мне! Я уже давно тебя не видела, не проходит и вечера, чтобы я не думала о тебе. Я желаю тебе всего самого наилучшего! Мама сказала, что когда ты снова будешь здесь, я увижу тебя у Анны. Этому радуется уже теперь твоя
Анастасия".
Конечно, маленький цесаревич был привязан сильнее всех к своему другу; таинственная личность этого сибирского крестьянина занимала фантазию ребенка. В случаях легкого недомогания было уже достаточно разговора Распутина с Алешей по телефону, чтобы все опять стало хорошо. Если цесаревич жаловался на головную боль, одна из его сестер звонила Распутину и затем передавала трубку брату. Григорий Ефимович успокаивал мальчика, рассказывая ему сказку, и обещал прийти на следующий день; в большинстве случаев этого хватало, чтобы Алексей сразу же успокоился.
Одна знакомая Распутина описывает подобный телефонный разговор, свидетельницей которого она была в гостях у Григория Ефимовича. Зазвонил телефон, вызывало Царское Село. Распутин поднялся и подошел к аппарату.
- Что? - закричал он, - Алеша еще не спит? У него болит ухо? Дайте ему трубку!
Затем он сделал присутствующим знак вести себя тихо и заговорил в трубку:
- Ну, Алешенька, что случилось, почему ты не спишь? У тебя ухо болит? Но это неправда, тебя ничего не беспокоит! Сейчас же иди и ложись в постель! Ухо больше не болит, я говорю тебе, оно больше не болит! Ты слышишь? Иди спать!
Через четверть часа из дворца снова позвонили и сообщили, что боль в ухе у наследника прекратилась и он уже заснул.
Вся императорская семья любила и боготворила Григория Ефимовича: родители и дети вскоре стали называть его "батюшка Григорий", "друг" и "старец". Часто он принимал участие в богослужениях, проводимых придворным духовником Васильевым в подземной часовне Федоровского собора. Царица и дети обычно стояли вместе с крестьянином Григорием перед иконами, чтобы причаститься и обменяться поцелуями. Распутин запечатлевал поцелуй на лбу императрицы, а она целовала ему руку.
* * *
В царских дневниках можно найти несколько коротких записей о первом появлении Распутина в Царском Селе. Эти заметки начинаются такими словами:
"Я познакомился с божьим человеком по имени Григорий из Тобольской губернии".
Немного позже монарх отмечает:
"Вечером мы были в Сергееве и видели Григория!"
Спустя несколько месяцев мы снова читаем в его дневнике:
"В четверть седьмого Григорий пришел к нам; он принес икону святого Симеона из Верхотурья, поздоровался с детьми и беседовал до четверти восьмого".
О силе влияния Распутина говорит следующая заметка:
"За столом с нами были Милица и Стана; мы весь вечер проговорили о Григории".
Но такие посещения Распутиным Царского Села продолжались недолго; благодаря добросовестно функционировавшей службе надзора весь двор вскоре узнал о появлении нового чудотворца несмотря на то, что он все время ходил по черной лестнице. Потому что агенты генерала Спиридовича следили и за задними воротами дворца и подробнейшим образом информировали своего начальника о каждом посещении Распутина. Спустя короткое время среди придворных чинов появилось недовольство "этим мужиком", отважившимся "проникнуть в царскую семью"; повсюду начали замышлять более или менее опасные интриги против Григория Ефимовича. Конечно, поведение Распутина способствовало тому, чтобы вызвать у слуг ужас и негодование. Григорий Ефимович и в императорском дворце ни малейшим образом не изменял своим крестьянским привычкам: если что-то вызывало его недовольство, он бесцеремонно ударял кулаком по столу и вообще вел себя по отношению к царю как ровня.
Первой против Распутина стала открыто выступать гувернантка дочерей императора. Старец имел привычку во время вечерних визитов приходить и в покои молодых великих княжон, к этому часу уже обычно лежавших в постели, чтобы благословить девушек. Мадемуазель Тютчева, на чьем попечении находились великие княжны, находила неприличным такие посещения Григория и добилась у императора, чтобы он запретил Распутину заходить в комнаты девушек.
Так же и месье Жильяр, воспитатель наследника, был не в особом восторге от нового друга своего питомца и неоднократно безуспешно пытался в присутствии царской четы выразить свое неодобрение Распутина. Но, казалось, будто между Николаем, Александрой и детьми существовала тайная договоренность при Жильяре не затрагивать тему "Распутин", и царица даже запретила детям говорить с учителем о Григории Ефимовиче. У нее было такое чувство, что этот "педантичный швейцарец" никогда по-настоящему не сможет понять истинное значение и святость Распутина, и поэтому демонстративно избегала любого неловкого разговора.
Между тем, среди придворных дам, старых и молодых, усиленно распространялись сплетни и скандальные истории: утверждали, будто Распутин вскоре после своего первого появления в Царском Селе соблазнил няню Вишнякову, и даже силой овладел ею; та потом пожаловалась императрице, но натолкнулась на недоверие и вдобавок получила выговор.
Вскоре поползли слухи, что царица собственноручно шьет для Распутина рубашки и что он просто никчемный, распутный крестьянин, еще у себя на родине пользовавшийся дурной славой из-за порочного образа жизни. Именно поэтому он получил имя "Распутин". Последнее предположение было передано императрице, и она решила разобраться в этом деле. Она послала в Покровское доверенное лицо с заданием собрать там сведения о Григории Ефимовиче. Тогда выяснилось, что фамилия Распутин не имеет ничего общего с образом жизни Григория. Село Покровское раньше называлось "Падкино Распутье", и по этой причине уже несколько столетий многие семьи носят фамилию "Распутины".
Новые сплетни и подозрения были связаны с быстро растущей дружбой между старцем и тибетским целителем доктором Бадмаевым; их часто встречали вместе, и вскоре пополз слух, что Распутин лечил больного наследника порошками, приобретенными в "аптеке" Бадмаева. Некоторые даже утверждали, что Бадмаев держит Распутина в курсе дел, когда происходит ухудшение состояния наследника; в таких случаях Григорий Ефимович приходит в Царское Село, молится и создает впечатление, будто он с помощью чуда вызвал благоприятные перемены.
Деликатный граф Фредерике, как обычно в трудных ситуациях, считал, что самое лучшее вообще ничего не знать обо всех этих делах, крайне волновавших умы. Когда спрашивали его мнение о Распутине, он отвечал с любезной улыбкой, что никогда не слышал о человеке с таким именем. Таким образом, он избежал необходимости принимать ту или иную сторону.
Из флигель-адъютантов только адмирал Нилов, не всегда трезвый "придворный грубиян", пытался выступать против Распутина, чья грубость далеко превосходила его собственную. Но когда за этим последовало раздраженное замечание императора, он отступил и постарался побыстрее подружиться с Григорием Ефимовичем. Позднее он предпринял еще одну попытку перехода к противной партии, но и в этот раз с малым успехом. Другие адъютанты даже и не пытались критиковать нового святого, их всех: Саблина, Лемана, князя Путятина, Мальцева и других, хотя и достаточно раздражала власть Распутина, тем не менее внешне они стремились поддерживать с ним дружеские и сердечные отношения. Особенно это удавалось полковнику Леману и Мальцеву, со временем превратившихся в постоянных "почтальонов" между царицей и ее "другом".
Появление Григория при дворе вскоре вызвало в разных политических салонах величайшее возбуждение, и все дельцы, интриганы, карьеристы и шпионы, вращавшиеся в этих кругах, развернули прямо-таки лихорадочную деятельность. Гофшталмейстер Бурдуков был одним из первых, кто сразу же точно оценил изменение ситуации в Царском Селе: теперь ценилась не только возможность через посредничество камердинеров и адъютантов достигнуть императорского уха, гораздо важнее теперь было добиться благосклонности всемогущего "батюшки", который был "царем над царем".
Какова же была радость тех, кто установил, что этот "царь над царем" брал взятки, прикарманивал комиссионные, пил мадеру, любил красивых женщин, охотно обнимал и тискал светских дам, а также куртизанок и служанок. И вскоре гости Бурдукова знали, как использовать человеческие слабости "святого" для своих дел; но особенно обрадовало это известие баронессу Розен и ее подругу, прекрасную княгиню Долгорукую. В их салоне вращалось бесчисленное количество женщин, способных удовлетворить самые утонченные запросы, кроме того, "инженер" обеспечивал лучшие вина, и поэтому Григорий Ефимович охотнее всего появлялся в доме баронессы и там за добрым стаканчиком мадеры беседовал о дворцовых событиях.
В салоне графини Игнатьевой успехи старца вызвали взрыв восторга. Там Григорий Ефимович впервые был признан и оценен, там с самого начала верили в его святость; и его въезд в Царское Село означал не больше и не меньше, как шумный триумф игнатьевского салона. Реакционные политики, и ранее считавшие слова Распутина умными, теперь называли его высказывания возвышенными и божественными; женщины, прежде получавшие удовольствие от его появления, теперь просто млели от восторга. Еще чаще, чем раньше, проводились вечера, на которых гости рассказывали о новых чудесных деяниях и великолепных изречениях и уверяли друг друга, что Распутин и есть новоявленный Спаситель. Со сладострастным восхищением они отдавались непривычному ощущению возможности видеть рядом с собой настоящего Спасителя, пить с ним чай, и беседовать о небесных и земных делах. Петербургское общество присвоило себе право на это. Что может быть сенсационнее подобных занятий?
Между тем, посещения Распутиным императорского дворца почти прекратились, потому что царь под влиянием все более злобных сплетен пришел к благоразумному решению перенести встречи с Григорией Ефимовичем в более нейтральное место. Такое вскоре было найдено, когда Анна Вырубова сняла домик недалеко от Александровского дворца. Так же, как и ее царственная подруга, Анна, как только познакомилась со старцем во дворце великой княгини Милицы, сразу же уверовала в его святость. Всем своим простым сердцем она твердо верила, что Григорий Ефимович - посланник Божий, уполномочен небом охранять благополучие царского дома и защищать от бед императора и его сына. Поэтому с величайшей радостью играла она роль хозяйки в своем доме и способствовала встречам Александры и Григория Ефимовича.
Вскоре императрица выразила желание увидеть семью Распутина и познакомить ее со своими детьми. Эту первую встречу, состоявшуюся в доме Анны, очень мило и непосредственно описывает Матрена Распутина, старшая дочь старца:
"В царском экипаже мы приехали в Царское Село; я помню только, что дрожала, как в лихорадке, когда вошла в дом госпожи Вырубовой. Царицы еще не было, и мы присели на мягкий диван. Гостиная была уютно обставлена, повсюду стояли этажерки с бесчисленными фарфоровыми безделушками, на стенах висели гравюры и фотографии.
Вдруг раздался звонок, и вскоре после этого послышался шелест дамских платьев. Бергин, любимый лакей госпожи Вырубовой, распахнул двери, и в сопровождении дочерей вошла царица. Она приветствовала нас доброй улыбкой, мы в глубоком почтении поцеловали ей руку, потом она села и пригласила нас последовать за ней.
Великие княгини окружили Варю и меня и наперебой начали расспрашивать:
- Сколько тебе лет? Чем ты занимаешься? Как у тебя дела в школе? интересовались они и при этом говорили так быстро, что мне и моей сестре приходилось прилагать все усилия, чтобы удовлетворить их любопытство.
Царица беседовала с моей матерью и иногда посматривала на меня своими прекрасными, бесконечно печальными глазами. У меня было смутное чувство, будто я должна с ней поговорить, и наконец спросила ее, собрав все свое мужество:
- Матушка (мы называли царицу матушкой, потому что видели в ней мать всей России), скажите, пожалуйста, у Вас много слуг?
Царица, смеясь, ответила:
- Конечно, мое солнышко!"
Подобные встречи императорской семьи с членами семьи Распутина неоднократно повторялись, и вскоре между детьми возникла настоящая дружба.
Но Григорию Ефимовичу тем временем приходилось бороться против некоторых опасных противников: это были все те же ясновидцы и чудотворцы, оказывавшие влияние при дворе и боявшиеся посягательств на свое место. Правда, доктор Бадмаев, самый умный из них, сразу же перешел на сторону Распутина и решительно заключил с ним союз; так же и Иоанн Кронштадтский вынужден был так или иначе оставаться сторонником Распутина, потому что он первым в Петербурге признал в нем святого человека. Получилось бы нехорошо, если бы он, Иоанн, "пророк", заявил, что он ошибся, хотя именно это он сделал бы охотнее всего.
Тем не менее чудотворцы из породы "юродивых" при появлении Распутина выходили из себя. С Митей Колябой случались приступы буйного помешательства, он хрипел, лаял, размахивал обрубками рук и в своих речах, понятных только певчему Егорову, насылал всевозможные беды на пришельца. Полупомешанная эпилептичка Дарья Осипова воспылала страстным интересом к Распутину и всюду, где только могла, преследовала его воплями страсти.
Приблизительно в то же время, что и Распутин, в Царском Селе появился новый "юродивый" - Олег, прогнать его не стоило больших усилий Григорию Ефимовичу. Не лучше вышло и у монаха, и ясновидца Мардария, также искавшего счастья при дворе. Он был вынужден в кратчайшее время оставить арену действий.