- Ну, что ты еще хочешь мне сказать, мой ангел? - Глаза его ярко вспыхнули, он наклонился ко мне и быстро прошептал: - Теперь я тебя уж не отпущу! Уж если ты единожды пришла ко мне, то больше не уйдешь! Пойми меня правильно, я тебе ничего не сделаю. Ну подойди, моя сладкая вишенка! - Он скрипнул зубами.
- Почему я не должна уходить? - возразила я весело.
- Какой у тебя номер телефона? - потянувшись через меня, он достал карандаш и лист бумаги и передал мне. Пока я писала, он наклонился надо мной, сжал плечи и жарко зашептал на ухо:
- Ну, что ты мне еще скажешь?
Я раздраженно отбросила его руку:
- Я пришла к вам попросить совета! Ведь вы хорошо знаете, где истина, а где грех.
Он испытующе взглянул на меня:
- Ты это знаешь?
- Нет, понятия не имею!
Распутин слегка улыбнулся, наклонился и быстро сказал:
- Все потому, что ты читаешь слишком много книг, в них, в книгах, не всегда есть смысл, скажу я тебе. Они только бередят душу. Вообще, знаешь, у меня тоже есть знакомая, которая много читает, совсем особенная; возможно, ты ее знаешь, великая княгиня Милица Николаевна. Она прочитала все книги, но не нашла то, что искала. Я много говорил с ней, она толковая, но не может обрести покоя. Любовь прежде всего, потом приходит и покой. Если ты будешь и дальше вести себя так же, как сейчас, то никогда не найдешь покоя. Она так же спрашивала про грех, и так же не поняла...
- А вы понимаете это? - спросила я. Он наморщил лоб и твердо посмотрел мне в глаза.
- Если ты хочешь знать, грешит только тот, кто грех ищет. Но тот, кто лишь проходит через него, над тем грех не властен. Если ты хочешь, я покажу тебе все. Приходи на следующей неделе к ужину, а потом ко мне; если у тебя в душе еще царит Рай, я покажу тебе такой грех, что ты не устоишь на ногах!
- Ну, этому я не верю! - засомневалась я, но тем не менее меня охватило странное чувство, словно колдун, шептал он похотливо:
- Ты хочешь, чтобы я тебе это показал?
Он посмотрел на меня, и его взгляд в одно мгновение стал снова добрым, приветливым и бесстрастным. Неожиданно мягко он спросил меня:
- Почему ты так смотришь на меня, душенька?
Притянув к себе мою голову, он поцеловал меня с достоинством священника и тихо сказал:
- Ах, ты моя милая...
В полной растерянности я посмотрела на него. Не был ли сном тот жаркий шепот: "Ты хочешь, чтобы я тебе это показал?" Теперь передо мной сидел скромный, простодушный крестьянин с густой темной бородой и покорным взглядом ясных глаз.
Я поднялась:
- Мне надо идти.
- Только смотри, моя душенька, приходи еще! - сказал он, вставая и крепко обнимая меня. - Если ты будешь скучать, то позвони мне. Когда ты приедешь, моя маленькая душенька?
- До субботы я занята, - ответила я.
Он закивал:
- Ну, хорошо, хорошо, приходи в субботу вечером, в десять часов. Тебе подходит?
- Почему так поздно?
Он сдвинул брови:
- Ну приходи раньше, приходи в половине десятого, но точно, потому что я буду ждать тебя. Я тебе нравлюсь, так приходи. Ты придешь?
У него была привычка повторять последнее слово дважды.
- Я приду, - с этими словами я ушла.
* * *
В субботу вечером в назначенное время я позвонила в дверь квартиры Распутина. Открыла горничная Дуня и крайне неприветливо заявила, что Григория Ефимовича нет дома.
- Этого не может быть, - возразила я. - Он сам мне сказал, чтобы я приходила в это время!
Дуня смерила меня исподлобья недоверчивым взглядом, но все-таки впустила в прихожую, где уже весь гардероб был увешан дорогими шубами; так же, как и в первый раз горничная не позволила мне раздеться здесь, а провела в пустую приемную. Я села к окну, я чувствовала досаду и раздражение. Дуня несколько раз по звонку исчезала и проносила затем кипевший медный самовар, такой тяжелый, что с трудом тащила его.
- Ага, и самовар тоже, - подумала я. - Такой же огромный, как у нас в людской, в деревне.
Открылась дверь, и в прихожую торопливо вошел Распутин. На нем была голубая выходная рубашка, бархатные штаны и до блеска начищенные сапоги.
- Значит ты пришла, моя душенька! - сказал он, подошел ко мне, положил руки на плечи и наклонился поцеловать меня. Я отстранилась.
- Григорий Ефимович, - сказала я раздраженно, - предупреждайте, пожалуйста, свою прислугу, если вы кого-нибудь приглашаете!
Распутин постарался привести меня в хорошее расположение духа.
- Ну, не сердись, моя душечка, зачем тебе сердиться из-за этой надутой бабы? Я уже не раз говорил этой противной особе, чтобы она не показывала гостям свое рыло. Правда, в этот раз я не сказал ей, что ты придешь, ну извини, моя душечка!
Он поцеловал меня и повел в прихожую. "Пойдем к ним!" - настаивал он, помогая раздеться. Вдруг он задумчиво посмотрел на меня и сказал:
- Но, возможно, будет лучше, если ты останешься одна, ты можешь сбежать, когда увидишь тех там, внутри!
- Если я захочу уйти, я и так сделаю это! - сказала я. - Правда, может возникнуть неловкость, так как я совсем не знакома с вашими дамами. Распутин нетерпеливо покачал головой.
- Достаточно того, что я знаю тебя! Ну, пойдем, моя душечка!
Крепко обняв меня, он ввел меня в столовую, подвел к столу и сказал:
- Ну, вот я привел ее сюда к вам, она меня любит!
Я поздоровалась и села на свободное место в дальнем конце стола. Распутин сел рядом, моя скованность постепенно проходила, и я начала внимательно разглядывать это странное общество.
Там было приблизительно десять дам, и среди них один-единственный молодой человек в пиджаке, чье хмурое лицо явно свидетельствовало, что его что-то серьезно заботит. Рядом с ним, глубоко утонув в кресле, сидела молодая беременная женщина в расстегнутой накидке; на лице странная бледность, большие светло-синие глаза, полные обреченности и мольбы, смотрели на Распутина. Это были супруги Пистолкорс, как я позднее узнала из нескольких брошенных вскользь замечаний. Муж пришел только потому, что не хотел отпускать супругу одну. Рядом с Александрой фон Пистолкорс сидела старая Головина; ее бледное увядшее лицо приятно тронуло меня своим спокойным благородством. Она вела себя как хозяйка, принимала гостей и поддерживала беседу.