Муня Головина принесла миску с жареной рыбой и, прежде чем поставить на стол, предложила Лохтиной. Та неожиданно успокоилась, взяла кусочек и строго сказала Муне:
- Ты знаешь, что виновата, Муня! Немедленно проси прощения!
Муня с робкой улыбкой поставила миску на стол, снова подошла к Лохтиной, встала перед ней на колени, поцеловала протянутую руку и поклонилась до земли.
- Ах, Марушка, - смущенно прошептала старая Головина, - почему ты это делаешь? Почему ты сердишь Григория Ефимовича?
Слегка побледнев, Муня покачала маленькой головкой и прошептала нежно, как всегда:
- Ну, мама, оставь, не говори об этом...
Распутин не сказал ни слова, и Муня стала всем накладывать рыбу из стоявшей перед ней миски.
Лохтина закрыла лицо и повернулась, словно что-то разглядывая на диване, и вдруг воскликнула, торжествующе улыбаясь:
- Ах, ну вот, теперь все ясно! Я вижу, там сидит дама в белом, ей вроде ни до чего нет дела, а под прикрытием своего высокообразованного супруга она совершила кражу...
Молодой человек в пиджаке покраснел и резко ответил:
- Я настоятельно прошу оставить в покое мою жену!
- Замолчи, несчастный! - угрожающе завопила Лохтина. - Как ты позволяешь себе разговаривать со мной?!
Старая Головина опять заметила:
- Но ведь вы сами мешаете нам слушать Григория Ефимовича!
Лохтина не ответила ей, потому что в этот момент почему-то опрокинулся стоявший у стены маленький столик с полной кастрюлей супа. Это произвело большой шум, все вздрогнули от испуга, беременная женщина задрожала всем телом и, бледная как смерть, в смущении огляделась.
Мария побежала за горничной, возникло некоторое замешательство, но все остались на своих местах, а уха тонкими желтыми ручейками быстро растекалась по паркету.
Лохтина спокойно поднялась, подошла к Распутину, обхватила его голову и принялась целовать, крича не переставая:
- А я спала с тобой, я спала с тобой!..
Когда он ее отталкивал, она отбегала, вставала у него за спиной так, чтобы его кулаки не достали ее, и просила его дать стакан вина.
- Ты ничего не получишь! - коротко и твердо сказал Распутин. - Если бы я только отделался от тебя, ненормальная, - продолжал он зло, - хоть бы ты уехала к этому сукину сыну Илиодору! Вы оба отошли от Церкви! Пусть я ослепну, если я хоть немного понимаю, что делают Ольга и Илиодор! Он отрекся от Церкви, считает меня величайшим злодеем, негодяем, развратником и соблазнителем, и Ольга из-за него довела себя до падения и все-таки видит во мне Бога Саваофа. Пусть меня убьют, если я хоть что-нибудь в этом смыслю!
- Разве Илиодор тебя не любит? - вскричала Лохтина. - Он любит тебя, он любит тебя, ах, как он тебя любит... Но для меня ты Бог, мое счастье, мой мир!
Распутин дал знак рукой, к нему подошла Дуня и что-то прошептала на ухо, указывая глазами на спальню. Он быстро поднялся и через переднюю прошел в спальню. Тотчас Лохтина быстро, как только позволяли ей огромные сапоги, подскочила к столу, схватила стакан, из которого пил Распутин, налила вина, встала на диван, простерла руки и несколько минут стояла, будто жрица, совершающая обряд. В комнате воцарилась гнетущая, тяжелая, натянутая тишина. Наконец Лохтина вновь зашевелилась, поднесла стакан к губам, медленно выпила вино и снова опустилась на диван, где и осталась лежать с простертыми руками и закрытыми глазами. Старая Головина громко вздохнула и повернулась к Муне:
- Ах, Муня, зачем ты привела меня сюда сегодня? Я снова совсем больна! - Затем обернулась ко мне. - Если бы вы только видели, что творилось здесь вчера утром! Меня пришлось отпаивать лавровишневыми каплями, и еще сегодня я дрожу всем телом. Я не могу на все это смотреть равнодушно!
- Мама, перестань же, - печально прошептала Муня.
- Почему Ольга Владимировна ведет себя так странно? - осведомилась я.
Мунины мечтательные глаза смотрели куда-то вдаль; она ответила с каким-то особым благоговейным восхищением, тихо и спокойно:
- Нужно только понять ее.
- Ах, нет, - быстро возразила старая Головина, - и я уже давно отказалась от этого. - Она показала на ярко-красные пятна на своих щеках и с некоторой горечью добавила:
- Вы только посмотрите на меня! Я не хочу быть лучше, чем я есть, и не притворяюсь, но все это невероятно действует на меня. Я уже четыре года знакома с Григорием Ефимовичем и безгранично люблю его. Я люблю также и Ольгу Владимировну, но ее поведение мне абсолютно непонятно, и я не могу одобрить ее поступки!
- Когда я молчу, начинают говорить кошки! - закричала Лохтина, неожиданно снова пришедшая в себя, и захлопала в ладоши. Затем вскочила с дивана и подкралась к дверям спальни, сквозь которые доносилось грубое бормотание Распутина и женский смех. Она наклонилась и жадно прильнула к щели в дверях.
- Не входить, не входить! - сердито закричал Распутин и изнутри придержал двери.
Лохтина дико засмеялась, ударила кулаком в стену и закричала:
- Возьми себе еще больше, еще больше! Возьми же ее, спрячь под кроватью, под паркетом! Ведь ты же принадлежишь мне, и я никому тебя не уступлю, никому, никому! Спи хоть со всем светом, ты мой, мой!
Она отошла от двери, закрутилась на месте и, когда у нее закружилась голова, упала на диван, напевая вполголоса.
У стола возникло движение. Я обернулась и увидела, как беременная дама медленно встала и с вытянутыми вперед руками, словно сомнамбула, подошла к дивану; ее широко открытые глаза неподвижно смотрели на Лохтину, а сухие губы исказила судорога. Она еще не дошла до дивана, как муж быстро подскочил к ней, взял под руку и силой, несмотря на отчаянное сопротивление, увел в прихожую. Только было начавшийся разговор за столом прекратился, и снова в комнате наступила тишина.
С этого момента оставаться спокойными стало невозможно: беременная дама своим поведением выразила то, что уже давно все чувствовали: остается либо уйти, либо кричать и бить все вокруг. Вырубова поднялась первая, за ней последовала великая княгиня Милица Николаевна и ее юная спутница. Она направилась в прихожую, но вдруг из спальни выскочила Мария Головина и бросилась на шею великой княгине. Та наклонилась, Мария страстно осыпала поцелуями шею, губы, волосы, глаза, затем обняла, и они вместе ушли.
Я с нетерпением ожидала возвращения Распутина, чтобы попрощаться с ним. Когда Распутин наконец вышел из прихожей, я поднялась, подошла к нему, попрощалась с оставшимися гостями и обратилась к нему:
- Я ухожу, Григорий Ефимович, до свидания.
Он быстро подошел ко мне, обнял за плечи, заглянул глубоко в глаза и озабоченно произнес:
- Ты уже уходишь, душенька? Ну, а когда ты придешь опять? Я очень полюбил тебя!
Но когда я заметила, что он может мне позвонить, раздался дикий смех.
Лохтина скорчилась на диване и в ярости кричала:
- Что я слышу! Он, Бог Саваоф, звонит по телефону какой-то девке!
- Все, довольно, - сказала я и почти бегом поспешила в прихожую. Распутин заторопился за мной, обнял меня, крепко прижал к себе и обеспокоенно спросил:
- Вот, скажи мне, ты видела здесь только плохое или же поняла что-то хорошее?
- Я не знаю, - ответила я и попыталась высвободиться. Но он не отпускал меня и шепнул на ухо:
- А ты придешь опять или нет?
Из спальни вышли Вырубова и великая княгиня, уже в пальто. Они подошли к Распутину, посмотрели ему в глаза:
- Отец, до свидания.