Луна поднялась, наконец, хотя и ущербленная, но огромная, и тучи сдвинулись к противоположной от нее стороне горизонта.
Шевченко растолкал вестового лейтенанта, и с трудом удалось им вдвоем добудиться мертвым сном спавшего Бирюлева.
Но когда он вышел из землянки, то зажмурил глаза от света: столько лилось этого света от тупо уставившейся в землю однобокой луны, что белые амуничные ремни, перекрещенные на богатырской груди Шевченко, сияли, как днем, искрились штыки солдат и бляхи их поясов, и девичьи глаза юного Семенского горели будто огнем вдохновения.
- Вот досада какая! - потягиваясь, сказал Бирюлев. - Куда же ты вымел все тучи, Шевченко? Ведь теперь мы попали из огня в полымя!
- Ночь еще долгая, ваше благородие, - утешил его Шевченко. - Може, еще и захмарит.
- Хорошо, как захмарит, а если нет?
Он вынул свои часы, заводившиеся без ключика; было около двух. Ждать еще было, пожалуй, непростительно, идти теперь же было нельзя. Впрочем, на луну надвигалось тонкое белесое облако...
Бирюлев приказал командам собраться и построиться, и минут через десять все снова стояли в шеренгах, так что Гротгус мог, наконец, передать, что начальник гарнизона благословляет всех и желает полной удачи во славу русского оружия.
Однако и после этих торжественных слов Бирюлев все-таки не решался вести свою роту, и Панфилов с ним вполне согласился.
Но вот через полчаса, не меньше, к тому тонкому белесому облачку, которое проскользнуло над луною, потянулись другие, погуще; блики на штыках и бляхах померкли, поручик Токарев, передернув от заползающего под шинель холодка плечами, сказал Бирюлеву:
- А знаете, кажется, даже вот-вот снежок пойдет.
- Если и в самом деле, было бы как нельзя лучше, - повеселел Бирюлев и, когда действительно закружились снежинки, скомандовал вполголоса: - На молитву! Шапки долой!
Сняли фуражки, перекрестились три раза...
- На-а-кройсь!
Потом еще две-три обычных, но необычно отозвавшихся у всех в сердцах команды, и люди пошли во взводной колонне из укрепления в поле.
Все старались идти отнюдь не так, как их учили ходить в мирное время, звонко отбивая шаг, а как можно легче и неслышней ступая, но часовые, лежавшие в секрете впереди неприятельских ложементов, заметили темную движущуюся на них массу. Это были английские ложементы; можно было надеяться, что часовые там спят, однако вышло иначе. Один за другим раздались три гулких выстрела... Потом сигнальная ракета взвилась и рассыпалась красными огоньками в небе, за ней другая... И вот по всей линии противника началась оживленная пальба.
Панфилов, который стоял с Гротгусом, выжидая, как пойдет вылазка, сказал недовольно:
- Вот видите, как иногда бывает!.. Неудача! Завидели, проклятые... Не дали нашим и пятидесяти шагов отойти.
- И что же придется им сделать в таком случае? - обеспокоился Гротгус.
- Что?.. Просто надобно отозвать их назад, чтобы не перебили напрасно, - вот и все, что придется сделать.
И Панфилов действительно послал к Бирюлеву вдогонку ординарца унтер-офицера, правда не с приказом, а только с разрешением вернуться.
Ординарец добежал запыхавшись. Бирюлев остановил роту. Выслушал посланца адмирала. Понял, что от него теперь зависело, вести ли людей вперед, или назад. И стало как-то неловко поворачивать их обратно, командовать <налево>. Однако он знал, конечно, и то, что многих из них стережет уже там, впереди, смерть или увечье, поэтому он обратился вполголоса к передним:
- Назад или вперед идти, братцы?
- Вперед! - тут же ответил ему Кошка.
- Вот Кошка говорит, что лучше вперед, а вы как?
- Ночью все кошки серые! - отозвался весело Елисеев, а кто-то дальше, из рядов пехоты, подхватил:
- Все мы - кошки!
И потом пошло по рядам, как общий выдох:
- Все - кошки!
- Ну, раз все - кошки, значит, вперед! Так и передай его превосходительству, - обратился Бирюлев к ординарцу.
Как раз в это время и снег пошел гуще и пальба затихла, только трубили в рожки горнисты в траншеях да кричали часовые.
- Вперед, ма-арш! - скомандовал Бирюлев.
Идти нужно было в сторону - не к англичанам, а к французам, которые гораздо энергичнее англичан придвигались к четвертому бастиону и вели к нему мины с явной целью его взорвать.
Рота Бирюлева шла уверенно и с подъемом, тем более что не было пока в ней никаких потерь, несмотря на пальбу.
Обогнули острый холмик, прозванный Сахарной головою; недалеко уж должны были, по расчетам бывалых в вылазках матросов, начаться французские ложементы на взгорье, однако оттрубили горнисты, откричали часовые, настала какая-то подозрительная насторожившаяся тишина...
Но вот в тишине этой вдруг раздался резкий и громкий окрик:
- Qui vive?*
_______________
* Кто идет? (фр.)
Задние взводы замедлили было шаг, но передние быстро шли вперед за Бирюлевым, подтянулись и задние.
- Qui vive?
Рота шла.
- Qui vive? - встревоженно громко.
- Russes!* - крикнул Бирюлев, и тут же вслед за этим: - Ура-а!
_______________
* Русские! (фр.)
И кинулись со штыками наперевес на ложементы.
VII
Enfants perdus, сидевшие в ложементах, успели дать только один залп, торопливый, нестройный, от которого упало только трое охотцев. Их проворно с рук на руки передали в тыл на носилки, присланные Панфиловым с бастиона. Сквозь крутившийся снег было видно, как зуавы бежали, пригибаясь к земле, в траншеи.