На 4-е по диспозиции был назначен штурм, и это известие огорчило Хрулева, но греки-волонтеры упали к нему, как с неба в подарок: ему ничего не было известно о том, что приготовлена для него такая поддержка.
Но она и не была приготовлена для него: греки должны были идти в Севастополь, а к Евпатории свернули они вполне самовольно, прослышав в пути, что главный командир здесь теперь Хрулев, которого они успели хорошо узнать еще на Дунае, и что против него стоят турки под командой Омер-паши, а турок они знали гораздо лучше, чем даже Хрулева.
Именно с турками-то им и хотелось теперь, как всегда раньше, сражаться; к ним они были полны огненной ненависти.
В Дунайской кампании на стороне русских участвовало их не пять рот, а много больше. Но при отступлении армии Горчакова только им посчастливилось перебраться вслед за последними рускими частями на левый берег Дуная. Другие же греческие роты не успели этого сделать и остались на правом берегу вместе с беженцами-болгарами, так как мост очень спешно был разобран. И эти отставшие их товарищи были настигнуты тут турецкой кавалерией и зверски изрублены вместе с болгарами.
Среди серошинельных солдат отряда Хрулева прибывшие греки казались оперно-живописными в своих национальных костюмах. На них были коричневые и синие, щедро расшитые короткие куртки, больше похожие по форме своей на жилеты, под которыми за широкими кушаками из шалей располагался весь их огромный арсенал: пистолеты, ятаганы, кинжалы, по нескольку штук каждого вида оружия; кроме того, у всякого была привешена к тому же кушаку кривая турецкая сабля, а сзади красовался карабин... На головах круглые низкие суконные шапочки с кистями; лица у всех смуглые, обветренные, жесткие, из-под воинственного вида острых орлиных носов торчали лихие усы...
Пятеро капитанов их - командиры рот - гурьбою ввалились в штаб-квартиру Хрулева. Они сияли от удовольствия видеть боевого генерала, который встретил их, как старых своих друзей.
- Вовремя вы подошли: я как раз собирался идти в атаку на Евпаторию.
- Очень хорошее дело, господин генерал! - отозвались ему капитаны через переводчика, так как ни один из них не говорил по-русски.
- Вот выберите-ка при мне себе старшего: он будет у вас за командира батальона, - предложил им Хрулев.
- Нет из нас никаких старших-младших: мы все равны между собою, недовольно ответили капитаны.
- Помилуйте, что вы! Разве так можно! - улыбнулся Хрулев и сам выбрал из них наиболее плечистого и рослого за старшего.
Но капитаны сказали решительно и твердо:
- Все равно, господин генерал, мы его слушать не будем!
- Спроси их, - сказал переводчику Хрулев, - какого же черта им нужно?
Оказалось, что они не прочь были бы подчиняться русскому штаб-офицеру. Тогда Хрулев подвел к ним Панаева.
- Вот, - сказал он, - штаб-офицер вам! Притом же это не простой подполковник, а целый адъютант самого главнокомандующего, князя Меншикова!
Это последнее обстоятельство явно понравилось капитанам.
- Очень хорошо, господин генерал! - радостно согласились они, и каждый из них счел своею обязанностью, любезно улыбаясь, похлопать дружески по спине Панаева и подать ему руку в знак признания его своим начальником.
IV
В этот же день вечером встреченный на дороге разъездом казаков при офицере, заранее посланным для этой цели в сторону Перекопа, явился в штаб Хрулева и князь Урусов, опередивший свою дивизию.
Радостно-шумливо встретил его Хрулев. Широко раскрыв объятия, расцеловался с ним крепко. Тут же с приходу усадил его за горячий самовар и с первых же слов посвятил во все свои планы. Сказал и о том, что со штурмом Евпатории необходимо спешить, чтобы не дать противнику, предупрежденному уланом-изменником, подготовиться к защите свыше меры.
- Поэтому штурм я назначил на утро четвертого числа, - закончил Хрулев, сам наливая Урусову крепчайшего чаю и пододвигая к нему бутылку коньяку.
- На четвертое число чего? Февраля? - удивленно уставился на него Урусов несколько сонными, воспаленными с дороги глазами.
- Разумеется, февраля - не марта же! - удивился и Хрулев его удивлению.
- Это совершенно немыслимо, что ты!.. Дивизию после такого похода и вдруг - бух! - прямо под пушки! Дай же передохнуть хоть неделю!
Урусов был моложе Хрулева лет на семь-восемь, но его служба в смысле чинов и положения шла гораздо успешнее, чем служба Хрулева, потому что проходила в гвардии, на глазах царя.
Даже и теперь, после дороги, он значительно отличался от Хрулева этой нарочитой барственностью гвардейца, который и в те времена, как и гораздо позже, считал своею первой обязанностью снисходительно-свысока относиться к армейцу, независимо от того, кто бы он ни был.
Казалось со стороны, что и глаза он щурил не потому, что ему сильно хотелось спать, - что было бы извинительно, конечно, - а потому только, что этим было принято в его среде подчеркивать свое умственное и прочее превосходство. Продолговатое лицо его было холеное и руки тоже. Несмотря на то, что он попал к Хрулеву прямо с дороги, он был довольно чисто выбрит; Хрулев же, забывший об еде и сне, забыл также и о бритье и зарос колючей щетиной.
- Неделю передохнуть дать? Ты шутишь, что ли? - испугался Хрулев. Когда же именно придет твоя дивизия?
- Когда именно, это, брат, сказать затруднительно, - растягивая слова, не спешил с ответом Урусов.
- Завтра начнет подходить, как я получил донесение... ведь так?
- Завтра может быть только один первый полк...
- Ну, вот и прекрасно! (Хрулев не ожидал и этого.) И чудесно, что завтра будет полк! Днем полк, вечером другой, ночью остальные два, а утром - пойдем штурмовать Евпаторию.
- Да, да, так я тебе и дал свою дивизию на убой! - пренебрежительно сказал Урусов. - Нет, брат, пока все до одного орудия в укреплениях не будут сбиты, я свою дивизию на штурм не поведу, как ты хочешь!
Хрулев принял это за дружескую шутку. Он даже расхохотался весело.
- Ну, еще бы, чудак ты, приказал я штурмовать раньше времени!.. Итак, значит, четвертого утром...
- Кто тебе сказал, что четвертого утром? - изумился Урусов. Четвертого моя дивизия только-только подтянется!
- Это вполне серьезно ты?
- Совершенно серьезно, и ты сам это увидишь своими глазами...
Хрулев потемнел, забарабанил пальцами, вскочил, прошелся раза три по комнате, наконец сказал:
- Один день в подобных операциях промедлить - это значит иногда совсем погубить все дело! Ну, что же делать... Тогда, значит, пятого утром... Придется изменить число в диспозиции...
- Пятого тоже будет нельзя, - спокойно сказал Урусов.
- Нет, уж если и не пятого, то уж тогда никакого, и черт его побери, этот штурм! - закричал Хрулев.
- А у тебя уж и для моей дивизии диспозиция готова? полюбопытствовал свысока Урусов.
- А как же иначе? - удивился Хрулев и сам вытащил из шкафа толстую тетрадь. - Вот она, смотри!
Урусов, не отнимая стакана от губ, искоса заглянул в первый лист тетради и отвел ее рукой.
- Так нельзя, братец, я не приму твою диспозицию в таком виде, сказал он теперь уже явно недовольно.
- То есть что именно нельзя? В каком <таком> виде? - опешил Хрулев.
- Как же так в каком? Ты везде пишешь мне в форме приказа: <Начальнику>дивизии приказываю...>