- Дядя, у меня к тебе просьба, - сказал он твердо.
- А-а! - протянул удивленно дядя, так как это была первая просьба со стороны его обычно молчаливого племянника.
- Просьба такого рода... Ты говорил, что поставишь в ополченцы Терешку... - Тут он зашевелил пальцами и вопросительно поглядел на жену.
- Чернобровкина, - подсказала Елизавета Михайловна.
- Ага! Та-ак-с! - подмигнул понимающе Василий Матвеевич. - Говорил я насчет Терешки, да-с.
- Так вот моя просьба: нельзя ли его все-таки... оставить на тягле... заменить кем-нибудь другим, а?
- Угу! - промычал довольно Василий Матвеевич, опустив глаза в тарелку с супом: он как будто давненько уже ожидал этого именно разговора; недели две прошло со дня его приезда из Курска, где он узнал насчет ополчения. Другим, говоришь, заменить? Чем же плохой из него ополченец может выйти?
Тут дядя посмотрел на своего племянника-офицера недоуменно-вопросительно, точно он был член приемочной комиссии и браковал его сдаточного.
- Неплохой... Даже отличный... Если бы все помещики дали таких, чего бы лучше!
- Ну, вот видишь, вот видишь! - так и просиял дядя. - Я стараюсь, не щадя сил и средств, я всячески готов содействовать! А ты, сам пострадавший за веру-царя-отечество, ты вдруг хочешь почему-то сбить меня спанталыку!
И дядя поднял торчком узкие плечи в знак изумления.
- Да ведь у него, у Терентия, четверо детей, - напомнила Елизавета Михайловна.
- А у другого, у Тимофея, разве не четверо детей тоже? Что же, я и его должен оставлять на завод? - игриво обратился к ней Василий Матвеевич.
- Как так? Неужели у него тоже четверо?
- Вот видите! А вы и не знали! Об этом просите меня, а другой что-то вам совсем уж не интересен. Правда, пока еще четверых у Тимофея нету, но четвертый уже в ожидании: вот-вот... Баба его последний уж месяц донашивает, - подмигнул Василий Матвеевич.
- Как хотите, а это бесчеловечно с вашей стороны! - решительно сказала Елизавета Михайловна и положила ложку.
- Пу-стя-ки-с!.. В порядке вещей... Кушайте, пожалуйста, не волнуйтесь! - так же игриво отозвался Василий Матвеевич. - Ополченцы, по-моему, должны быть люди степенных лет. Это ведь не то, что солдаты. Их не на двадцать пять лет берут, а только на эту вот войну. А кончится война, кому охота будет их зря кормить? Сейчас же их по домам, и мои опять ко мне явятся: наш атлас не уйдет от нас.
- Хорошо, если явятся, - сказал Дмитрий Дмитриевич. - Могут и там остаться.
- Тогда уж будет моя потеря: жертва моя, так сказать, на алтарь отечества... И никто не возместит ничем, я справлялся, - ничем и никак... Терпи, помещик! Выноси на своих плечах!
- Я еще в Симферополе слышала, будто иные помещики давали вольные семьям убитых солдат, - сказала Елизавета Михайловна.
- Что-о? Вольные дают? - испуганно поглядел на нее Василий Матвеевич. - Ну, это уж какие-то слабые умом или миллионеры, которым некуда девать добра! Те, конечно, все могут... Даже по снегу летом ездить! Дворцы в одну ночь строить!..
Он оказался так растревожен этими <вольными>, что пришлось на время заняться только супом. Но, дав дяде достаточно времени, чтобы прийти в себя, Дмитрий Дмитриевич снова заговорил о Терентии.
- Тимофей, кажется, одних лет со мною, но я его что-то не помню... А Терентий, Терешка-казачок, как же можно! Он был мой товарищ детства, этот Терешка...
- Угу, - неопределенно промычал дядя, наблюдая его исподлобья.
- Да ведь Тимофей к нам и не обращался, - добавила к словам мужа Елизавета Михайловна.
- Ну да, да, - а Терентий обращался, и не один раз! - живо подхватил дядя. - Как же, как же, скажите, пожалуйста, - <товарищ>!
В тоне, каким это было сказано, и в презрительной ужимке при этом показалось кое-что обидное Дмитрию Дмитриевичу, но он постарался сдержаться.
- Да вот, что поделаешь... Других товарищей детства у меня тут не было... особенно в зимнее время... так сложилось... Одним словом, ты бы очень меня одолжил, дядя, если бы оставил его...
Елизавета Михайловна догадалась, что кто-то уж постарался передать Василию Матвеевичу, чуть только он приехал тогда из Курска, что без него заходил в дом поговорить с ними Терентий, сначала один, потом даже с женой, и это именно почему-то чересчур встревожило и возмутило дядю. С тою способностью к мгновенным догадкам, какая присуща женщинам, она начала понимать также и то, почему Василий Матвеевич сдает Терентия, и ожидала только намека с его стороны, чтобы утвердиться в своей догадке.
И намек этот тут же был сделан.
- Пусть даже и товарищ детства был он твой, Митя, - об этом не спорю, - враждебно глядя почему-то, заговорил Василий Матвеевич, - однако же ты его знавал только в детстве, а какой гусь теперь из него вышел, это уж ты предоставь знать мне, вот что-с! Я его и то уж терпел долго, - другой бы не стал, - другой давно бы уж этого тпруську взял на хо-ро-о-ший налыгач, да-с!.. Он, должно быть, именно с детства и привык тут, в людской, не в свои дела вмешиваться да этой своей привычки милой и на деревне не оставил... Нет, нет, это уж решено и подписано, и быть по сему: пускай-ка в ополченцах помарширует, и ему польза и мне не вред... И давай-ка уж, сделай милость, больше мы о нем говорить не станем.
Он налил себе стакан вина и взялся было за стакан племянника, но тот довольно резким движением руки отвел его руку, сказал:
- Не нужно.
- Угу? - полувопросительно отозвался дядя, племянник же продолжал с горечью:
- Я думал, что для тебя что же тут такого... Полнейший пустяк мою просьбу исполнить... а ты вот почему-то не хочешь... Между тем я ведь ему слово дал!..
- Слово дал? - Василий Матвеевич глотнул вина и заговорил раздельно, отчетливо: - Во-первых, напрасно ты давал слово, но я-то, конечно, в этом не виноват... А во-вторых, твое слово - это слово офицера из дворян, а дал ты его кому? - Хаму!.. Хаму, который стоит между нами с черным котом под мышкой... Да, пожалуй, уже этого черного кота и пустил между нами, а?
- О каком это он коте черном? - удивленно обратился к жене Дмитрий Дмитриевич.
А Василий Матвеевич, не теряя времени, поспешно глотал в это время вино, наблюдая при этом их обоих сквозь узенькие щелки глаз; когда же допил, наконец, то поставил стакан, стукнув им так, что чуть не вышиб дна.
- Довольно! - выкрикнул он вдруг. - Довольно в молчанки играть! Вы, сударыня, Елизавета Михайловна, как я о вас слышал и раньше, - слава богу свет не без добрых людей! - оказались особой очень, как бы это выразиться, дальнозоркой, что ли, но мы с вами должны уже теперь объясниться начистоту... А также и с тобою, Митя... Да, да, извольте, извольте-с, я от чистоты не прочь! Я, признаться, только о чистоте всегда и мечтал тут вот, про себя, втихомолочку... Но что же, однако, вышло из всех этих моих мечтаний скромных? - А вот что именно-с. Я получаю однажды эстафету, из которой узнаю, что ты, Митя, тяжело ранен, нуждаешься в продолжительном лечении и прочее... <Тяжело> же, это что собственно значит, когда пишут по-родственному? Ведь не чужому же кому писано, а дяде родному! <Тяжело> - это нужно было понять так, как я и понял: <Еле-еле>, и дай бог довезти в живых, а уж похороним его на родном кладбище, возле отца с матерью...> Вот что только, это значить могло, - единственно!
- Дядя! - возмущенно остановил его Дмитрий Дмитриевич.
- Знаю, что я тебе дядя, потому-то и говорю так, и прошу меня не перебивать, а дослушать, - вразумительно отозвался Василий Матвеевич, даже ладонь выставил в его сторону; потом он налил себе еще вина и продолжал в прежнем взвинченном тоне: - О жене же твоей я наслышался в Курске когда-то, что и красива-то, - вполне согласен с этим! - и умна-то, - тоже согласен, - и вообще, - согласись теперь и ты со мной, - должен же я был после этого захотеть посмотреть на свою родственницу, которую ты от моих глаз скрывал несколько лет? Вот я ввиду всех обстоятельств этих и послал ответную эстафету, а как же я мог бы сделать иначе?.. Послал и жду. С большим нетерпением ждал я вашего приезда, Елизавета Михайловна, поверьте! И, кстати, ваше здоровье!
Он кивнул ей и отпил сразу полстакана.
Дмитрий Дмитриевич переглянулся в это время с женой, и та сделала ему едва заметный знак ресницами, означавший: <Держись>! Не выходи из себя!>
- И вот, наконец, приехали вы, - продолжал Василий Матвеевич, - и я с первого же дня понял, что я... обманут!
- Как так обмануты? - строго спросила Елизавета Михайловна.
- Ах, в самом лучшем смысле, дорогая! - тут же ответил Василий Матвеевич, впрочем, не улыбнувшись при этом. - В отношении Мити оказалось, что вы... несколько преувеличили. Во-первых, не рана, - это с одной стороны, - не рана, а только контузия, во-вторых, с другой стороны, ничего и тяжелого не было.
- Было!
- Может быть, но крымская медицина постаралась, и мы-то уж этого не увидели... Не сомневаюсь, я не сомневаюсь, Елизавета Михайловна, что вы были сами введены в заблуждение, а меня ввели в оное заодно с собой. Но если бы даже было и иначе...
- Как же именно иначе?