А между тем сам Пелисье видел еще возможность крупного успеха: в прорыв русских позиций на батарее Жерве, как раз по соседству с третьим бастионом, был уже послан целый линейный полк во главе с полковником Манеком.
Но гораздо раньше его опасность, угрожавшую Малахову кургану с тылу, со стороны его горжи, увидел Хрулев.
Он дал шпоры коню, гикнул, как уральский казак, и поскакал наперехват бежавшим полтавцам, с которыми было и несколько человек матросов от орудий.
- Сто-ой!.. Сто-ой, братцы! Куда-а? - кричал он неистово на скаку... - Ди-ви-зия целая идет, а вы бежите!
Он оглянулся на ординарцев; ближе других к нему скакал боцман Цурик.
- Цурик! К генералу Павлову скачи, чтобы дивизию сюда! Скорей!
Боцман хлестнул арапником поперек брюха свою лошадку бурого цвета с чалой холкой и поскакал к церкви.
Витя знал, что около церкви Белостокского полка стоял в резерве генерал Павлов, но при нем было всего шесть рот якутцев, а совсем не дивизия. Слово "дивизия" было пущено Хрулевым просто для подъема духа.
Однако и одного вида всем известного генерала в папахе, бурке и на белом коне - Хрулева - оказалось довольно, чтобы бежавшие остановились.
- Навались, ребята! - крикнул один из них, матрос, черный от дыму, как негр, без фуражки и с банником в руках.
- Навались, навались, братцы! - закричал, поймав на лету это чудодейственное народное словечко, Хрулев.
А между тем французы, зарвавшиеся слишком вперед, частью строились, остановившись тоже, частью поспешно забирались в домики по скату Малахова кургана, наполовину разбитые бомбардировкой, и открыли оттуда стрельбу, поджидая свою дивизию, настоящую, подлинную, идущую за ними следом, первую дивизию первого корпуса, которую вел генерал д'Отмар.
Не минутами измерялось теперь время - секундами. На Малаховом подняли уже красный флаг - сигнал большой опасности. На помощь к прорвавшемуся батальону майора Гарнье вслед за девятнадцатым линейным полком спешно шли большие силы, тогда как на помощь полтавцам прискакал один только Хрулев со своими ординарцами.
Вдруг Витя увидал в стороне каких-то солдат-рабочих с лопатами...
- Идут! Идут! - закричал он звонко, подняв в их сторону руку.
Хрулев обернулся к нему и тут же двинул белого в сторону рабочих.
- Какого полка, братцы?
- Севского! - ответили солдаты.
- Бросай лопаты!.. В штыки! За мной!.. Благоде-е-тели! Выручай!
Бросить лопаты и взять в руки ружья, бывшие за спиной у каждого, было делом двух-трех секунд.
И вот севцы, - их было всего около ста сорока человек, - со своим ротным, штабс-капитаном Островским, без выстрела кинулись в штыки на французов, успевших кое-как построиться, подтянув отсталых.
Этот штыковой бой был короткий: французы не вынесли напора севцев, часть их попятилась назад, к батарее Жерве, часть рассыпалась по домишкам.
Тем временем оправились и пришли в порядок полтавцы. Теперь они бежали, штыки наперевес, преследовать отступавших, а севцы остались перед домишками, откуда французы расстреливали по ним большой запас своих патронов.
За стенами строений они чувствовали себя гораздо лучше даже, чем в своих траншеях. Из ближайшего же к севцам дома, в котором засело человек двадцать, поднялась в окна и отверстия в стенах, пробитые осколками бомб, такая частая пальба, что дом окутало дымом, как при пожаре, а севцы падали один за другим.
- Вперед, братцы! - скомандовал Островский и бросился к этой маленькой крепости с саблей, а за ним его солдаты.
Но пуля попала ему в лоб над переносьем, и он упал с размаху.
- Ура-а! - закричали севцы, забыв о запрете кричать "ура", прикладами выбили дверь, ворвались в дом и, как ни яростно защищались французы, перекололи всех.
Однако засевших в домишках, как в укреплениях, было немало, человек триста, в то время как севцев из роты оставалось пятьдесят, не больше.
Хрулев же в это время метнулся к полевым батареям Малахова, чтобы направили выстрелы сюда, на свои же домишки.
Но скоро понял и капитан Будищев на своей батарее, куда нужно повернуть дула легких орудий.
- А ну-ка, прорежь, молодец! - то и дело командовал он своим комендорам.
Чтобы лучше разглядеть действие своих пушек по домишкам, он взобрался на бруствер. Он был весь в дыму и экстазе боя. И вдруг свалился он головою вниз, прижав к груди правую руку: штуцерная пробила ему сердце.
Так на батарее своего имени погиб этот храбрый моряк.
А в это как раз время беглым маршем подоспели, наконец, якутцы с генералом Павловым, и кстати: вслед за батальоном Гарнье пробилась сюда еще и большая часть первого батальона полка Манека; перед французами снова пятились полтавцы, - севцы же были почти перебиты, вступив в неравную борьбу с засевшими в домишках.
Дали знать, чтобы прекратили орудийный огонь по Корабельной, и началась жаркая штыковая схватка. Две роты якутцев ударили с фронта, остальные с флангов; окруженные с трех сторон французы не выдержали, хотя бились упорно, ожидая своих на помощь.
Часть их поспешно отступила снова на батарею Жерве, часть рассыпалась по домишкам, и это заставило якутцев разделить свои силы: одни гнали отступавших, другие принялись за домишки, откуда продолжалась стрельба, приносившая много потерь.
Французы не сдавались, хотя и были окружены, и стреляли на выбор.
- А-а! Ты, проклятый, в наши хаты влез да озорничаешь! - кричали, свирепея, якутцы. - Руками передушим!
Если двери были из толстых досок, не поддававшихся прикладам, они вскарабкивались на крыши и оттуда сквозь пробоины, сделанные снарядами, бросали внутрь черепицу.
Много жертв потребовалось тут, чтобы очистить эти невзрачные хаты, почти развалины, от французов, но все-таки хаты были очищены почти в одно время с батареей Жерве, где французы хозяйничали уже возле орудий, обращая их жерла внутрь площадки.
Однако, отступая на эти орудия, стрелки батальона Гарнье отбивались очень упорно: они не хотели поверить, что дело проиграно; они ожидали напора всей своей дивизии в сделанный ими пролом...
Двое стрелков вздумали даже взорвать пороховой погреб, мимо которого шли отступая. Они вырвали из рук убитого матроса курившийся пальник и бросились с ним к погребу, но за ними бежал рядовой Музыченко, якутец.
- Эге, гадюки! - разгадал он их умысел; догнал и заколол обоих.
Притиснутые к брустверу, французы то пытались перелезать через него, то выскакивали в амбразуры, но спастись удалось все-таки немногим. В числе этих немногих был и сам Гарнье, получивший четыре легких раны.
Русские солдаты рвались за ними в поле. Они кричали:
- Айда, ребята! Отберем Камчатку нашу назад! - и прыгали в ров, а потом бежали догонять французов.
По приказу Хрулева горнисты трубили отступление во всю силу легких, но солдат за валом становилось все больше и больше.
Хрулев выходил из себя:
- Притащат на своих плечах французов, э-эх ты, черт!