- Была, вы сказали? Как же так была? - и теперь улыбнулся продолжительнее, чем обычно, как будто желая этим выразить, что понимает его обмолвку и относит ее за счет контузии.
- Да вот оказалось так, что именно была... Пристав становой прислал оттуда письмо... Умер будто бы дядя, - с усилием проговорил Дмитрий Дмитриевич, а Елизавета Михайловна добавила:
- По-видимому, от воспаления в легких, потому что скоропостижно как-то умер.
- Ах, так вот оно что-о! - протянул сожалеющим тоном жандарм. - Умер, бедный, и вы даже не знаете, от какой болезни!.. А пристав разве не написал вам этого в письме?
- Нельзя и письмом назвать эту бумажку, какую он нам прислал, ответила за мужа Елизавета Михайловна. - Это было, как бы сказать, полицейское извещение о смерти, и только.
- Ну да, ну да, должностная бумажка, - понимающе кивнул головой поручик. - Должно быть, он думал, что подробности напишет кто-нибудь из дворни?
- Очевидно, именно так, но ведь никто из дворни там нашего московского адреса не знает, - сказала Елизавета Михайловна.
- Что же так? - удивился поручик. - Ведь дядюшка ваш, я думаю, по-родственному сам вас и провожал на станцию? - по-прежнему как-то беспечно и пусто и ненужно спросил Доможиров и поглядел тут же на ногти своей левой руки.
Этого пустого с виду вопроса все о том же дяде, а кроме того пристального внимания к своим ногтям со стороны молодого жандарма достаточно было для Елизаветы Михайловны, чтобы она поняла вдруг, что визитер их имеет и еще какие-то задние мысли, а не только заботу об ее муже, пострадавшем при защите Севастополя; в то же время она заметила, что и муж ее становится все более нетерпелив и беспомощен.
- Дядя не провожал нас на станцию, - вдруг ответил он, в упор глядя на поручика.
- Не провожал даже? Вот видите как! Должно быть, уж и тогда чувствовал себя нездоровым, - как бы внезапно догадался жандарм.
Дмитрий Дмитриевич беспомощно поглядел на жену по усвоенной в последние месяцы привычке прибегать к ее помощи во всех затруднительных и раздражающих случаях, и жандарм перехватил этот взгляд и сам обратился к Елизавете Михайловне самым вежливым тоном и с самой сладкой улыбкой:
- Не могу ли я попросить у вас стакан чаю, мадам?
Это обращение его вышло до того неожиданным, что Елизавета Михайловна начала даже извиняться, что не догадалась сделать этого сама, и вышла из комнаты, а жандарм, оставшись наедине с Хлапониным, как он и хотел, вынул небольшую записную книжечку из бокового кармана мундира и, заглянув в нее бегло, спросил вдруг:
- Скажите, господин капитан, вы ведь знали там, у вашего дяди, крепостного крестьянина Терентия Чернобровкина?
- Терентия? Как же не знал? Знал и давно знаю, - невольно оживившись при таком повороте разговора, ответил Хлапонин и теперь уже смотрел на жандарма неотрывно, ожидая объяснений.
- Давно его знаете, вы говорите? А как именно давно? - спросил жандарм.
- Это что же такое? Допрос, что ли? - очень удивился Хлапонин и встревоженно перевел глаза на дверь, в которую вышла жена.
- Нет, какой же допрос, - отозвался жандарм, впрочем, не улыбаясь. Беседа у вас же на квартире разве называется допросом? - И добавил как будто между прочим: - Скажите, этот Чернобровкин здесь теперь, с вами, в Москве?
Дмитрий Дмитриевич отшатнулся на спинку стула, поглядел на дверь, но овладев собою, спросил сам и даже с любопытством:
- А разве его нет в Хлапонинке? Куда же он делся?
Голубой поручик теперь уже не щурил глаза, - напротив, он и не мигал даже, он смотрел неподвижно, уставясь в глаза Хлапонина.
- Чернобровкин бежал, как вам хорошо это известно, - сказал он с оттенком презрения к нему, не умеющему как следует притворяться.
Этот неподвижный жандармский взгляд с оттенком презрения вздернул Хлапонина. Он теперь уже не взглянул на дверь. Он нашел в себе самом силы противостать голубому.
- Мне известно, вы говорите, господин поручик? Нет, мне неизвестно, что он бежал... А что он был назначен в ополчение, это я знал и даже с дядей говорил об этом. Но чтобы бежал он... Когда же это бежал?
- Совершив свое злодейское преступление, конечно, он должен был бежать, как же иначе? - сказал поручик, все так же не щуря уж глаз.
Как раз в это время Дементий, который мало был похож на камердинера, а больше на "кухонного мужика", внес на подносе стакан чаю, вазочку сахару и сухари, а следом за ним вошла и Елизавета Михайловна.
- Слышишь, Лиза, Терентий, оказывается, бежал! - тут же обратился к ней Хлапонин. - И... что такое еще он сделал? Да, злодейское преступление какое-то сделал, потом бежал.
Дементий ушел, а Елизавета Михайловна не села на свое прежнее место, очень пораженная тем, что услышала о Терентии. Только теперь поняла она, зачем именно пришел к ним этот жандармский поручик, и тут же связала смерть Василия Матвеевича со словами "злодейское преступление".
- Уж не убил ли он Василия Матвеевича, а? - спросила она встревоженно и мужа и одновременно поручика в голубом мундире.
А поручик Доможиров, не прикасаясь к стакану, переводил заострившиеся глаза с нее на ее мужа, стараясь не пропустить ни одной черточки на их изумленных лицах. И это была решающая для них минута.
Он пришел с готовым уже обвинением против них обоих, создавшимся отчасти там, в Хлапонинке, у станового пристава Зарницына, но в большей части уже здесь, в жандармском управлении, а между тем не поддельно изумил и этого контуженного штабс-капитана и его красивую спокойной красотой жену.
До чая он не дотронулся, он продолжал наблюдать их обоих, постепенно теряя то одно, то другое из своей предвзятой уверенности в том, что они сообщники Терентия Чернобровкина. Он даже сказал, поднимаясь:
- Очень прошу прощения за беспокойство, какое я вам принес, но, знаете ли, служба, я действую по приказанию своего начальства... И я бы посоветовал вам вот что: если только позволит вам состояние здоровья, господин капитан, не проедетесь ли вы со мной в наше жандармское управление?
- Вы... арестовать его хотите? - вскрикнула испуганно, заломив руки, Елизавета Михайловна. - За что? За что?
- Не арестовать, помилуйте, что вы! - И даже дотронулся до ее рук жандарм, как бы стараясь хоть этим ее успокоить. - Не арестовать, а только дать свои показания по этому делу, которые будут там записаны, понимаете? Свидетельские показания только!
- Свидетельские? - повторила она. - Но ведь он один не в состоянии будет, нет, он никуда не ходит один, а всегда со мною.
- С вами он может быть и теперь, прекрасно! И вы тоже дадите свои показания, мадам! И я уверен, что они для нас будут очень ценны!
- На дворе сейчас холодно, - сказала она беспомощно.
- Не очень холодно, уверяю вас... Наконец, закутайте его как-нибудь потеплее.
- Поедем, поедем, Лиза! - решительно выступил вперед Хлапонин. - Я готов.
- Разумеется, лучше вам сейчас же отделаться от этой обязанности, чем ждать и думать, что вам что-то такое угрожать может, - тоном совершенно дружеским уже советовал жандарм и вдруг спросил Хлапонина как бы между прочим: - Насчет Гараськи вы тоже ведь можете дать показание?
- Какого Гараськи? - удивленно поглядел на него Хлапонин.
- Ну, этого там, сообщника Чернобровкина, - беспечно сказал поручик.
- Гараську никакого не знаю, - подумав, ответил Хлапонин.
- Ну, вот видите, другого преступника вы даже и не знаете... тем лучше для вас. Одевайтесь - и едем в управление. Поговорите там с подполковником Раухом, показания ваши запишут, и всё...
III
Жандармское управление, куда в извозчичьей карете приехали вместе с поручиком Доможировым Хлапонины, помещалось в обширном, но почему-то очень неприглядном и даже обшарпанном снаружи двухэтажном каменном доме с антресолями и балконом вверху. Для того чтобы говорить с полковником Раухом, нужно было подняться во второй этаж.
Воздух в коридоре, по которому проходили Хлапонины вслед за Доможировым, был застоявшийся, затхлый - казенный; пахло сургучом, известкой и почему-то мышами.