НАХИМОВ
I
Три недели, прошедшие с того памятного для интервентов дня, когда блестяще был отбит их штурм, не принесли отдыха Нахимову.
Каждый день был полон своих забот, хотя бомбардировка редко когда подымалась выше тысячи снарядов в день, а штуцерная стрельба была обычной.
Беспокойство за участь города, губернатором которого он считался, возросло даже: причиной его была канонада в ночь с пятого на шестое июня, открытая неприятельской эскадрой.
По судам этой эскадры была ответная пальба с фортов, однако результаты пальбы остались неизвестны, между тем канонада продолжалась шесть часов подряд. Закупорку рейда затопленными судами Нахимов потом внимательно осматривал сам, подъехав к ней на гичке. Он нашел, что часть судов раскачалась благодаря штормам, другие же засосало илом, - мачты их скрылись, - и перед ним осязательно возникла опасность прорыва флота союзников на рейд, откуда он мог бы в короткое время разгромить город в тех его частях, которые были пока недоступны выстрелам с сухопутных батарей.
Как опытный моряк, он считал этот шаг со стороны союзных адмиралов более чем возможным: он сам, будь он на их месте, непременно сделал бы именно так.
Такой вывод, конечно, лишил его спокойствия. Он поднял в штабе гарнизона вопрос о неотложных мерах к защите рейда, но топить для этой цели свои же суда было ему жаль; оставалось только одно - заложить батареи на берегу рейда, чтобы уничтожить неприятельскую эскадру, если она вздумает прорваться внутрь ночью, на линии затопленных судов.
По его настоянию и под его наблюдением такая батарея - тридцать орудий - и была заложена на Северной стороне между Константиновским и Михайловским фортами. Она была двухъярусная и получила название Нахимовской. Кроме нее, дальше по берегу, на тот случай, если все-таки одному-двум кораблям удастся проникнуть на рейд, были устроены еще две батареи - одна на десять, другая на четыре орудия - исключительно для действий внутри рейда.
Когда в самом спешном порядке земляные работы были закончены и чугунные стражи рейда - новые сорок четыре орудия - стали на предназначенные им места, Нахимов вздохнул свободнее. Однако как раз в это время начали подвозить на лошадях, верблюдах, а больше всего на волах отборно-толстые сосновые бревна и складывать их на берегу, около Михайловского форта.
Бревна эти везли из Херсона, куда обычно сплавлялся лес по Днепру для нужд Черноморья и всего Крыма. Принимал эти бревна инженер-генерал штаба Горчакова Бухмейер, когда Нахимов осматривал сооруженные по его настоянию батареи. Заметив его издали, он подъехал к Бухмейеру.
- Александр Ефимович, скажите бога ради, для чего это прекраснейший такой лес, а? - обратился Нахимов к этому генерал-лейтенанту, которого уважал уже потому, что он был инженер, как и Тотлебен.
Бухмейер, который был одних почти лет с Нахимовым, но почти совершенно сед, даже с сильной проседью в черных усах подковкой, ответил не сразу. Он снял фуражку, вытер платком высокий розовый вспотевший лоб и только после этого сказал, тщательно подбирая слова:
- Для удобства сообщения Северной стороны с Южной приказано его сиятельством соединить оба берега тут мостом, Павел Степаныч.
- Мостом-с? В этом месте-с?.. Да ведь тут почти верста ширины, что вы-с! - очень удивился Нахимов.
- Да, большое затруднение в этом... Также и в том, что ведь оттуда, кивнул Бухмейер в сторону батарей интервентов, - стрельбу подымут, беспрепятственно не позволят работать, а строить надо.
- Отлично обходились мы без моста до сих пор и вдруг-с почему-то надо-с... Хм, хм... мост! Плавучий мост! - подозрительно вперил Нахимов в карие глаза Бухмейера свои голубые, расширенные недоумением.
- Все-таки, согласитесь, Павел Степаныч, с этим, по мосту гораздо скорее может пройти большая воинская часть, чем ежели перевозить ее будут на транспортах! А мост предполагается не плавучий, а бревенчатый, разводной.
- Бревенчатый-с? И в версту шириною-с? - теперь уже просто, как хозяин обороны, сам строивший плавучий мост через Южную бухту, усомнился Нахимов.
- Не приходилось и мне никогда выполнять такую работу, - скромно отозвался ему Бухмейер. - На триста шестьдесят сажен через Дунай у Измаила вывел мост, но тот - плавучий... Кроме того, условия работы были совсем не те... Но раз приказано, нужно делать.
- Даже если и невозможно-с?
Бухмейер слегка улыбнулся.
- Теоретически все-таки возможно... поскольку мы знаем, что бревна держатся на воде и могут выдержать большой груз... Плоты, соединенные вместе.
- Но ведь зальет-с, зальет при малейшем волнении! - И даже руками сделал несколько энергичных волнообразных движений Нахимов.
- Об этом не спорю: заливать при ветре может... Также может давать и прогибы при движении больших тяжестей, как, скажем, орудия. Но это предусмотрено, конечно. А удобство для сообщения большое, это уж бессомненно, - удобство первостепенное.
- Разобьют-с! - уверенно махнул рукою Нахимов.
- Думаю все-таки, - осмеливаюсь так думать, - что всего моста не разобьют, - снова улыбнулся Бухмейер. - А что ежели будет разбито снарядами, поправим... Оставим на этот случай, на ремонт, запас материалов. Наконец, стрельбу откроем из наших батарей: они по мосту, а мы по ним.
- Так что же уж, значит, как же-с, а? Решено и подписано-с? Мосту быть-с? - с нескрываемым волнением от раздражения спросил Нахимов.
- Всенепременно, - ответил Бухмейер. - Я не могу только в точности доложить вам, Павел Степаныч, когда именно он будет готов, - это зависит от многих обстоятельств, но что он должен быть готов как можно скорее, об этом уж буду стараться.
- Прощайте-с! - вдруг неожиданно резко сказал Нахимов, торопливо сунул руку Бухмейеру и повернул своего маштачка в сторону морского госпиталя, где он бывал каждый раз, когда переправлялся на Северную.
- Видали вы подлость? - выкрикнул он, увидя смотрителя госпиталя полковника Комаровского, вышедшего ему навстречу.
Тот никогда раньше не видал его таким возмущенным: лицо его было апоплексически красно, даже голубые глаза порозовели.
Комаровский, человек по натуре честный, стоял руки по швам и развернув грудь, усиливаясь понять, кто именно и что мог донести на него адмиралу, командиру порта.
- Подлость, подлость видали-с? - повторил Нахимов, уничтожающе на него глядя.
- Не могу знать, - пролепетал Комаровский, - о чем изволите говорить, ваше высокопревосходительство?
- Э-э, "не могу знать", а у самого под носом это! - поморщился Нахимов и повернул Комаровского так, чтобы он видел бревна, сложенные на берегу.
- Это что-с? А? - показал он рукой.
- Лес возят, - в недоумении поднял на него глаза Комаровский.
- То-то, что лес! А зачем лес?.. Мост хотят строить через бухту!.. Бросать хотят Севастополь, вот что-с!
Полковник Комаровский был озадачен этим не потому, что Севастополь хотят бросить, - ему приходилось слышать такое мнение и раньше, - а потому, что Нахимов именно с ним поделился своим возмущением.
Нахимову же было все равно, кому бы первому ни выкрикнуть того, что его давило невыносимо.
Замысел Горчакова бросить "несчастный город" был для него не нов: об этом он часто слышал от него и на военных советах и когда он приезжал с Северной. Но после того как был отбит штурм, Горчаков, казалось, успокоился, и все распоряжения его клонились только к тому, чтобы усилить всеми способами оборону Севастополя.
На поверку же выходило, что там все было только показное, парадное, а настоящее тайком готовилось здесь. Под видом удобства переправы через рейд воинских частей, назначенных на усиление гарнизона, на случай нового штурма, готовится, несомненно, путь отступления всему севастопольскому гарнизону, которое и совершится по приказу главнокомандующего когда-нибудь под покровом ночи, а торжествующему врагу отдано будет все, стоившее таких неисчислимых и неоценимых трудов и жертв.
И Комаровский только еще приводил, старался привести в связь эти бревна на берегу и оставление Севастополя, когда Нахимов, качая головой, повторял подавленно:
- Какая подлость! Какая подлость!
II
Оставить Севастополь, хотя бы и после трех штурмов, для него, моряка, было то же самое, что сдать судно неприятелю после какого угодно кровавого боя.
Можно было удивляться - и многие удивлялись тому, - с каким хладнокровием каждый день обходил Нахимов бастионы во время самого жестокого иногда обстрела их; а между тем для него это было совершенно естественно.
С дней ранней юности он готовил себя для борьбы, а не для легких служебных успехов в гостиных высшего начальства или за канцелярским столом. Он не рожден был ритором, однако и административные таланты его были слабы, и в этом отношении он очень охотно признавал превосходство над собой Корнилова.