- Он не пропускает ни одной церковной службы, обложился богословскими сочинениями, у него все свободное время на это уходит.
- Так что же?
- Но это дико. Ведь он же развитой человек.
- Скажи, пожалуйста: а себя ты считаешь развитым человеком?
- Надеюсь.
- Хорошо. Ну, а как ты проводишь свое время?
- Но... как мы все, я полагаю...
- Да вот - хоть бы взять: сколько раз ты в неделю сидишь в этом учреждении?
- Каждый день.
- И долго?
- От завтрака до обеда.
- То есть часов пять? -М... м... м... пожалуй...
- Так за что же ты обругал NN психопатом? Почему считаешь неестественною его жизнь, а свою естественною? Если человек, в мучениях совести, в порывах к идеалу, отдает пять-шесть часов из своих суток страстным поискам Бога в молитве и в книге, - это странно, это психопатия. Но ежедневно же отдавать пять-шесть часов жратве, питью и игре в душной комнате, вперемежку с пустыми разговорами на скверные темы, - это, видите ли, нормально. Аскета - милости просим в дом сумасшедших, вивёра - в пантеон славы*.
______________________
* Вся картина виверста, конечно, скверна и как-то подла; но ведь она плод вообще внесемейной жизни (сперва - "грех", потом - неприличие), и уж что вы родили, то и кладите себе в карман. Аскетизм XII века в XIX веке является как кафешантанство. Кто от XIII до XIX века не приучился в семье сидеть, тот несколько веков ходил в монастырь, а когда монастырь для него опостылел - стал ходить в кафешантан. Черный дух умер - белый дух не родился: и осталась пустота и слякоть. Но явно - секрет в белом духе, Бел-Боге, если можно так выразиться: и в том, что он уже погублен Черно-Богом, который не смог, а может быть, и в планы не входило остаться навсегда богом. Пришел, разрушил и ушел. Я исследую борьбу идей, прибегая для разности контуров к существительным нарицательным вместо прилагательных. В. Р-в.
______________________
А какое гибельное влияние оказывают подобные вивёры на низшие классы народа нашего, страшно и сказать. Наблюдение над петербургскою и вообще городскою прислугою, над рабочими и мастеровыми, отчасти над солдатами и над крестьянами тех местностей, где подобные вивёры жили или и теперь живут, потакая своим низшим инстинктам*, - показывает, что и в народной нашей массе распространяется развращение именно под влиянием беспорядочной жизни высших классов нашего общества. Доходит до того, что много людей нашего времени становится плотию, т. е. совершенно заглушают в себе духовные потребности, и, помышляя об одних земных выгодах и чувственных удовольствиях, отличаются от бессловесных животных только изобретательностию на средства к умножению и оразноображению этих выгод и удовольствий. Не может ли последовать грозный приговор Божий над таковыми людьми: "... не имать Дух мой пребывати в людех сих, зане суть плоть?" (Быт. VI, 3).
______________________
* Вот корень всего - это идея "низшего инстинкта", недоказываемая, но из века в век повторяющаяся как присловье, присказка. Умерла "Venus Genitrix" ["Венера-прародительница" (лат.)], которой воздвигла древность храмы: и поползли по земле "шашни", начался подвал, кухня, лакейская половых отношений. Ведь лакейская - обратный полюс храму. Дернов негодует на шашни. Но ведь он разрушил Venus Genitrix: позвольте, куда же отнести "низший инстинкт", как не в подвал и кухню? Низкому - низкое помещение: вот аксиома. И кто разрушил храм Venus-Genitrix, тот основал кухню "шашней". Кто же строит гостиную или дворец для экскрементов?! Можно наблюдать, что семья, пусть какая-нибудь, что семья как дружба, как любовь и уважение - суть колонны все еще не сметенного с лица земли Templi amoris, Templi Veneris Genitricis [Храма любви, Храма Венеры - прародительницы (лат.)]: монашество очень последовательно вовсе не начинает никакой семьи, отреклось от нее вовсе, потому что "шашни", конечно, блуд, а иное помимо шашень в поле, т. е. семья, есть начало Templorum antiquorum [древнего храма (лат.)]. Вот почему монашество, да и вообще христианство, так охотно прощает "грехи" половые; не казнит их, не придирчиво к ним. Пол - сплошной грех. Простить его - призвание христианства. Но увидеть перед собою пол не как грех, пол в его идеализме, в силе - значит вдруг ужасно побледнеть, ухватиться за перильца, почувствовать близость обморока. Ибо спор нашей эры вдруг оказывается нерешенным. От этого "кающаяся Магдалина" есть стяг христианства; это - ее щит, это - ее твердыня: какая странная жизнь, в одной половине своей состоящая из сплошного зла пола, вредительства от него, абсолютной "кухни", а во второй половине состоящая в совершенной бесполости, выхолощенности и покаянных слезах. В "житиях" рассказывается о бездне самых порнографических падений: это - укрепление "житий", это знамена и пушки, отнятые аскетизмом у врага своего, идеализма пола. Чем порнографичнее, несноснее, кухоннее "падение", тем твердыня аскезиса неприступнее: "Вот, древность говорила, что это - бог: вы видите, что это - червь". Посему, когда моралист, христианин говорит о "шашнях", не верьте ему: частью он сам не понимает, что говорит, ибо речь его клонится в волевой своей части к Venus-Genitrix; частью он внутренно радуется, рассказывая порнографию пола, "похождения" самого смертельного врага своего, этого Стеньки Разина, в которого превратился былой король; а конечный итог его морализированья - не какое-нибудь просветление, а уничтожение, оскопление: "Не надо! скверна!! бойтесь ее, бегите врага!!" И это - тысячи лет, без вариантов, повсеместно. Вот почему хлопоты христианских моралистов о семье всегда были безуспешны: они - самопротиворечивы; они - плод недоумения; семья как идеал -это обнимающиеся эллин и иудей; семья как несчастие, как позор есть начало Магдалины - восторг христианский. Отсюда, в страшном логическим сцеплении со всем делом - и запрещение у христиан развода, столь упорное и повсеместное: "Пусть гниет Магдалина, пока не покается, а когда раскаялась - уже нет семьи". Ни одной чревообильной, ни одной плодоносящей женщины не вошло как идеала, примера, как облюбованного факта в "жития", в летописи христианства; это поразительно, что ни одного примера: значит, - закон, тайный, подспудный!! Нигде восклицания летописца: "У нее было пять сынов, семь, десять", нигде этой радости, нигде даже об этом вопроса, счета детей! Неужели это не закон? И вот отчего в приводимых мною "Матерьялах" разделительною чертою между светскими суждениями и богословскими проходит: вопрос о супружестве и детях - у светских, вопрос о сохранении своей власти (при полном умолчании о детях и семье) у духовных. В. Р-в.
______________________
Но ныне - вместе с поэтом (Тютчевым) приходится сказать:
Не плоть, а дух растлился в наши дни,
И человек отчаянно тоскует.
Едва ли не более, чем телесное, распространяется ныне растление духовное.
Причин последнего также очень много, и все они, попадая на почву чувственную, только усиливают развращение телесное.
Современная печать, вместо того чтобы давать духу человека сродное ему питание, возвышать его, - как часто потворствует, одобряет, усиливает порок, рисует его в самых завлекательных красках. И все это читают, глубоко воспринимают и потом проводят в жизнь. Фельетоны ежедневных газет, статьи журналов, излагающих некоторые судебные процессы с романическою подкладкою, повести, романы и драмы слишком нескромного содержания, специально порнографические издания, распространяемые ныне в массе народной с какою-то особенною старательностию, - все это действует буквально растлевающим образом на читающую массу. В среде последней потребность книжного чтения сделалась обыкновенного и насущною потребностию.
Эта потребность удовлетворяется по преимуществу светскою, журнального и газетного печатию. Последняя ежедневно, так сказать, высыпает на головы русского народа необъятную массу разнообразных мыслей, сведений и впечатлений, нередко ложных, двусмысленных и прямо безнравственных. Наблюдения показывают, что читатели прежде всего прочитывают легкие стихотворения, журнальные листки и хроники, изредка статьи научного интереса, но более всего читается обширнейший и разнообразнейший отдел повестей, драм, комедий и романов. Их читают с жадностию и безустали и недозрелые люди, и молодые девицы, и матери семейств, и серьезные служащие люди.
Признавая ту плодотворную и образующую сторону светской литературы, которая, несомненно, в ней есть, мы не можем не указать на то, с одной стороны, что при таком направлении обычная умственная пища нашего читающего большинства является одностороннею, а с другой стороны - чувственного характера. Ведь кому из грамотных и читающих людей неизвестно, около чего*, в повестях, романах и драмах и светских стихотворениях, обыкновенно вертится это литературное изящество? Справедливость требует сказать, что творений нравственно чистых и совершенно безопасных несравненно менее, чем противоположных им. Надо быть уже опытным, зрелым и искушенным человеком, чтобы с пользою заниматься этим чтением и безвредно проглатывать те сладкие части яда**, которые в нем рассеяны и скрыты во множестве.
______________________
* Опять - скопческая тенденция! Да около чего, друже, вращается и Библия, от первой главы Бытия, сотворения мужчины и женщины для любви и деторожденья, и до родословия Иисуса Христа, которым начинается Новый Завет? Везде "Адам, роди Сифа... Авраам, роди Исаака... Иаков, роди Иосифа, мужа Марии" (Матфея, I). Да, конечно, - это стержень жизни: кто с кем и кого родил. Его бы надо поливать; сюда бы нужны священные песни, туманные грезы, обетования, надежды; коротенькие предсказания - пророчества, ну хоть ворожеи-цыганки, если уж не священника: весь ритуал Veneris-Genitricis. Но когда это умерло, то бедная мысль человеческая все же хватается за стержень жизни: но уже, соответственно павшей эре, сплетает около него несколько лакейским языком лакейскую сплетню. Это и составляет содержание 9/10 светской литературы. Но все же в ней любовь не сокращена до такого коротенького щекотания нервов, как в следующем рассказе, который мы извлекаем из "Приношения современному монашеству" епископа Игнатия (Брянчанинова): "Епископ некоторого города впал в болезнь, по причине которой все отчаялись в его жизни. Там был женский монастырь. Игуменья, узнав, что епископ отчаянно болен, посетила его, взяв двух сестер. В то время, как она беседовала с епископом, одна из учениц ее, стоявшая у ног епископа, прикоснулась рукою к ноге его. От этого прикосновения возгорелась в болящем лютая брань блудная. Страсти лукавы. Он начал просить игуменью, чтобы она оставила сестру при нем для услужения ему, приводя в причину такой просьбы недостаток в собственной прислуге. Игуменья, ничего не подозревая, оставила сестру. По действу диавола, епископ ощутил восстановление сил и впал в грех с инокинею, которая сделалась беременною. Епископ оставил кафедру и удалился в монастырь, где кончил жизнь в покаянии, принятие которого Бог засвидетельствовал дарованием покаявшемуся силы чудотворений! Такова наша немощь! Таково влияние на нас соблазнов! Они низвергали в пропасть падений и св. пророков, и св. епископов, и св. мучеников, и св. пустынножителей" (стр. 55). Как это голо и кратко, как умер дух, содержательность любви, которую читаем в "Накануне" Тургенева, в "Грозе" Островского. Мотив рождения - уже не духовный! уже не исполнение заповеди: "размножьтесь" ответным мужа к жене: "размножимся". Умерла религия, а наконец, умер и роман: осталось бедственное "приключение". Но вот что замечательно в приведенном отрывке, что автор не спрашивает себя и читателю, не рассказывает, куда же девала монахиня своего ребенка, да и что с нею, несчастною, стало: план и тема "под вечер осенью ненастной в пустынных дева шла местах..." зародились, увы, еще в эти древние веки, и именно в свято-аскетических местах. Как это противоположно смелому, гордому восклицанию дочерей Лотовых: "И родила старшая сына, и нарекла ему имя Моав, говоря: он от отца моего. Он отец Моавитян доныне. И младшая также родила сына и нарекла ему имя: Бен-Амми, говоря: он - сын рода моего. Он отец аммонитян доныне". Великая вещь - не укрывание младенцев, и - от кого они: это одно предупреждает детоубийство. Написатель Бытия, Богом руководимый, знал это и потому не скрыл максимально невозможного рождения, как бы говоря народам, научая людей: "Никогда не скрывайте, дабы никогда не убить!" Первые детские трупики появились около "зарока не рождать" и "ох, согрешила" при зачатии. В. Р-в.
** Сладкий яд: вот пол! "Лепость (красота) мира - вот грех", - решил Селиванов, а в сущности, - подвел итог тысячелетнему мотиву. "Что делает диавол?" - на вопрос этот христианин ответит: "Влечет меня - к женщине", "влечет меня - к юноше". Ко многому и иному худому влечет он, к гордости, славе, богатству: но это все не основное, все это уже сбоку, примечание под текстом. Текст христианской добродетели: воздержание от женщины, воздержание от мущины, Адамо- Евово раз-единение, разрыв. Отсюда и пошло как противоположный полюс: вкушение горьких трав как первая добродетель, посты, умерщвление, некрасивые одежды, убогое жилье, неудобства, наконец, администрации. Ибо и великолепное учреждение есть "сладкий яд" отечества, "похоть" к удобствам его граждан - да!! Их невоздержание - это революция. Так все сплелось в один клубок некрасивого; и новое "десятословие" христиан можно бы выразить так: "не пожелай женщины", "не увлекись богатством и славой", "не понадейся на себя", "живи в домике маленьком", "ешь скромненько", "дружбы и знакомства не води", "думай о горнем", "спеши к могиле" и, "как жена Лотова - не оборачивайся на горящий Содом" бытия. В. Р-в.
______________________
Объем влияния, занимаемый современной печатью, - необозрим. Разнообразием и крайним удешевлением изданий она овладевает умами людей всех наций, состояний и возрастов. Ни невинная юность, ни подрастающие дети, ни простые поселяне, ни рабочие люди - никто не защищен от ее разрушающего влияния, когда она принимает ложное направление. А каковы результаты ее современного влияния на юные поколения и народные массы, можно видеть из статьи некоей г-жи Гурко, помещенной в журнале "Радость христианина", в февральской книжке 1898 года. Ее статья: "Мысли, возбужденные современным направлением литературы" - есть истинный вопль матери*, скорбящей о том, что современная литература помрачает чистый смысл детей бесстыдными, грязными описаниями страстей и отношений, которых они еще не подозревали. В литературе ныне замечается полное понижение идеалов, вследствие чего, конечно, понижаются и нравы. А между тем не имеет ли литература, - напротив, - священным призванием своим пробуждать, обновлять, очищать и возвышать идеалы человечества? Гениальные описания зла никогда не исправят человечество. Самый простой смысл говорит, что, видя человека, утопающего в болоте и тине, будет совершенно бесцельным описывать ему это болото и тину, во всех и без этих описаний слишком знакомых ему подробностях, а что надо ему указать путь, по которому другие прежде него вышли из этого болота, и возбудить в нем энергию, которая заставит его сделать необходимое усилие для того, чтобы освободиться от втягивающей его тины.
______________________
* Ну, вот то-то. Не редакция "Радости христианина", не монах, не священник - а мать завопила. Ведь никак эти рассуждения Дернова нельзя назвать "воплем": они довольно холодноваты. А когда мать завопила - то матери все и спасут, им все и надо предоставить, а дирижеров из "Радости христианина" надо попросить управлять другой губернией, отнюдь не семейною. И спасибо этой вопленнице-семьянинке! Ей templum [святилище (лат.)], как veneri-genitrici, ибо она и "genitrix" как мать, и venus - ибо, конечно, прежде чем стать матерью, была страстной супругою, - и вместе выступила как dea [богиня (лат.)] в высоких своих порывах на страницах "Радости христианина". Говоря это, мы комментируем, что именно разумеем под краткословным Venus-Genitrix: разумеем, конечно, - не античное, а сегодняшнее, наше. В. Р-в.
______________________
Для поднятия падшего человечества требуется иное направление в литературе. А современное грозит дальнейшим растлением человечества. Это показывают наблюдения над тем, на что обращается ныне внимание читателей. Ни в одной публичной библиотеке, нередко и в частных, нельзя встретить ни одного романа, который бы не был испещрен всякого рода заметками, причем в большинстве случаев подчеркнуты особенно рискованные по своей нескромности места. И больше всего этой операции подвергается, кажется, Мопассан. Такие отметки доказывают пошлость читателя. Такой читатель обыкновенно и выписывает в чтении только то, что тешило бы его грязные инстинкты, и те книги, которые не трактуют о порнографии, не подвергаются опасности быть разрисованными им, потому что они для него не интересны, и он их в руки не берет.
А что сказать о тех, кто распространяет в публике специально порнографические издания? А ведь такие распространители есть, и никто не может отрицать этого.
Но не в одной литературе, а во всех отраслях искусства замечается ныне неправильное направление, падение идеалов и прямо-таки растлевающее влияние на людей, соприкасающихся с таким направлением.
Как истинная поэзия есть не что иное, как "Бог в святых мечтах земли", - так и все отрасли искусства при правильном их направлении - должны быть не чем иным, как средством отрешения от земли* с ее тесными пространствами и короткими временами. То ли мы видим ныне?
______________________
* Ну, вот - "отрешение от земли". Из этого круга не умеет выйти священник. Т. е. он вовсе не может и никогда не сможет просветлить землю: ему на это как бы "предел положен". В. Р-в.
______________________
Отсутствием вечного идеала в искусстве объясняется то неудовлетворенное чувство, с которым мы смотрим на новейшие произведения живописи, несмотря на их сравнительно развившуюся историческую и реальную верность, или слушаем неясные, недоговаривающие звуки "музыки будущего", несмотря на усовершенствованную технику и блеск ее исполнения.
"Остановитесь перед картиною Рафаэля или Тициана, послушайте небесную гармонию Бетховена и сравните ваше чувство с теми, которые выносите вы из теперешних выставок и концертов", - говорит одна беспристрастная наблюдательница.
Не встречаем ли мы на художественных выставках таких картин или статуй, в которых все богатство натуры перешло в выражение страсти, "ищущей, кому отдаться", - или изображений на выставках тела "божественных" и небожественных форм в наготе, потерявшей свою невинность*. Нагота является теперь пред нами в мраморе или на полотне - или как Ева, сознавшая свою наготу и стыдящаяся, или как наглая и вызывающая "дочь рынка".
______________________
* Меня поразило следующее зрелище в Риме: храм св. Петра, Латеранский собор и пр. полны нагими, в мраморе и красках, полными и рослыми человеческими фигурами, то святых, то ангелов. В алтаре переднего фаса св. Петра из черной бронзы сделаны два ангела-отрока, с самым узким препоясанием; наконец, в балдахине над главным алтарем представлена знаменитым скульптором разрешающаяся от бремени женщина - в самый момент разрешения. И - ни одной не только порнографической, но хотя бы легкомысленной картинки на окнах бесчисленных магазинов. Это последнее отсутствие, после Петербурга и Москвы, залитых торговою порнографией, меня больше всего в Италии поражало, особенно в ее художественных Риме, Флоренции и Венеции; пока я не связал все это в своей мысли таким образом, что какое же удовольствие смотреть на безобразную наготу в окне магазина, когда ее можно видеть в благородных формах в церковной живописи, и, видя там chefs d'oeuvre'bi телесного обнаженного изящества, - получаешь в них мерку требований вкуса, имея которую в душе - разобьешь гипсовую мазню своих дней. Но в Москве и Петербурге религиозная живопись вся скопческая, и не только множества женских грудей, зрелище которых поражает в католицизме, но и локтя неприкрытого не увидишь: и, не имея, так сказать, жены в живописи, - спускаешься до кухарочки. Корень все тот же, везде - тот же. Преобразите храм - и вы спасете рынок. В. Р-в.
______________________