Вы скажете: "Безграмотная и невежественная толпа, чего от нее и требовать!" Ну а мы, грамотные и вежественные, лучше? Вы оглянитесь, что около вас в том обществе, в котором вы живете, творится людьми культурными и, по-видимому, добрыми. Разве вы не слышали то же самое, и сколько раз, даже в печати, - а ведь это уже бесстыдство на весь мир, ведь это не про себя человек думает, а вскочил на забор и, как петух, на всю деревню орет; следовательно, и в других, столь же просвещенных читателях и слушателях, предполагает ту же мозоль вместо сердца и гнилой фарш вместо мозга. Разве вам не приходилось и в газетных, и в журнальных столбцах встречать: "Помилуйте, они венчались, таинство брака должно быть поддержано и законом, и обществом, она ему нечужая, он над ней имеет право". Точно закон должен быть палачом, а право только и заключается в преимуществе одной стороны так или иначе, кулаком или словом, грубо или в бархатной перчатке, назойливым приставанием или супружеским внушением насиловать другую. И опять - "они венчались". Как и у расколовшегося козырька: "Она-де совершила такое преступление, после которого возврата нет. Терпи, шельма!"... Другие, впадая в слюняво-чувствительный тон, вспоминают воспетых поэтами и описанных романистами страдалиц прошлого. "Вот-де были женщины. Ими и земля держалась. Они не жаловались, не бегали, не уходили. Безмолвно терпели свою муку. Только наедине молились и плакали". Да, позвольте, что же это за земля, которая должна держаться женским горем? И почему его надо терпеть молча? В крепостнический век насилия, с одной, - и рабства, с другой стороны, запуганные, безответные затворницы, может быть, в синяках, подтеках, шрамах и были идеалом, с фонарями под глазами, ну, а нашему времени нужны такие идеалы или нет? Ведь прежде таких мучениц арапниками стегали, чем же тут уж очень восхищаться? Или и об арапниках вздохнуть: "Было-де счастье, а мы его прогадали!"
Я не говорю - в жестокую пору насильничества - кроткая жертва, мыкающая жизнь от ласки к побоям и от побоев к ласке (вы помните: "То колени ее целовал, то хлестал ее плетью казацкой") и в антрактах воспитывающая в детях чуткую к добру, хотя слабую и безвольную душу, - вся является в нежном сиянии, да нужна ли она, "страдалица-мать", теперь? Новое время скорее просит таких, которые шли в рудники и остроги за мужьями-декабристами, мирских печальниц, следующих за чуждыми им переселенцами в холод и ужас неведомой дали, "сестер", умиравших под боевым огнем за Балканами, бодро и весело, смело и упорно боровшихся с официальным воровством и неофициальным тифом в отвратительных госпиталях... Облезлые и хриплые попугаи в ржавых клетках поют старую песню, но ведь этих облезлых попугаев слушают такие же облезлые и ржавые хозяева, вспоминая счастливые времена, когда и они, и их верные птицы были еще молоды. Но обществу, новому обществу, нуждающемуся в бодрости, силе, энергии, мужестве, в радости, в способности к упорному труду - жизнь-то ведь нынче не на крепостных хлебах, с ней шутить нельзя, -эти вечные ссылки на "идеалы" прошлого страдания надоели. Ему смешно назойливое старческое кряхтение: "Повенчалась - терпи, в терпении сила, не разрушай семьи"... И потом сейчас же - почеши головку попочке: "В семье - государственная ячейка, разрушь семью - погибнет отечество" и т.д.; вообще, поверь им, у нас так часто отечество гибло, что странно даже, как оно еще значится на географических картах...
Разрушать семью и вместе с ней "государственную ячейку" - это, видите ли, сладостная привилегия мужчины. Женщина должна вечно восстановлять разрушаемое. Мы - Геростраты, сжигающие храмы, а наши жены - строительницы, так же неустанно их восстановляющие. Точно семья - расползающийся чулок, а жена - бессменная штопальщица. Ведь никто из этих облезлых попочек не шамкает о себе: "Повенчался - терпи, тебя не вокруг сосны леший водил: ты законный муж". А вечно тянет "повенчалась". Мы-де можем делать, что нам угодно; мужу, видите ли, закон не писан, он - клыки вперед, хвост на отлет - объявил всех дам на военном положении, истинный конквистадор! И когда, как усталый кот с крыши, он возвращается под законную печурку с оборванным ухом и исцарапанным носом, "государственная Машка" должна встречать его без кислоты и без упреков. Да это бы еще ничего. А вот если ему вздумается тиранить ее, душить, бить, издеваться над святыней ее души, таскать по грязи ее лучшие чувства, топтать ногами ее бога, заставлять в своих видах и пользах жертвовать и собственным достоинством, и честью - "молчи, не смей крикнуть: помогите. Ты венчана, ты жена. На тебе покоится общественное здание". Подумаешь, какие новоявленные архитекторы! Вы скажете, что подобные явления редки, - оглянитесь. Если не солжете намеренно, вы признаете, что в ужасной сцене, нарисованной мною в начале, для вас нет ничего незнакомого. Вы видите это у себя и около себя. Только другие приемы - бьют в перчатках, а не ногами, издеваются холодно, обдуманно, тонко, вежливо - так что со стороны кажется: все обстоит благополучно. Ведь и на Шибке у Радецкого "все было спокойно", а люди замерзали и умирали.
Итак, с одной стороны, самозваные, прямолинейные государственники (такие случаются из обрусевших немцев: они ведь, как ослы в шорах, ни "права", ни "лева" не видят) с проповедью: "Венчалась - терпи, спасайте то, что мы по нашему паскудству разрушаем", а с другой - елейные проповедники с текстами из Филаретова катехизиса. Общество потрясено иногда ужасным положением, бесправием женщины, а они сейчас цитату от божественного - и радуйтесь. Да ведь если бы на свете все шло по Писанию, то не надо бы ни суда, ни войска, ни полиции. Была бы не жизнь, а патока. Вот и разбирайтесь. С одной стороны, государственники ("повенчались - терпи!"), с другой - отцы накладной святости ("прости и подставь левую!"). Вопрос назрел. Все чувствуют настоятельную нужду так или иначе решить законы о разводе - удовлетворить самые естественные желания человеческого существа, его право на уважение, на счастье, на радость, - а в печати идут споры между этими господами, отуманивая все и сбивая с толку. Вы стонете от боли, а к вам приходит герой Лескова и серьезно спрашивает: "А позвольте-ка, почему сие важно в-пятых?.." - И ведь как не сорваться! Действительно - тексты-то подбираются оттуда, откуда все человечество черпает идеалы добра, красоты духовной, свободы. "Так вот и начните сами - живите по катехизису, а потом и от жены требуйте того же. Ведь вы - глава, покажите ей пример. Переделывайте, начиная с себя. Не будьте чертом, проповедующим мораль... Или вы действительно несчастный водевильный муж?.." Но таких что-то мало, - и все их жалобы по существу подбиты лисьим мехом. Изо всех, в последнее время писавших у нас о женах и детях, - один талантливый г. Розанов говорил дело, и к нему прислушивались. Остальные только отуманивали и путали, забывая, что дело не в вечных идеалах, которыми являются "тексты", и не в старых и потерявших связь с жизнью законах супружеского крепостничества, а в самой жизни и ее запросах.
В самом деле, отчего же не свалить вину за всю нашу неурядицу на женщину? Но, в таком случае, значит, она, а не мы - краеугольный камень семьи? Какая непоследовательность! Семья разрушается, потому что женщина плоха, ну, а мы хороши? Тоже, я вам скажу, душки! Но претензию быть главою семьи заявляем мы, и если семья рушится и расползается, как ветошь, - кто виноват в этом, неужели не голова? Что за обезглавленные семьи? Мы, видите ли, работаем, а жена нет. Мы кормим, а она ест. Так ли это? Во-первых, она вовсе не желает, чтобы ее обращали в какую-то домашнюю собачку, которую водят в попонке, укладывают спать на подушку и с пальца лакомят сахаром за хорошее поведение. Она сама хочет работать, и не ее вина, если ей все пути к труду заказаны. Редкая нынче желает оставаться содержанкой. Я не ошибусь, если скажу: на девять десятых весь семейный развал объясняется тем, что женщине скучно, ей некуда избыть свои досуги, силы, ум, способности. Разве вы не видели, как в самых лучших семьях, где и муж, если хотите, добр, нежен, предупредителен, - женщину всю изводит томительная, нудная "скука жизни". Что делать? Гаремные затворницы, любившие досуг, - отошли в область преданий; новое поколение выросло при других условиях. Оно хочет труда и чувствует в себе способности для такого. Зависимость от мужа, от чужой воли, хотя бы от воли дорогого или любимого человека, - все-таки зависимость, а жена желает быть сама собою и работать, как и он, быть равной ему не только в любви, но и в труде, и в заботе.
В самом деле - ну, куда девать ей семнадцать часов в сутки? И из этих семнадцати часов десять она одна: муж на службе, у любовницы, по делам у Кюба, на бирже, на фантастических заседаниях и в неведомых комиссиях, по вечерам в клубе. Да и дома он - несладок; сонный, утомленный, молчаливый. О чем ему разговаривать с ней, - ведь все уже решено, подписано, и с плеч долой. А она в томлении, в жажде заполнить огромную бездну ничегонеделания. Говорят: "Читайте!" Да позвольте, нельзя читать семнадцать часов в сутки! И то у нас, если кто и читает печатное, так только женщины. Мужьям до изобретения Ремингтона - писанное. "Работайте по дому, с детьми". Эти два последних совета особенно любят попочки. Но, во-первых, у многих детей нет, да и притом дети весь день в гимназиях, школах, пансионах, институтах. А работа по дому? Да помилуйте: какая же работа? Эти господа живут старыми крепостными преданиями. Тогда было хозяйство - была работа. А в нашем суженном обиходе средней семьи: купила в обрез - все готовое. Опять, чтобы солить, квасить, мариновать, заготовлять, - какие квартиры нужны! Где уж тут в четырех комнатах хозяйственные горизонты раздвигать. И не в одном Петербурге - в уездных городах то же самое. Хозяйство дорого стоит, маленькой государственной ячейке оно не по карману, и выходит, что с семнадцатью часами в день справиться никак невозможно. А ведь "праздность (гг. попугаи - это ваше излюбленное слово, из времен, когда у вас на голове все перья были в наличности!) - мать всех пороков". Кстати, помню, когда я, ребенком, старательно выписывал это из прописей, меня всегда занимало: а кто ж их отец? Подумайте, и вы сами согласитесь, что эти семнадцать часов - действительно великое и настоящее несчастие, бремя, которого никуда не свалишь, не избудешь.
"Помилуйте, мы их холим, изводимся на них!" - Да они вовсе этой холи не желают. Я уже сказал, что некоторые из них готовы биться головою о стену от скуки жизни. Им некуда девать себя, и это - лучшие. Говорят: "Давайте женщинам равный с нами труд, и мы будем получать меньше. Да, я буду зарабатывать минус столько-то и столько-то. Количество общей платы за дело - одно и то же. Оно растет, как растет население. Женщины не создадут новой, а отнимут у нас часть". Верно, но этот минус возьмет моя жена, дочь, сестра. В семье, значит, останется та же цифра, только она распределится правильнее, нормальнее. Убытка от этого не будет, а польза большая. Все, что томится скукой, бездействием, незнанием, куда приложить свои силы, чувством зависимости от чужого труда, способностей, здоровья, - оживет. Да и мужу при меньшем количестве труда нельзя будет ссылаться на усталь, душить жену страдальческим и почти всегда лживым упреком: "Я-де для тебя извелся, потерял силы и здоровье". Неужели же так мало - влить новую радость, бодрость, надежду и уверенность в затхлое царство вечных будней, в застенки бездельных полурабынь, которые мы по-старому зовем "семьей". Не пуская женщину на труд, мы прикрываемся всем, чем угодно: рыцарством, любовью, заботливостью о ней. Но перестаньте же лицемерить, "господа", ведь вами руководит то же, что заставляет сапожника при найме квартиры заявлять домовладельцу требование, чтобы в тот же дом другого сапожника он бы не пускал. Этак еще, пожалуй, явится и второй претендент на ваши подметки. Бог знает что! Говорят: "Отчего же она не работает?.. Ведь ей отведены тоже некоторые области занятий".
А вы пробовали когда-нибудь объявлять в газетах: "Нужна переписчица, учительница, гувернантка, чтица"; берите что хотите из этой пресловутой "области занятий"? Испытайте, и вы увидите то же, что бывает перед кассой Мариинского театра накануне любимых или модных опер. Ваша лестница - хоть живите вы в пятом этаже - площадка, вестибюль и улица у подъезда будут переполнены кандидатками на "область занятий". Тут и молодые, и старые, и матери семейств, которым нечем кормить детей, и вдовы, и девушки только что со школьной скамьи. На каждый грош разинуты сотни голодных ртов, и эти рты готовы сбить цену в отведенной женщинам "области занятий" так же, как запертые в польские маленькие города евреи сбивают цену за всякий ремесленный труд не потому, чтобы там жизнь была дешева, - а от того, что руки ничего не стоят. На моих глазах раз у приятеля, искавшего переписчицу, пожилая, измученная женщина бросилась на колени перед другой: "Ради всего святого, уступите мне. Вы не умираете с голоду, вы ищете дела от скуки, а у меня больная дочь и слабоумный сын... Мне, если я не найду ничего здесь, одна дорога - в прорубь". Та уступила. Голод больше имеет прав, чем скука, но и скука ужасна. Если русские женщины от скуки не топятся и не вешаются, то, право, немало семейных драм объясняется и оправдывается именно ею. Скука - дурной советник и злой руководитель. Вспомните себя: куда она приводила вас, а ведь вы-то скучаете не по необходимости, а так, с жиру. Вам есть куда деваться и чем занять свое время.
Итак, семьи обратились в тюрьмы с тем различием, что для тюрьмы есть срок, а для жизни в семье - могила. Я не говорю о счастливых исключениях - их немного. И ведь счастливые исключения ни в каких законах о разводе не нуждаются. Не для них ведется по этому поводу полемика, не им мерещится свое 19 февраля. И вот, всякий раз, как подымается вопрос о разводе, выскакивают сейчас же вперед добровольцы от Евангелия с заповедями и добровольцы от государственной и полицейской муштры с визгливыми криками: "Ага, венчалась - терпи!.." Совершено, видите ли, такое преступление, на которое - я уже не говорю об оправдании, - но "заслуживает снисхождения" - нет. Венчалась, так "ступай в каторгу", терпи - "ты женщина, следовательно, страдалица и мать. Мы молимся твоей муке, чтим безответную самоотверженную жизнь"... Но позвольте разобраться - за что мука, на что самоотверженность? Для детей? Так эти дети, как по-вашему: слепы и глухи - не видят и не слышат? Для них страдания матери неясны, непонятны? Они не озлобляют молодую душу, не вооружают ребенка ненавистью к отцу и в то же время не обессиливают будущих граждан ранней нервностью, привитым ужасом, малодушием? Разумеется, мы будем говорить о тех семьях, которые нуждаются в разводе, как в корректурной поправке; где счастье - там о разводе никто не думает. И как это глупо: "Дайте свободу развода - все разбегутся". Ведь и крепостные времена грозили: "Освободите крестьян, и они мигом уйдут" - их освободили, и все остались на своих местах и на своей земле. Ведь от того, что за границей отменены паспорта, люди не перестали носить свои имена и звания? А с тех пор, как уничтожены городские заставы, - не обезлюдели же города. Не разрозниваются лютеранские семьи, а ведь там свободе человеческого сердца дан больший простор, и признано, что если муж и жена в выборе друг друга по молодости или по душевной немощи ошиблись, так нельзя их заставлять вечно тянуть эту лямку? Ошибка - не преступление!
В.И. Немирович-Данченко
Читая отдел "происшествий", как столичных, так и провинциальных, особенно часто натыкаешься на случаи супружеского самосуда: то муж убил жену, то изувечил ее, то надругался каким-нибудь жестоким варварским способом. Все результат, на официальном языке, "супружеских несогласий", разряд дел, на которых "суда нет". Правда, суд по жалобе жены может наказать мужа за дурное обращение, но не может ни предупредить, ни пресечь преступления, так как не вправе отнять у мучителя его жертву, т. е. разлучить супругов.
Таинственная связь, в которой церковь соединяет два существа "в плоть едину", помимо физического единения выражается в ответственных нравственных обязательствах. Если подобного единения нет, то, в сущности, нет и брака. Чувствуя это и сознавая, что для крепости брачного союза недостаточно даже возведение супружеских обязательств в закон, гражданская власть прикрепила жену к мужу посредством паспорта, документа, несущего самые разнообразные функции. "Супруги, - гласит закон, - обязаны жить совместно", и только муж может предоставить жене проживать по отдельному паспорту. И никаким иным путем, по закону, жена получить отдельный паспорт не может, ибо "всякие сделки, клонящиеся к разлучению супругов, строго воспрещаются".
Всякий закон, не считающийся с жизнью, оказывается несостоятельным, и той власти, которая поставлена охранять закон, приходится делать послабления и исключения. Ни для кого не тайна, что масса жен проживают отдельно от мужей и помимо согласия на то последних, но получили они избавление вне-законным порядком.
Замечательно, что в крестьянском мире, где царит полнейшая юридическая темнота, очень прочно вгнездилось сознание о неразлучимости супругов.
- Никто этого сделать не может, чтобы жене от мужа отдельный паспорт дать, - заявляют крестьяне.
Однако практика, особенно за последнее время, должна разубедить их в этом. Мне не раз приходилось присутствовать при разборе семейных дел у земских начальников.
- Даешь отдельный паспорт жене?
- Не для того я закон принял с нею, - обыкновенно с развязностью отвечает супруг.
- Закон? А бить жену закон тебе позволяет?
- Без ученья нельзя.
"Учитель" по большей части оказывается горчайший пьяница, а результаты "ученья" мне пришлось видеть на одной бабе: когда она сняла с головы платок, череп ее представлял красную подгнивающую язву, все волосы были выдраны. Другой супруг, мужик лет за 30, женился на 16-летней и, очевидно, применяясь к ее возрасту, "наказал" ее за что-то толстой ременной плеткой по мягким частям; последствием явилось несколько глубоких кровавых рубцов, благодаря которым пострадавшая, действительно настоящий ребенок, не могла ни сесть, ни лечь.
Земские начальники в некоторых губерниях охотно разрешают женам проживать по отдельным паспортам, но в большинстве губерний они не решаются на это. Очевидно, здесь одно из частых явлений: сообразование со взглядами, которых придерживаются в губернском центре. Сенат высказался в пользу такой практики, но, по-видимому, разъяснение Сената наряду с существованием обратного категорического закона породило недоумение. Таким образом, неоспоримой законной инстанцией, ведающей выдачу отдельных паспортов женам, все же остаются их мужья. И крестьяне строго охраняют это право. Не пренебрегают обыкновенно им и интеллигенты из разряда маньяков, пассивистов или "опекающих" женино состояние. Правда и то, что интеллигентным женщинам несомненно легче оказывается покровительство. Наряду с мужьями, которые были эгоистически заинтересованы в охране своих супружеских прав, я знавал супруга, отказывавшегося выдать жене отдельный паспорт "по принципу".
- Разве я паспортное учреждение, чтобы выдавать кому-либо виды на жительство? - говорил он. - И если это мое "право" (не обязанность же, конечно?), то ведь от права своего, полагаю, я могу отказаться? Если нет иного порядка для получения жене моей паспорта, то нужно его учредить, потому что существующий порядок нелеп. Паспорт - установление полицейское, мера государственного порядка, и с таинством брака никак связан быть не может.
Может быть, в этих словах и есть доля парадоксальности, но парадоксальным нам кажется все то, что ведет к уравнению женщины в правах с мужчиною. На самом деле, не поражает ли, напротив, то обстоятельство, что мужчина существует сам по себе, а женщина является лишь собственностью мужчины, в паспорте которого она записана? Так себе, просто одна из формулярных отметок: "в боях не бывал", "награждений не получал", "жена такая-то"...
Впрочем, это вопрос слишком широкий, и я не берусь здесь его решать. Как известно, ключи от доли женской рыба сглотнула и
В каких морях та рыбина
Гуляет - Бог забыл!
Достаточно, если женам будет облегчено получение отдельных паспортов хотя бы в видах предупреждения женоубийств, которые так участились в наши дни.
- А для этого, - говорил в многолюдном обществе один почтенный господин, - следует предоставить женам получать паспорта таким же порядком, каким получают их мужья.
- Значит, пришла в волость или в участок, - и получила паспорт?
- Да.
- Помилуйте, да в таком случае в России половина жен побросают мужей! - возражали ему.
- И пускай. Это мужьям будет острастка. Будут лучше обращаться с женами.
- Но разве могут вообще законы воспитывать людей?
- А допускаете же вы, надеюсь, что законы могут предупреждать преступления?
М. Н-ский
"Судебная Газета" отмечает весьма существенный пробел в нашем законодательстве, которое хотя и дает мужу большие права на жену, но в то же время нисколько не ограждает его интересов от притязаний жены.
"Чтобы оценить по достоинству современную постановку вопроса о разводе, - говорит газета, - следует иметь в виду, что легкомысленная жена в любой момент может по собственному желанию вернуться к мужу, требовать удаления новой семьи его, следовательно, честной его подруги и, главное, невинных его детей, а также предъявлять в случае смерти мужа претензии к его имуществу на правах его законной супруги, хотя она меньше всего соблюдала все это долгое время своих странствований обязанности супруги.
И вот в одно прекрасное утро к мужу, окруженному своей семьей, с которой он сжился за столько лет, возвращается его жена с законными претензиями, требует удаления семьи, приюта и денег, а в случае отказа мужа - предъявляет к нему иск о даче содержания, который суд не медлит признать подлежащим удовлетворению.
В результате - пострадавшая истинная семья мужа и торжествующая законная его жена, которая именно не была для мужа подругой и супругой.
Конечно, бывают и случаи, когда несчастными оказываются жены, а торжествующими беглые мужья, которые внезапно возвращаются к женам и требуют их к себе, опираясь на закон.
Во всех этих случаях закон оказывает поддержку стороне неправой и попирает интересы правой, а так как закон должен делать как раз обратное, то мы и находим, что наш закон о разводе требует коренного преобразования, ибо иначе он достигает прямо противоположной цели".
История с Лаврецким в "Дворянском гнезде" может служить яркой иллюстрацией к этой заметке! Только закон о разводе здесь совершенно ни при чем. Важно установить законодательным путем порядок, при котором супруги, прекращающие в силу тех или иных обстоятельств совместную жизнь, имели бы возможность точно и навсегда установить свои личные и имущественные отношения. Внесенный года три назад в Государственный Совет проект о раздельном жительстве супругов имел этот вопрос в виду и решил его вполне удовлетворительно. К сожалению, проект этот продолжает оставаться проектом несмотря на то, что уже обсуждается несколько лет. А между тем жизнь не ждет, и вырабатываемые этой жизнью новые требования не укладываются уже в старые рамки. Нужно, впрочем, отдать справедливость суду. За последнее время он начал толковать права и обязанности супругов значительно шире ("Н. Вр.", N 8986. "Среди газет и журналов").
Все живое болеет. Камни не болят, но это потому, что они и не живы. Претендовать на болезни, говорить: "Болишь - и боли, сам виноват" - значит протестовать против самой сущности жизни. Медицина не тем сильна и не потому есть благородное и любимое человеком дело, что наказывала больных или постановляла приговор: "Захворавший всегда сам захворал, а потому должен сам и расплачиваться", а потому что, начиная с Гиппократа и кончая Пастёром, склонялась около ложа больного, думала, вникала, искала средств и наконец воздвигла умственное здание, которому мы удивляемся. Если бы то же было и с семьей... и здесь мы имели бы давно пастеровскую мудрость, а не элементарные приемы Гиппократа, каковыми, в сущности, до сих пор пробавляемся.
В одесском окружном суде только что кончилось дело пожилой крестьянки Анны Колесниченковой, матери нескольких детей, обвинявшейся в нанесении мужу смертельных побоев. Суть его проста; суть его даже часта; обыкновенна, как до известной степени обыкновенна инфлюенца. Она прожила уже с мужем своим тридцать лет, и все эти долгие годы были для нее одним непрерывным мучением и истязанием. Редко муж ее Лаврентий приходил домой трезвым и в пьяном состоянии избивал ее чем попало. Не избавлялись от побоев и дети. Долго терпела Анна и стала наконец жаловаться сельским властям на свою судьбу. Власти оказались хорошими, приняли скорбь женщины во внимание; но, не имея прав административного или юридического вмешательства в распорядок семейной жизни, хотя бы в последней и готовилась уголовщина, применяли к Лаврентию только увещания, которые никакого действия не имели и только еще более раздражали мужа, пьяницу, шатуна и, может быть, из вырождающегося типа неврастеников. 5 июня этого лета он пришел к ночи домой и стал требовать ужина. Жена подала ему кашу, борщ, и Лаврентий стал есть. Ложась спать, Лаврентий стал придираться к жене и заявил ей, что убьет ее. Терпеливая женщина смолчала мужу, но, когда последний стал драться, она схватила лежавшую на столе деревянную скалку и ударила ею по голове мужа, отчего произошло кровоизлияние в мозгу, от которого несчастный умер. Привлеченная к ответственности, Анна все время на суде плакала и указала присяжным заседателям, что все тело ее в синяках, а три ребра и правая рука поломаны. На суде она была оправдана присяжными.
Старо, читатель, как лихорадка. Но против лихорадки поискали и нашли в Чили хину. Есть алкоголики, тоже "сами виноватые в слабости", но и для тех сострадательное человечество придумало какие-то санатории. Вообще, где болеют, там и думают. Одна была у нас несчастная область, семья, которой в утешение и всяческое излечение говорили, и даже с окриком: "Не смей хворать!" А на попытки жалобы отвечали: "Не смей, не допускаем и мысли о болезни, до того тебя любим: ходи румяною и показывай нам веселый вид". После веков маяты придуман наконец был гиппократовский рецепт: пусть губернатор, полицмейстер выдает таким особенно несчастным жертвам семейного "домостроя" вид на отдельное от мужа жительство. Анна Колесниченкова не обратилась к властям за таким отдельным видом. Мне кажется, что мы здесь имеем случай крайней застарелости болезни, запущенности. Прожили тридцать лет, много детей - и Анна уже не хотела уйти, да ей и некуда, может быть, уйти. Может быть, наконец, она не хотела уйти без детей, оставив их на произвол такого драчуна и пьяницы мужа.
Можно порадоваться решению Сената о выдаче паспортов помимо согласия мужа. Будь это тридцать лет назад, Лаврентий, ввиду угрозы лишиться жены, и удержался бы, не распустился до полного безобразия. Безнаказанность великая вещь, и она-то, обеспеченная за мужем (как равно и за женою, в сущности), и дозволила обеим сторонам в супружестве распуститься в семье до такой степени, как не распускаются люди на улице, в кабаке и каторге. В самом деле, поставьте закон, что ни за какое безобразие на улице никто не будет наказан, и вы уличную жизнь превратите в ужас. В ужас превратилась и семейная жизнь: там, где для этого были причины, пала болезнь, упорно нелечимая. Такое брошенное положение, кажется созданное в интересах "охранения семейного благополучия", конечно, не улучшая положения прекрасных и без всякого охранения семей, углубило несчастие несчастных семей до невозможности. Новый закон о раздельном жительстве вовсе не спасет только от несчастий и преступлений столько-то семей в стране: он, сдерживая мужскую сторону, по крайней мере с этой стороны введет внутреннюю душевную дисциплину, укрепит волю и разовьет инстинкты спокойствия, регулярности, терпения и проч. В отношении жен, разумеется, таким дисциплинирующим средством было бы параллельное праву на "раздельное жительство" предоставление мужу более обширных прав на развод, т. е. большего количества нравственных и бытовых мотивов требовать через суд развода.
Легенды вырастают там, где нет определенной и твердой почвы. И еще они растут там, где есть ожидания, пожелания и есть для них отпор. Выдача крестьянкам отдельных видов на жительство местными административными властями, помимо согласия их мужей, опирающаяся на известное разъяснение Сената, встретила при самом же своем начале резкую недоброжелательную критику в "Моск. Вед.", которые усмотрели в таком ограничении прав мужа посягание на авторитет и целость семейного старинного уклада. К резкой критике данной меры присоединяется названною газетою довольно естественное удивление, почему крестьянки пользуются привилегиею, которой нет у других, и, прибавим, недостаток которой отражается слезами и иногда кровью в этих других сословиях.
Редкий день газетная хроника не зарегистровывает случаев бесчеловечия в семье. Но в то время как права родителей, в случаях жестокого их обращения с детьми, ограничиваются или даже вовсе кассируются законом и администрациею, и никто не видит в этом посягательств на "святость семьи", - права мужа не ограничиваются ни по каким причинам и никакою мерою жестокости в обращении с женою, грубости, а также беспутства, лени и праздношатайства; т.е. все эти жестокости не выходят из законодательной "нормы" семьи. Однако можно удивиться, почему лишить родителей права на детей не значит "потрясти авторитет родительской власти"; а лишить мужа, иногда почти безумного, нравственнобольного, прав на разумную и нравственную женщину - значит "потрясти авторитет мужниной власти". Казалось бы, авторитет родителей никак не ниже авторитета мужа. Но тут явная беззащитность детей, и наконец представление о их невинности пробудило сострадание общества и закона, которое устранило колебания.