Это была последняя беседа старца с Мотовиловым, в которой он заповедал ему служение Божией Матери через служение Дивеевской обители. Призвав двух сестер — Евдокию и Ирину, в свидетельницы, отец Серафим сказал им, чтобы после смерти его все насельницы общины подробно рассказывали бы Мотовилову обо всем происходящем, ничего бы не скрывали от него и слушались бы его советов мирских, потому что Богородице угодно назначить Мотовилова питателем обители. Обратясь же к Мотовилову, старец приказал ему, чтобы в свое время он бы стал свидетелем всего, что делалось в Дивееве при «убогом Серафиме». И теперь, если мы и знаем тщательное и подробное житие преподобного, то этим православие более всего обязано Николаю Александровичу Мотовилову.
«И давши мне заповедь о служении своим дивеевским сиротам, — записал он, — батюшка отпустил меня с миром в Воронеж, куда я и прибыл 19 сентября 1832 года, а потом в ночь на 1 октября, на праздник Покрова Богородицы, получил я от этой вторичной болезни совершенное и скорое исцеление молитвами Антония, епископа Воронежского и Задонского».
Дни Серафимовы близились к закату. Завет, данный им Мотовилову, уже указывал на то, что и счет этим дням был известен великому старцу, и старец, предвидя угрозы будущего, нависшие над головой своего служки, как бы передавал его из своих рук в руки другого благодатного покровителя и духовного советника — архиепископа Воронежского Антония.
После своего исцеления в Воронеже Мотовилов был задержан на некоторое время. В покоях архиепископа, полюбившего его и принявшего в его судьбе сердечное участие, Мотовилов занялся собиранием материалов для составления жития и описания чудес новопрославленного святителя Митрофана, Воронежского чудотворца.
К концу декабря 1832 года Мотовилова охватила сильная тревога, и он сказал епископу Антонию, что хочет ехать к батюшке Серафиму. Провидя, что Мотовилов уже не застанет его в живых, и опасаясь потрясения еще не вполне окрепшего организма, епископ Антоний задержал его на время. Рано утром 2 января 1833 года, в день кончины преподобного, томимый предчувствием, Мотовилов вбежал к Антонию во внутренние покои и услышал сам пророчество о смерти отца Серафима. В тот же день епископ отслужил по почившему панихиду. 4 января Мотовилов выехал из Воронежа и 11-го прибыл в Саровскую пустынь, увидев свеженасыпанную могилу дорогого батюшки.
Мотовилов тогда же купил «дальнюю пустыньку» отца Серафима и вместе с «ближней», которую Саров уступил Дивееву, перевез к истинно осиротевшим сестрам. При его посредстве большая часть вещей преподобного была собрана и передана в собственность Дивеевской общины, сохранилась для потомков.
После этого Мотовилов возвратился в Воронеж просить благословения епископа Антония на поездку в Курск для сбора сведений о начале жизни батюшки Серафима. Но епископ долго отговаривал его от поездки, прозревая страшную беду, грозящую Мотовилову… Однако пылкий и скорый на решения «служка Серафимов» не хотел и слышать об отсрочке. Нехотя владыка благословил его.
На обратной дороге из Курска на одной из почтовых станций пришлось заночевать. Перед сном он разбирал бумаги и наткнулся на запись об исцелении при мощах святителя Митрофана бесноватой девицы из дворян. И тут Мотовилов допустил дерзкую мысль:
«Вздор, этого не может быть! Посмотрел бы я, как в меня вселился бы бес, если я часто причащаюсь»… И в это самое мгновение страшное, холодное, зловонное облако окружило его и стало входить в судорожно стиснутые уста. Руки были точно парализованы и не могли сотворить крестного знамения.
Отвратительно ужасное совершилось, и для Мотовилова начался период тягчайших мучений. В этих страданиях он вернулся в Воронеж: «Продолжались эти муки в течение трех суток, так что я чувствовал, что весь внутри сожигался, но не сгорал». Утихли адские муки только после исповеди и причащения Мотовилова. По всем сорока семи воронежским церквам и монастырям были заказаны заздравные молебны. Епископ Антоний молился сугубо.
Вскоре после этого страшного и недоступного для обыкновенного человека испытания Мотовилов имел видение своего покровителя преподобного Серафима, который утешил страдальца обещанием, что ему дано будет полное исцеление при открытии мощей святителя Тихона Воронежского и что до того времени вселившийся в него бес уже не будет его так жестоко мучить.
Только через тридцать с лишним лет состоялось долгожданное торжество открытия мощей святителя Тихона Задонского, Воронежского чудотворца. В самый день праздника, за литургией, Мотовилов стоял в алтаре, молился и горько плакал о том, что Господь не посылает ему того исцеления, которого, по обещанию Серафима Саровского, ждала его измученная душа. Во время пения Херувимской он взглянул на горнее место и увидел на нем святителя Тихона, который благословил плачущего Мотовилова и стал невидим. Мотовилов в одно мгновение почувствовал себя исцеленным.
Богатый, благочестивый, но болящий муж достался Елене Мелюковой. И нужно было быть истинной «монастыркой», чтобы суметь вытерпеть тяжелые приступы его болезни. Прозорливый старец несомненно провидел будущее и знал, что эта пара соединена на небесах.
Приступы болезни Мотовилова выражались в жестокой по временам, неотвязной тоске, которая грызла его душу и отступала, бывало, только после причащения Святых Тайн и в паломнических поездках в дальние и ближние монастыри Киева, Воронежа, Задонска, Сарова, Дивеева. Он жил в тесном общении со всеми истинными столпами православия своего времени.
Мир не принял Мотовилова, ославил его сумасшедшим за то, что он пытался донести до людей грозные пророчества старца о судьбах России. Теперь святость Серафима Саровского ему, Мотовилову, защита, но в то время ему суждено было испить чашу горечи до дна, и он ее бестрепетно выпил, ни разу не поступившись своей верой и убеждениями.
Последние годы жизни Мотовилов окончательно предался странничеству. По всему простору Руси видели его красную шубу. Его так и звали: «барин в красной шубке». В марте 1878 года рассказывал он жене Елене Ивановне свой сон:
— Видел я сегодня во сне Царицу Небесную. Милостиво она так на меня взглянула, да и говорит мне: напиши-ка в Задонск к Зосиме (наместнику Задонского монастыря в семидесятых годах прошлого века. — Н. Г.), чтобы он выслал тебе точную копию моей иконы, которая служит там запрестольным образом. Когда ты ее получишь, то я поведу тебя по таким святым местам, которых ты еще не видел, и покажу тебе таких угодников Божиих, о которых ты и не слышал… Вот, матушка, не написать ли мне Зосиме, пусть вышлет мне эту икону.
— Куда ж ты ее денешь? Ведь у нас вся образная увешана иконами, — ответила Елена Ивановна.
— Куда-нибудь да денем.
В Задонск написали, и на это письмо наместник Зосима ответил так: «Знаю я, что у тебя места в образной уже нет. Образ большой, Прости, выслать тебе его не могу».
Не прошло и недели, как Мотовиловы получают новое письмо от Зосимы, в котором он просит прощения за отказ, потому что после первого письма явилась ему во сне Богородица, с угрозой ему выговаривающая, как он посмел не исполнить мотовиловской просьбы. «Икона тебе вышлется, как только мы ее напишем», — заключил второе письмо наместник.
Эту икону прислали Мотовилову в июле, место ей нашли. Елена Ивановна вспоминала: «Смотрю — начал он класть под икону ту деньги. Завернет в бумажку — и положит. Так и день, и другой, и много дней. Ну, думаю, собирается, стало быть, к святым местам, денег набирает. Так прошло с полгода, а он все никуда не ехал… И вдруг заболел мой Мотовилов, лег в постель и стал все хиреть и хиреть — доктора и болезни никакой не могли определить. А через день умер, не умер, а заснул — тихо-тихо, как ребенок. В день кончины и Тайн Святых причастился. Тут только я поняла, что это были за святые места и Божии угодники, которых обещала ему показать Богородица. За три дня до смерти застала я его утром такого радостного, веселого.
— Видел я, — говорит, — наш двор полон: все мои святые благодетели у нас на дворе собрались. Вот радость-то!
Похоронили мы его в Дивееве, и сколько собрал Мотовилов мой денег под иконой той, столько и стоили мне его похороны».
Монахиня Елизавета, келейница дивеевской игуменьи Марии, говорила так: «Николай Александрович, уезжая перед своей смертью в симбирское свое имение, был совершенно здоров. Прощаясь с нами, сказал: «Ну прощайте, матери! Бог даст, хоть бочком, да протащите меня к себе». Мы в этих словах усмотрели, что Николай Александрович говорит о жизни будущего века, про уготованные Богом Дивееву небесные обители. А вышло, что он свою смерть предрекал. Привезли его хоронить к нам, по его завещанию. Хотели внести в наш Рождественский храм, а гроб-то был большой и не мог войти в двери храма, и пришлось внести «бочком», так-таки бочком и протащили».
Окончилась многострадальная жизнь «Серафимова служки» в семьдесят лет. Блаженный он был, блаженным и умер.
Было невозможно не удивляться, сколько бодрости сохранялось в теле страшно изнуренного семидесятидвухлетнего старца Серафима, который много раньше смерти чувствовал, что физически мертв… Он так и сказал однажды: «Телом я по всему мертв, а духом только сейчас родился». Мысль о близкой смерти — близкой уже потому, что он почти дошел до обыкновенного предела человеческой жизни, вступив в восьмой десяток, приводила его в восхищение. Как-то одна монахиня, приходившая в Саров навестить его, спросила, прощаясь с ним, когда они увидятся. «Там увидимся! — сказал ей прозорливый старец и, поднимая руки к небу, воскликнул: — Там лучше, лучше, лучше!»
Несколько десятилетий в сенях при келье отца Серафима стоял дубовый гроб, сделанный его собственными руками, так как он был искусен в столярном деле, и давно было отмечено тяжелым камнем место, избранное им для могилы, у алтарной стены. Чуть больше чем за год до смерти отец Серафим начал прощаться с посещавшими его почитателями и говорил им: «Скоро двери убогого Серафима затворятся, и меня более не увидите». Некоторым людям он приказывал писать письма, чтобы приехали проститься с ним. На письма других, просивших его совета и благословения повидаться с ним, диктовал ответы, что более не увидится с ними.
Однажды в последние дни жизни старца один инок саровский, придя к нему вечером, спросил у него, почему, против обыкновения, в келье отца Серафима темно. Едва старец сказал, что нужно зажечь лампадку, и трижды перекрестился, произнося: «Владычице моя, Богородице», как лампада зажглась сама собой.
Тот же инок пришел к нему в другой раз в семь часов вечера и застал его в сенях стоящим у гроба.
Обычно старец давал этому иноку огня из своей кельи, и вот за этим огнем он и пришел теперь. Увидев его, отец Серафим сказал: «Ах, лампада моя угасла, а надобно, чтоб она горела». И начал молиться пред образом Богоматери. В это время перед иконой появился голубоватый свет, потянулся, подобно ленте, стал навиваться на светильню большой восковой свечи, и она зажглась. Старец, взяв маленькую свечку и засветив ее от большой, дал ее в руки пришедшему брату.
Во время беседы с иноком старец, между прочим, упомянул, что на днях прибудет в обитель гость из Воронежа, назвал его имя, сказал, что следует передать гостю, и добавил: «Он меня не увидит». Лицо старца во время этого разговора сияло светом. Наконец, старец сказал: «Дунь на эту свечку!» Инок дунул, и свеча погасла. «Вот так, — сказал задумчиво старец, — угаснет и жизнь моя, и меня уже более не увидят».
Понял тогда инок, что старец говорит о своем конце, и заплакал. И опять какой-то свет озарил лицо старца, и, поцеловав инока, он с великой любовью сказал ему: «Радость моя, теперь время не скорби, но радости. Если я стяжу дерзновение у Господа, то повергнусь за вас ниц пред Престолом Божиим». Так оно и случилось. Спустя семьдесят лет после своей блаженной кончины батюшка Серафим был причислен к лику святых в чине преподобных и, по молитвам чтущих его, помогает, исцеляет, утешает, как и при своей жизни.
Тому же иноку старец открыл великую тайну своей жизни. «Некогда, — сказал отец Серафим, — читая в Евангелии от Иоанна слова Христа Спасителя: «В доме Отца Моего обителей много», я, убогий, остановился на них мыслью и возжелал видеть сии небесные обители. Пять дней и пять ночей провел я в молитве и бдении. И Господь, по великой Своей милости, не лишил меня сего утешения: по вере моей показал мне сии вечные кровы, в которых я, бедный странник земной, минутно туда восхищенный (в теле или бестелесно — не знаю), видел неисповедимую красоту райских селений и живущих там: Великого Предтечу и Крестителя Иоанна, апостолов, святителей, мучеников и преподобных отцов наших Антония Великого, Павла Фивейского, Савву Освященного, Онуфрия Великого, Марка Фраческого и других святых, сияющих в неизреченной славе и радости…»
За неделю до конца, 25 декабря 1852 года, старец имел продолжительную беседу с одним посетителем, помещиком, который искал у него разрешения множества важных жизненных вопросов. В этот день отец Серафим выстоял литургию, отслуженную игуменом Нифонтом, по обычаю, причастился и после литургии долго беседовал с игуменом. Он просил его о многих иноках, особенно из новоначальных. Тогда же старец напомнил, чтобы после смерти его положили в дубовый гроб, сделанный собственными руками. В тот же день старец передал иеромонаху Иакову финифтяный образ «Посещение Богоматерью преподобного Сергия Радонежского» и просил, чтобы этот образ положили на него и с ним опустили в могилу. Этот образ был прислан из Троице-Сергиевой лавры, от мощей преподобного
Сергия, наместником лавры архимандритом Антонием, который бывал когда-то у старца и которому отец Серафим предсказал тогда перевод в лавру.
Наступил 1833 год. Первый его день совпал с воскресеньем. В последний раз пришел старец к обедне в дорогую ему больничную церковь соловецких чудотворцев. В свое время инок Серафим ходил по России, собирая пожертвования на постройку этой церкви. Престол в ее алтаре был устроен его руками.
В этот раз заметили, что он сделал то, чего раньше не делал: обошел все иконы, ставя к ним свечи и прикладываясь. Он причастился. Затем стал прощаться со всей присутствующей братией, говоря: «Спасайтесь, не унывайте, бодрствуйте. Нынешний день вам венцы готовятся». Он казался крайне изможденным, но при телесной слабости был духом бодр, оживлен и весел.
По прощании с братией батюшка Серафим зашел к старцу Высокогорской Арзамасской пустыни иеромонаху Феоктисту. Прощаясь с ним, отец Серафим сказал: «Ты уж отслужи здесь». Торопясь домой, иеромонах от этого отказался. Тогда старец промолвил: «Ну так ты завтра в Дивееве отслужишь». Не поняв его слов, иеромонах отправился в путь. Для ночлега он остановился в деревне Вертьяново, у самого Дивеева, и на следующее утро тронулся дальше. Вдруг безо всякой причины оборвалась завертка у его саней, выпряглась лошадь, и он должен был остановиться в Дивееве. Тут он услышал о кончине отца Серафима, и плачущие сестры дивеевские просили его отслужить по старцу панихиду. Так сбылось сказанное накануне старцем слово: «Ну так ты завтра в Дивееве отслужишь».
Была в тот день у отца Серафима одна из дивеевских сестер, и старец сказал ей: «Матушка, какой нынче будет новый год! Земля постонет от слез». Инокиня не поняла, что старец говорит про свою кончину.
Как провел старец последний вечер своей земной жизни, известно из свидетельства его соседа по келье отца Павла. Его келья имёла общие сени с кельей старца Серафима, а сами они были разделены глухой стеной. Отец Павел не был келейником старца, потому что батюшка Серафим никогда вообще не имел келейника. Но случалось, что отец Павел по-соседски помогал иногда старцу. Он не раз предупреждал батюшку Серафима, что при его привычке оставлять в свое отсутствие множество горящих свечей в келье (которые он зажигал за своих духовных чад) может случиться пожар. На это старец давал всегда такой ответ: «Пока я жив, пожара не будет. А когда я умру, кончина моя откроется пожаром».
Судя по-человечески, отец Павел имел основания опасаться пожара, потому что келья старца была завалена таким легковоспламеняющимся материалом, как холсты, которые ему во множестве приносили благодарные крестьяне.
Отец Павел заметил, что 1 января старец Серафим три раза выходил из кельи к тому месту, которое им было выбрано для погребения, и, стоя там некоторое время, смотрел в землю. Вечером отец Серафим пел в своей келье победные пасхальные песнопения: «Светися, светися, новый Иерусалиме», «Воскресение Христово видевше… Что ощущала в эти часы душа старца?.. Он был на пути от бедствий земли в отчизну, красоту которой уже познал в дивных видениях. Чудные песни ангелов уже долетали до его слуха…
Его кончина произошла без свидетелей — на молитве, наедине с Богом, к Которому рвался, по Ком тосковал, Кого желал.
Настало утро 2 января 1833 года. Отец Павел, выйдя из своей кельи, почувствовал запах дыма в сенях. Запах шел из кельи батюшки Серафима. Отец Павел сотворил обычную при посещении иноков молитву, но ответа не было. Тогда он позвал идущих в церковь иноков, и один из них — послушник Аникита, сильно рванув дверь кельи, сорвал ее с внутреннего крючка. У дверей внутри кельи тлели холсты. Утро начинало только чуть брезжить, в келье свечи больше не горели, старца не было ни видно, ни слышно. Иноки, думая, что он отдыхает после ночного бдения, не смели войти внутрь, толпились у порога. Тлевший огонь забросали снегом…
Мальчик-послушник оповестил братию о случившемся. Аникита стал ощупью отыскивать старца и наконец наткнулся на него. Принесли зажженную свечу. Отец Серафим в обычном своем белом балахончике стоял на коленях перед малым аналоем. Думая, что он уснул, утрудившись молитвой перед келейной своей святыней — иконой Богоматери «Умиление», его начали осторожно будить. Но ответа не последовало, старец почил смертным сном. Глаза его были сомкнуты, лицо оживлено богомыслием. Тело его еще оставалось теплым.
Старцу омыли, по иноческому чину, чело и колени, облачили его, положили в дубовый гроб, по завещанию, с финифтяным образом на груди. Быстро разнеслась весть о кончине старца по всем окрестностям.
Та инокиня, которой старец накануне предсказывал: «Какой нынче будет новый год! Земля постонет от слез», была в Сарове, когда он скончался. По возвращении ее в Дивеево одна инокиня спросила ее, здоров ли батюшка. Та долго не могла ответить и наконец тихо сказала: «Скончался». Спросившая закричала, заплакала и как безумная, не благословясь, кинулась в Саров. Привязанность, которую возбуждал к себе при жизни отец Серафим, была безгранична, горяча, охватывала все существо человека, его любившего, — и таких было великое множество… Слово его, что земля «постонет от слез», сбылось в полной мере.
Восемь дней тело почившего старца стояло открытым в соборе, не только не подвергаясь тлению, но издавая благоухание. Тысячи людей собрались в Саров из окрестных губерний. В день отпевания из-за большого скопления народа в соборе стояла такая жара, что свечи гасли. Когда духовник хотел положить в руку отца Серафима разрешительную молитву — его рука сама разжалась и приняла листок.