Архиепископ Воронежский Антоний был также необыкновенным способом извещен о кончине старца Серафима. В то время в Воронеже находился помещик Николай Александрович Мотовилов, «служка Серафимов». В воспоминаниях Мотовилов писал: «2 января 1833 года. В этот день вечером услыхал я от преосвященного Антония, что батюшка отец Серафим в ночь на этот день, во втором часу за полночь скончался, о чем он сам ему, явясь, очевидно, возвестил. Архиепископ Антоний сам в тот же день соборне отслужил по старцу панихиду». При дальности расстояний между Саровом, который находился в Тамбовской губернии, и Воронежем в те годы не могло быть и речи о каком-либо естественном способе передачи в Воронеж к вечеру известия о том, что произошло утром того же дня в Сарове.
Как веруют христиане, для отца Серафима кончина действительно была началом новой, широчайшей жизни и новой, необъятной деятельности. Сразу же после смерти старца ему стали молиться с огромным упованием и надеждой. Открылся новый счет посмертным чудесам батюшки. Ему теперь ведомы величайшие тайны мироздания, которые на земле не может вместить ни один, даже самый гениальный человеческий ум. Неисповедимые пути Промысла Божия здесь лишь отчасти приоткрываются святым. В небесных обителях Господа они становятся истинными исполнителями Божественной воли…
«Пламенный» Серафим Саровский стяжал от Бога дары прозорливости и чудотворения. Но это не были дары «случайные и напрасные». Господь долго и — как иному может показаться — немилосердно испытывал своего избранника, чтобы доподлинно выяснить, понесет ли он эти дары, не соблазнится и не возгордится ли ими, не обратит ли во зло себе и людям, не превратит ли их в причину своего незаконного обогащения, как это часто делают современные «целители» — экстрасенсы и лживые «прозорливцы», которым эти «дары» вдруг «открываются».
Читатель, вероятно, уже понял, что отец Серафим придавал огромное значение созданию, украшению и благоустройству в Дивееве женского монастыря, который Пресвятая Богородица назвала своим четвертым, последним жребием на земле. Отец Серафим всегда утверждал, что он сам по себе ничего не предпринимал, а действовал только по личному благословению и наставлению Царицы Небесной.
Батюшка сам разработал план будущего Серафимо-Дивеевского монастыря, поручал приобретать земли для его расширения преданным благодетелям (в частности, М. В. Мантурову), руководил постройкой Рождественской церкви. В 1829 году общине было пожертвовано три десятины земли, и тогда отец Серафим велел вспахать эту землю, по меже положить камешки и поставить колышки. Когда же земля после снега высохла, старец приказал по меже обрыть канавку в три аршина глубины и три аршина ширины, а вынимаемую землю бросать в глубь обители, чтобы образовался вал в три аршина. «Много чудного говорил батюшка Серафим об этой канавке. Что канавка эта — стопочки Божией Матери. Тут ее обошла Сама Царица Небесная! Эта канавка — до небес высока»…
И как только окончили сестры рыть эту канавку, отец Серафим скончался, поручив их заступничеству Царицы Небесной и оставив им трогательное завещание: «Когда меня не станет, ходите ко мне на гробик: ходите, как вам время есть, и чем чаще, тем лучше. Все, что ни есть у вас на душе, все, о чем ни скорбите, что ни случилось бы с вами, все приходите, да мне на гробик, припав к земле, как к живому, и расскажите. И услышу вас, и скорбь ваша пройдет! Как с живым со мной говорите. И всегда я для вас жив буду»…
Молитвенное правило преподобный дал дивеевским сестрам особое, основанное на Иисусовой молитве, отличное от обычного монастырского правила. Но чтобы не нарушать саровский устав, принятый в Казанской общине по благословению настоятеля отца Пахомия, отец Серафим отделил от нее часть сестер, поселил их отдельно от других, заповедал им жить в бедности, по нескольку человек в келье, выполнять данное им через Царицу Небесную правило молитвенное и заниматься исключительно крестьянским трудом. Для прокормления этих сестер была устроена мельница, и новая община стала называться Мельничной, в отличие от Казанской общины матушки Александры.
Явившись отцу Серафиму, Богородица, как записал Мотовилов, назвала восемь имен девушек из общины матушки Александры и с этих восьми сестер повелела начать именно ту обитель, которая должна стать ее четвертым жребием. Особый наказ был в том, чтобы в новую общину не брали ни одной вдовицы, а только девиц, на прием которых Она Сама изъявит Свое благоволение.
Прасковья Степановна Шаблыгина, девушка из крестьян, была назначена первой начальницей Мельничной обители, а Мария Семеновна Мелюкова, скончавшаяся девятнадцати лет схимонахиней Марфой, была назначена, по словам старца Серафима, начальницей над дивеевскими сиротами в Царствии Небесном, в обители Богородицы. Надо полагать, что во взаимной молитве основателя обители и двух ее начальниц, на земле и на небе, был великий и сокрытый до времени смысл, понятный, возможно, лишь одному святому старцу.
Перед тем как начать построение мельницы, отец Серафим призвал к себе любимую дивеевскую сестру П. С. Шаблыгину и пятнадцатилетнюю в то время Марию Семеновну. Они втроем долго молились в дальней пустыньке, а до того как они пошли туда, отец Серафим исцелил у Богословского источника Прасковью Степановну, которая долго и сильно кашляла. Батюшка Серафим, видя это, сказал: «Зачем ты кашляешь, брось, не надо!» «Не могу, батюшка!» — ответила больная. Тогда отец Серафим зачерпнул воды из источника и напоил ее, после чего она перестала кашлять и навсегда избавилась от своей надоедливой болезни.
Лес для постройки мельницы отец Серафим купил на собственные деньги (к тому моменту ему много жертвовали денег разные благотворители). Весьма молодую годами сестру Ксению Васильевну батюшка послал в Арзамас купить жернова для мельницы. Очень боялась неопытная девушка браться за такое поручение, но отец Серафим приободрил ее, наперед рассказав, как ей следует ехать, кто встретится, к кому придется обратиться. Сознавая, что сестры только и живут, что чудесами своего старца, Ксения Васильевна поехала и благополучно исполнила послушание.
Как только она вернулась, старец объявил, что Царица Небесная приказала иметь два постава на мельнице, а потому ей следует отправиться в село Хохлово, к знакомому ему торговцу, чтобы там купить большого размера камни. Ксения опять сильно смутилась, ибо не знала дороги в село Хохлово, проходящей все время по лесу, и никогда не видела у батюшки названного торговца. Но по благословению старца отправилась в трудный путь одна.
Дорогой, никого не встречая, она стала сомневаться, туда ли идет, но потом заметила, что перед ней кружат несколько желтых птичек, которые отлетят и сядут, а когда она подойдет, они снова отлетят. Тут Ксения поняла, что птички посланы ей указывать путь, и пошла весело и радостно. Не заплутавшись, она нашла село, и первый, к кому она обратилась, — крестьянин, смазывающий колесо телеги, — оказался тем самым торговцем.
Михаилу Васильевичу Мантурову отец Серафим поручил ведать всеми работами. 7 июля 1827 года, накануне праздника Казанской иконы, мельница замолола. В том же году старец сказал Мантурову: «Радость моя! Бедная-то общинка наша в Дивееве своей церкви не имеет, а ходить-то им в приходскую (Казанскую, построенную матушкой Александрой. — Н. Г.), где крестины да свадьбы, сестрам не приходится, ведь они девушки. Царице Небесной угодно, чтобы у них была своя церковь, к паперти Казанской церкви пристроена, так как паперть эта алтаря достойна, батюшка! Ведь матушка Агафья Семеновна (Александра. — Н. Г.), стоя на молитве, токами слез своего смирения всю ее омыла; вот, радость моя, и выстрой ты храм этот Рождества Сына Ее, сиротам моим!»
У Мантурова хранились неприкосновенными деньги от продажи его имения, которые старец приказал спрятать до времени. Теперь пробил час отдать все свое состояние Господу. Такие деньги несомненно были Ему угодны. Нынешний соборный храм Рождества в Серафимо-Дивеевском монастыре создан на средства человека, принявшего на себя добровольно подвиг нищенства.
Надо заметить, что отцу Серафиму несколько раз предлагали деньги на постройку храма дивеевским сестрам, но он их отвергал как «не чистые» и не угодные Царице Небесной. Сестрам батюшка объяснял: «Мало ли что, другие и рады бы дать, только возьми, да не всякие-то деньги примет Царица Небесная. Смотря какие деньги: бывают деньги обид, слез и крови! Нам такие не нужны, мы не должны принимать их, матушки!»
Сестра Ксения Васильевна вспоминала, как отец Серафим говорил:…Благословила Матерь Божия и церковь свою выстроить, матушка! Во, радость моя, благодать-то у нас какая: и мельница, и церковь, и земля, и все-все свое у нас будет! Это я тебе говорю, а ты умолчи до времени». Ксения хотя и слушала батюшку, но странным казалось ей: как это все может случиться, когда ничегошеньки нет у обители, а сама земля — чужая кругом. Тогда отец Серафим, провидя ее мысли, взял за руку и произнес: «Ведь вот ты какая! Говоришь, что любишь меня, а усомнилась и не веришь убогому Серафиму! Поверь, поверь мне, матушка, все это свершится!» Вид отца Серафима был при этом чудесен и исполнен благодати Духа Святого.
По прошествии времени вспоминала другая сестра Домна Фоминична:
«…Ничего еще не имея, жили мы все в одной келийке, потом постепенно выстроил нам батюшка еще келью, больничную, после еще, а сестры-то все прибывали да поступали, и приказал нам батюшка, кроме этих четырех, еще выстроить большую келью, сказав: «В ней госпожа будет жить!» Мы все так и думали, что в нее приедет жить какая-либо высокородная госпожа-барыня, но все нет да нет никого.
Скончался наш батюшка, а по кончине его принесли к нам прямо в эту келью и поставили чудотворную икону Божией Матери «Умиление», пред которой на коленочках во время молитвы и отошел, словно будто и не умер. Стал этот корпус наш трапезным, и тут только поняли мы все, о какой Великой Госпоже предрекал нам батюшка! И все служили мы Ей, не переставая читали акафисты! Так вот, все, все знал батюшка, ему все открыто, и по вере к нему собирались мы жить все равно что на пустое место: было одно лишь голое поле, да и то чужое, а к смерти батюшкиной явились у нас и кельи, и корпуса, и церковь, и канавка, и земля своя, а по кон-чине-то его пришла Сама Матерь Божия и поселилась у нас. Теперь вот 1887 год, и дожила я, как предрекал мне то батюшка, и все совершилось, и чего-чего только нет у нас! И во сне тогда никому бы такого не приснилось!»
«Лавра-то будет кругом, то есть за канавкою, в обители матушки Александры, потому что как она была вдова, то у ней могут жить в обители и вдовы, и жены, и девицы, а киновия будет только внутри канавки, и так как я, убогий Серафим, был девственник, то и в обители моей будут жить одни девицы, — говорил отец Серафим и прибавлял: — В общежительной обители легче справиться с семью девами, чем с одной вдовицей».
По мудрым наблюдениям старца такое разделение необходимо. Потому что жены, проведшие несколько лет приятной жизни в замужестве, могли рассказывать о том девицам, действуя разрушительно на мирное состояние их духа, столь необходимое для точного соблюдения духовных обетов. Другая могла быть в замужестве несчастной и своими печальными повестями о семейных неурядицах бросала бы несправедливо мрачную тень на богоучрежденное в человеческом роде брачное состояние. Старец замечал еще, что в супружеской жизни женщина часто приобретает такую настойчивость в характере, упрямство, которое трудно потом исцелить.
Жизнь первых сестер Мельничной общины была неимоверна трудна. Они должны были вести строгую жизнь и, кроме духовных подвигов, занимались тяжелым физическим трудом. Для работ, непосильных девице, при мельнице находился еще старец-работник. Старица Е. Е. Аламасовская (монахиня Евпраксия) вспоминала такой случай. «По благословению батюшки мое послушание было молоть на мельнице: нас всегда было в череде по две сестры и один работник. Раз прихожу я на мельницу одна, а работник говорит, что с одной не будет молоть, и ушел в Вертьяново. Я горько заплакала и закричала громко: «Батюшка Серафим! Ты не спастись меня привел сюда!»
Ветер был страшный, мельница молола на два постава, наконец, сделалась настоящая буря. Я заплакала во весь голос, потому что не поспевала засыпать жита, и вдруг в отчаянии легла под камни, чтобы они меня задавили. Но камни тотчас остановились, и явно передо мной встал батюшка Серафим. «Что ты, чадо, вопиешь ко мне? Я пришел к тебе. Я всегда с теми, кто меня на помощь призывает, — явственно сказал он. — Я вот, матушка, просил барышень, но они отказались, потому что груба пища да бедна община. Я упросил Царицу Небесную, Она благословила мне набрать простых девушек, вот, матушка, я и собрал вас тут и прошу послужить мне и моей старости, а после буду я присылать к вам всякого рода и из дворян, купечества, духовного звания и высоких родов. Звал я многих высокого-то звания — не пошли: в начале трудно-то было бы жить, вот и призвал я вас. Вы теперь послужите, а кто после придет, послужит и вам».
«А как батюшка Серафим не терпел, чтобы кто трогал либо обижал кого из дивеевских… — рассказывала Ксения Васильевна. — Был в Сарове монах Нафанаил, лучший иеродиакон. Келью он имел в монастыре рядом с батюшкиной кельей. Часто требовал к себе дивеевских наш батюшка. Не разбирая, бывало, ни дня, ни ночи, только и знаем — то к батюшке, то от него — то в Дивеево, то в Саров. Придешь к нему утром, да и стоишь и ждешь, дверь-то заперта. А Нафанаил увидит, выйдет и скажет: «Что старик-то морит и морозит вас! Чего стоять-то! Когда еще дождетесь, зайдите-ка вот ко мне да обогрейтесь!» Иные, бывало, по простоте своей и заходили, слушая его уговоры…
И дошло это до батюшки — и растревожился он, и прогневался страшно: «Как, как он хочет сиротиночкам моим вредить! Не диакон он после этого нашей обители! Нет, нет, от сего времени он не диакон нашей обители!»
И что же! Стал вдруг с этого времени пить иеродиакон Нафанаил, да все больше и больше. Недели через три и выслали его, отдали под начало, да так и пропал он. Вот сколько раз за долгую жизнь свою вспоминаю я всегда батюшку. Как только тронет кто Дивеево ли или кого-нибудь из нас, дивеевских, то не минует того, непременно кончит дурно и в беду попадет».
Этот и многие другие факты лишь подтверждают, что отец Серафим защищал не простую обитель, а владения Пресвятой Богородицы. Оскорбление Самой Царицы Небесной или Ее избранных наказывалось: того требовала и справедливость Божия.
Прозорливость отца Серафима излечивала и утешала сестер от посылаемых искушений, а пророчества старца заставляли их терпеть нужды, неустройство обители и надеяться на благополучное будущее. Сестры были свидетелями многочисленных чудес святого подвижника и верили в него безгранично. Тому приведем несколько удивительных примеров.
Однажды сестра Анна Алексеевна с тремя другими пришли к батюшке в монастырь, и он повел их в свою пустыньку. Остановившись, батюшка вдруг приказал им идти вперед, а сам пошел сзади. «Идем мы лугом, — рассказывала Анна Алексеевна, — трава зеленая да высокая… Оглянулись, глядим, а батюшка-то идет на аршин выше земли, даже не касаясь травы. Перепугались мы, заплакали и упали ему в ножки, а он и говорит нам: «Радости мои! Никому о сем не поведаете, пока я жив, а после моего отшествия от вас, пожалуй, и скажите!» (О подобном стоянии на воздухе отца Серафима, истончившего свою плоть почти до состояния бесплотности, свидетельствуют и несколько человек из мирян, исцеленных старцем.)
Однажды отец Серафим дал сестрам, работавшим у него, луковицы для посадки на приготовленные грядки, что они и исполнили поздно вечером. Наутро же батюшка послал их срезать лук. Сестры улыбнулись, думая, что искушает их батюшка. Наконец решились сказать ему: «Что это вы, батюшка, ведь только вчера вечером лук сажали!» А он отвечает: «А вы пойдите, пойдите!» Приходят — и глазам не верят: лук в одну ночь пустил длинные зеленые стрелки. Он был необычайно вкусен и произвел не одно исцеление.
Случилось так, что одна сестра обители была у батюшки в келье и удостоилась вместе с ним молиться. Вдруг в келье сделалась такая тьма, что она страшно напугалась и пала ниц на пол. Когда же опомнилась, то батюшка приказал ей встать. «Знаешь ли, радость моя, — сказал отец Серафим, — отчего в такой ясный день сделалась вдруг ужасная тьма? Это оттого, что я молился за одну грешную умершую душу и вырвал ее из рук самого сатаны. Он за то так и обозлился на меня, сам сюда влетел — оттого-то здесь так потемнело». Сестра такими словами закончила свой рассказ: «Вот как еще на земле-то была сильна молитва его, а теперь же на Небе у Господа все, что ни попросит, — может».
Старица Матрона Плещеева рассказывала. Случилось так, что по слабости своего здоровья и дьявольскому наущению она пришла в полное смущение и уныние и решила тихо уйти из обители. Отец Серафим, провидев ее искушение, вдруг прислал за ней. Когда она пришла к нему в келью, он утер ее слезы платком, говоря: «Матушка, слезы твои недаром капают». Потом подвел к любимой своей ей иконе «Умиление» и сказал: «Приложись, матушка, Царица Небесная утешит тебя!» Она приложилась к образу и почувствовала, что совершенно оживотворилась и уныние прошло.
На следующий день старец благословил ее прийти к нему в «дальнюю пустыньку». Назавтра, подходя к назначенному месту, сестра увидела, что отец Серафим сидит около своей кельи на колоде и возле него стоит ужасной величины медведь. Матрона закричала: «Батюшка, смерть моя!» — и упала. Отец Серафим, услышав крики, ударил медведя и махнул ему рукой, и тот, как разумный, пошел сразу в ту сторону, куда показал ему старец. Батюшка Серафим подошел к своей сиротке со словами: «Не ужасайся и не пугайся!» Но она продолжала кричать. На это старец отвечал: «Нет, матушка, это не смерть. Смерть от тебя далеко, а это радость!» Потом, помолившись, посадил гостью и сам сел.
Как только сели — снова медведь вышел из чащи и лег у ног отца Серафима, который обращался с ним, как с кроткой овечкой, кормил его из своих рук хлебом. Лицо батюшки было светло, как у ангела, и радостно. И сестра успокоилась. Когда она совсем пришла в себя, отец Серафим подал ей оставшийся хлеб и просил покормить самой. Она так и сделала, и «с таким утешением, что желала бы еще кормить его, ибо зверь был кроток и ко мне, грешной, за молитвы отца Серафима».
Матрона подумала, как ей рассказать об этом страшном чуде сестрам. Но на ее мысли отец Серафим сам отвечал: «Нет, матушка, прежде одиннадцати лет после моей смерти никому не поведай этого, а тогда воля Божия откроет, кому сказать».
Спустя долгое время случилось Матроне зайти в келью, где по благословению старца крестьянин Ефим Васильев занимался живописью. Увидев, что он как раз рисует почившего давно отца Серафима, Матрона вдруг сказала: «Тут бы по всему прилично написать отца-то Серафима с медведем». — «Как так?» И она первому ему рассказала о дивном событии. Прикинули — точно одиннадцать лет прошло. Надо заметить, что многие посторонние видели отца Серафима с медведем, но это были лица неизвестные и документальных свидетельств не оставили.
Пример необычайного послушания до самой смерти явила Елена Васильевна Мантурова, которой святой старец предсказал, что прославится она в лике святых и нетленные мощи ее будут лежать в Дивееве («Четверо столпов — четверо мощей»).
Ее брат, Михаил Васильевич Мантуров, заболел злокачественной лихорадкой, будучи вдалеке от Сарова. Он написал письмо Елене Васильевне, поручая спросить отца Серафима, как ему быть. Батюшка велел передать ему, чтобы он разжевывал горячий мякиш хорошо испеченного хлеба. Тем он исцелил Мантурова. Вскоре он позвал к себе Елену Васильевну, которая явилась к нему в сопровождении своей послушницы и церковницы Ксении, и сказал ей: «Ты всегда меня слушала, радость моя. И вот теперь я хочу дать тебе одно послушание. Исполнишь ли его, матушка?» «Я всегда вас слушала и всегда готова слушать», — ответила Елена Васильевна. «Вот видишь ли, матушка, Михаил Васильевич, братец-то твой, болен у нас, и пришло время умирать… умереть надо ему, матушка, а он мне еще нужен для обители-то нашей, для сирот… Так вот послушание тебе: умри ты за Михаила Васильевича, матушка!» «Благословите, батюшка!» — ответила Елена Васильевна смиренно и как будто спокойно.
Отец Серафим после этого долго-долго беседовал с ней, касаясь вопроса смерти и будущей вечной жизни. Елена Васильевна все слушала молча, но вдруг смутилась и произнесла: «Батюшка! Я боюсь смерти». «Что нам с тобой бояться смерти, радость моя, — ответил отец Серафим. — Для нас с тобой будет лишь вечная радость».
Простилась Елена Васильевна со старцем и только лишь вышла за порог кельи, тут же и упала. Старец покропил ее святой водой, она очнулась. Вернувшись домой, она заболела, слегла в постель и спокойно сказала: «Я больше не встану».
Три дня всего проболела Елена Васильевна, особоровалась и по возможности часто причащалась. Трое суток она постоянно была окружена видениями и рассказывала — связно и несвязно — о том, что вокруг нее происходило. На исповеди же отцу Василию Садовскому она поведала о них явно, предупредив, что не должна была рассказывать этого ранее.
К Елене Васильевне приходила Царица Небесная «неизреченной красоты» и водила ее по прекрасному дворцу, показывая судьбу всех бывших, настоящих и будущих дивеевских сестер. Ей были явлены все имена, но запрещено называть их на земле. Во дворце было четыре зала. В первом находились «именитые сановники и необыкновенной красоты юноши». Про них сказала Великая Госпожа: «Это мои благочестивые купцы». Во втором зале — еще более прекрасном, чем первый, были молодые девушки, одна другой лучше, с двумя и тремя венцами на головах. Среди них Елена Васильевна узнала и себя. В третьей зале, несравненно менее светлой, находились все бывшие и будущие сестры Серафимовой обители, только венцы их не столь блестели. Четвертая зала была полумрачная, наполненная также сестрами, которые или сидели, или лежали, иные были скорчены болезнью и без всяких венцов, со страшно унылыми лицами, и на всем и на всех лежала печать болезни и невыразимой скорби. «А это нерадивые! — сказала Царица. — Видишь ли, как ужасно нерадение. Вот они и девицы, а от своего нерадения никогда уже не могут радоваться!»
— Ведь тоже все наши сестры, батюшка, но мне запрещено называть их, — сказала Елена Васильевна и горько заплакала.
После ухода священника келейница умирающей Ксения бросилась к ней и стала умолять сказать еще: «Матушка… тогда нынче ночью-то я не посмела вас тревожить, а вот теперь вы отходите… скажите мне, матушка, Господа вы видели?
— Бога невозможно видети, на Него же не смеют чины ангельские взирати, — тихо и сладко запела Елена Васильевна.
Ксения продолжала молить, настаивать, плакать. И услышала:
— Видела, Ксения… видела как неизреченный Огонь, и Царицу, и ангелов видела просто, — и лицо умирающей сделалось восторженным, чудным, ясным.
— А что же, матушка, а вам-то что будет?