— Что ты, пустая странница, пришла ко мне? Я давно тебя ожидал, вот, будешь меня помнить!
А сам палкой грозил на меня. Я вся от страха затрепетала, чуть не упала, язык оцепенел, и не могу ни бежать, ни слова сказать, ибо знаю свою вину. Он же начал говорить следующее:
— Зачем ты бродишь по свету и обманываешь Бога и людей? Тебе дают деньги в Киев на свечку и на молебны, а ты их тратишь на свои прихоти.
И начал он обличать, что, мол, много станций ехала на подводах, нанимала их, тратя данные Богу деньги. А в таком-то месте вино пила и столько-то его купила. А в таком-то месте пустое празднословила. И так он, мой батюшка, рассказал мне то, что я и сама позабыла. Как будто со мной сам ходил и дела мои записывал. Я же стою ни жива ни мертва. Он сказал еще:
— Теперь уже полно тебе ходить по свету, ступай и живи в Томске. Питайся от своего рукоделия, вяжи чулки, а когда устареешь, тогда для пропитания собирай милостыню, да слушай же! Больше не ходи в Россию.
Потом он пошел в свою келью, а я поклонилась и ушла, не сказав ему ни слова. Пришедши в Томск, я отложила попечение о странствовании и начала жить дома и рукодельничать.
По прошествии полугода мои сродники и знакомые молодые люди начали собираться в Киев на поклонение и стали звать меня с собой, чтобы их про водить до Киева, потому что мне дорога была знакомая. Я долгое время не соглашалась, потому что старец Даниил не благословил больше странствовать. Но по усиленной просьбе родственников согласилась, и отправились мы в путь.
Пришли мы в Саровскую пустынь, сначала в гостиницу, а потом к батюшке Серафиму — принять на дальнейший путь благословение. Он всех моих спутников принял ласково и всех благословил и дал сухариков на дорогу, а меня не благословил и даже прогнал, ни слова со мной не сказал.
Прожили мы в Сарове с неделю. Ежедневно мои спутники к нему ходили, и он их наставлял душеспасительными словами, а меня и на глаза не пускал, сколько я к нему ни приходила. Наконец, мои спутники начали собираться в путь. Дело было только за мной. Посему я еще решила побеспокоить старца и, пришедши к его келии, закричала со слезами: «Батюшка Серафим, благослови меня в путь, товарищи мои уже собрались». Выйдя из кельи, он сурово взглянул на меня и громко сказал:
— Нет, нет тебе благословения. Зачем ты пошла в Россию? Ведь тебе брат[5] Даниил не велел больше ходить в Россию! Теперь же ступай назад домой.
Я ему сказала:
— Батюшка, благослови меня в последний раз, больше уж ходить не буду.
Он же ответил:
— Я тебе сказал: ступай назад, а вперед тебе идти нет благословения.
Я ему еще возражала:
— Батюшка, как же я пойду назад одна в такой дальний путь, а денег у меня ни копейки!
На это он сказал:
— Ступай, ступай обратно, и без денег довезут до самого Томска.
И тогда уже благословил меня и дал мне один сухарик, а сам затворил дверь.
Я пришла в гостиницу, поплакала и простилась со своими спутниками. Они пошли в Киев, а я — в Нижний Новгород. Там нашлись мне попутчики, наши томские купцы, которые и довезли меня до самого Томска. Вот и исполнилось слово самого отца Серафима. Так далеко видят и слышат один другого рабы Божии — за четыре тысячи километров. А я, по слову старца Даниила, собираю милостыню, но тогда, когда он говорил это, я того не предвидела, потому что имела детей богатых, а теперь давно уже всех похоронила».
Монахиня Знаменского монастыря Сусанна рассказывала о старце Данииле следующее:
«Была я, грешная, в его келии и видела, что она подобна гробу, выкопана в земле. Ширины вершков 12 (60 см), вышина и длина оной в его рост и окошечко на восток — самое маленькое. А как он в келье подвизался — не знаю. Вид его был ангелоподобным. Беседа казалась для меня, недостойной, столько усладительной, что я забывала и сама себя, хотя и сама много читывала божественных книг. Он говорил, как мне казалось, не читаное, а виденное, при озарении благодатию все самим им, чувственно или духовно. И тогда я так думала, и поныне так помышляю, ибо невозможно так коротко вразумить, сказать и изъяснить красоты небесные, как он начнет рассказывать о праведниках, кому за какие подвиги уготованы венцы и награды вечные и что ожидает грешников.
Подобных рассказов о действии бесед на приходящих много и о батюшке Серафиме. И эти два великих праведника знали друг о друге, прозревая один другого единым духом!
Известно и еще об одном подобном общении душ. Когда затворник Богородицкого монастыря Георгий задумал переменить свое место и никто, кроме него, не знал этого тайного смущения, пришел вдруг к нему какой-то странник от отца Серафима и сказал: «Отец Серафим приказал тебе сказать; стыдно-де, столько лет сидевши в затворе, побеждаться такими вражескими помыслами, чтоб оставить свое место. Никуда не ходи. Пресвятая Богородица велит тебе здесь оставаться».
Старик сказал это и вышел…
Около пятнадцати лет отец Серафим пробыл в затворе, поначалу — в строгом, потом ослабив его для приема посетителей. В 1825 году он стал молиться, чтобы Господь благословил его окончить затвор. Здоровье старца ухудшилось. Подвиги и изнурение всей жизни: стояние на камнях, затвор — все отозвалось и на его крепкой, выносливой натуре. У него болели ноги и голова. Были необходимы свежий воздух и движение.
25 ноября 1825 года, в день памяти святителя Климента, папы Римского и Петра Александрийского, в сонном видении Матерь Божия в сопровождении этих святых явилась отцу Серафиму и разрешила выйти ему из затвора. С этого же дня, взяв благословение у настоятеля, старец начал ежедневно ходить на то место, которое стало называться «ближней пустынькой» (в отличие от его прежней кельи в лесу, названной «дальней пустынькой»).
В двух верстах от Сарова издавна находился родник, неизвестно кем вырытый. По стоявшей около него на столбике иконе Иоанна Богослова он назывался Богословским. На горке, в четверти версты от источника, подвизался в своей келье отшельник иеромонах Дорофей, скончавшийся в сентябре 1825 года. Место это отец Серафим посещал, когда еще жил в «дальней пустыньке» до затвора, очень любил его. Здесь забил новый источник — по преданию, от удара жезла Богоматери, явившейся старцу. Вода этого источника, называемого Серафимов, обладает свойством не портиться целые годы, и множество больных, с верой омываясь в этом чудотворном источнике, получили исцеления от болезней. Так было во времена Серафима, так и поныне совершается для тех, кто с верой и благоговением приезжает в Серафимо-Дивеевский монастырь.
Поскольку в келью отца Дорофея за четверть версты ходить утружденному годами и болезнями старцу было тяжело, ему устроили сруб на холме, близ родника. Сам он, собирая камешки по берегу речки Саровки, выложил ими весь бассейн Богословского родника. Уже заросший, он вновь труда ми старца был восстановлен.
Первоначально «ближняя пустынька» имела такие размеры: высотой и длиной три аршина (210 см) и шириной в два аршина (140 см). У нее не было ни окон, ни дверей. Вход же был земляной, под стенкой. Подлезши под стенку, старец отдыхал в этом убежище после трудов от зноя. Около этого сруба отец Серафим снова завел огород, сажал лук и картофель. Через два года ему устроили на этом месте новую келью — с дверями, но без окон. Внутри была печь, снаружи — сени. Теперь старец проводил в своей «ближней пустыньке» целый день, приходя сюда во второй половине ночи, а к следующей возвращался в монастырь.
В монастыре он оставался по воскресным и праздничным дням, а по будням уходил из обители в своем ветхом белом холщовом балахоне, в убогой камилавке, с топором или мотыгою в руках. На спине у него была котомка, набитая камнями и песком, поверх песка лежало Евангелие. Его спрашивали, зачем он удручает себя этой тяжестью. Он же отвечал словами св. Ефрема Сирина: «Томлю томящего меня».
Он не имел покоя ни в пустыни, ни в дороге, ни в монастыре. Стечение народа, желавшего взглянуть на него, принять благословение или спросить совета, все увеличивалось. Кто ждал его в Сарове, кто надеялся увидеть его на дороге, кто спешил застать его в пустыньке и быть свидетелем трудов его.
Особенно велико было стечение народа вокруг старца, порой до десяти тысяч в праздничные дни, когда он возвращался после принятия Святых Тайн из храма. Он шел, как подходил к чаше, — в мантии, епитрахили, поручах. Шел медленно, среди теснившегося вокруг него народа, и всякому хоте, — лось взглянуть на него, протиснуться поближе. Но в это время он ни с кем не говорил, никого не благословлял, ничего не видел. Светлое лицо его выражало глубокую сосредоточенность. Он весь был полон неизъяснимой радости от соединения в причастии со Христом. И никто не смел прикоснуться к нему.
Войдя же в келью, старец принимал посетителей. К каждому он теперь обращался со словами «радость моя!», убеждал изречениями из Писания, примером святых. И всегда говорил то, что в данных обстоятельствах было самое важное, самое нужное для человека. Речь его еще потому имела такую силу, что сам он первый исполнял все, чему учил других. Однажды он сказал одному ученому богослову: «Учить других — это как с высокой колокольни бросать камни вниз; а самому исполнять — это как с мешком камней на спине подниматься на высокую колокольню».
Свои благодатные дары старец таил, не открывал их без крайней нужды. Вообще он был сторонником сосредоточенной жизни и находил, что и мирским людям следует быть сдержанными и не открываться легко другим людям. Отец Серафим говорил: «Не должно без нужды другому открывать сердца своего. Из тысячи можно найти только одного, который бы сохранил твою тайну. Когда мы сами не сохраним ее в себе, как можем надеяться, что она будет сохранена другим? Когда случится быть среди людей в мире, о духовных вещах говорить не должно, особенно когда в них не примечается и желания к слушанию. Всеми мерами должно стараться скрывать в себе сокровище дарований: в противном случае потеряешь и не найдешь. Когда же надобность потребует или дело до того дойдет, то откровенно во славу Божию действовать должно».
Старец был великий ревнитель православия. Он особенно благоговел к памяти тех святых, которые выяснили и установили сущность правой веры: Климента, папы Римского, Иоанна Златоуста, Василия Великого, Григория Богослова, Афанасия Александрийского, Кирилла Иерусалимского, Амвросия Медиоланского. Отец Серафим любил поминать их твердое стояние за веру. Убеждая хранить догматы веры, старец приводил в пример блаженного Марка Эфесского, который с непоколебимым мужеством защищал православие от унии на Флорентийском соборе. Высоко чтил подвижник и наших русских святых, говорил о жизни их, брал у них примеры для подражания. Вообще же жития святых были для него живыми письменами, по которым он поучал народ.
Яснее всего вырисовывается образ отца Серафима из сохранившихся воспоминаний его посетителей, людей разнообразного звания и положения. Вот что ответил он однажды четырем старообрядцам из села Павлова Горбатовского уезда Нижегородской губернии, которые хотели поговорить с ним о двуперстном старообрядческом сложении. Едва переступили они порог кельи и не высказали еще, для чего пришли, как старец подошел к ним, взял одного из них за правую руку, сложил пальцы его по чину православной Церкви троеперстно и сказал:
— Вот христианское сложение креста. Так молитесь и прочим скажите.
Прошу и молю вас: ходите в Церковь греко-российскую. Она во всей славе Божией! Как корабль, имеющий многие снасти, паруса и великое кормило, она управляется Святым Духом. Добрые кормчие ее — учители Церкви, архипастыри — они преемники апостольские. А ваша часовня подобна маленькой лодке, не имеющей кормила и весел. Она привязана вервием к кораблю нашей Церкви, плывет за ней, заливается волнами и непременно потонула бы, если бы не была привязана к кораблю.
Кавалерийский офицер И. Я. Каратаев в 1830 году проезжал мимо Сарова. Слыша по дороге рассказы о старце, он хотел заехать к нему, но не решался, боясь, что старец обличит его перед другими в его грехах, особенно же в отношении к иконам. Ему казалось, что произведение рук человека, часто грешного, не может вместить благодати и быть предметом почитания. Так он и не заехал.
Случай снова привлек его в Саров, когда полк Каратаева мобилизовали на польскую кампанию. И теперь, по совету отца, он решил побывать у старца. Когда он стал подходить к его келье, страх вдруг сменился тихой радостью, и офицер заочно возлюбил отца Серафима. Вот что произошло дальше. «Около кельи стояло уже множество народа, пришедшего к нему за благословением. Отец Серафим, благословляя прочих, взглянул и на меня и дал знак рукой, чтобы я прошел к нему. Я исполнил его приказание, со страхом и любовью поклонился ему в ноги, прося его благословения на дорогу и на предстоящую войну, и чтоб он помолился о сохранении моей жизни. Отец Серафим благословил меня медным своим крестом, который висел у него на груди, и, поцеловав, начал меня исповедовать, сам сказывая мои грехи, как будто бы они при нем были совершены. По окончании этой утешительной исповеди он сказал мне: «Не надобно покоряться страху, который наводит на юношей диавол, а нужно тогда особенно бодрствовать духом и помнить, что хотя мы и грешные, но находимся все под благодатию нашего Искупителя, без воли Которого не упадет ни один волос с головы нашей».
Вслед за тем он начал говорить и о моем заблуждении относительно почитания святых икон: «Как худо и вредно для нас желание исследовать таинства Божии, недоступные слабому уму человеческому, например, как действует благодать Божия через святые иконы, как она исцеляет грешных, подобных нам с тобой, и не только тело их, но и душу, так что и грешники, по вере в находящуюся в них благодать Христову, спасались и достигали Царствия Небесного». Слушая отца Серафима, по-истине я забыл о земном своем существовании.
Солдаты, возвращавшиеся со мной в полк, удостоились также принять его благословение, и он, делая им наставления, предсказал, что никто из них не погибнет на войне, что и сбылось действительно: ни один из них не был даже ранен.
Уходя от отца Серафима, я положил подле него на свечи три целковых. Но враг вложил мне такую мысль: «Зачем святому отцу такие деньги?» Эта мысль смутила меня, я поспешил снова с раскаянием к старцу. Но он, предупреждая слова мои, сказал мне следующее: «Во время войны с галлами надлежало одному военачальнику лишиться правой руки, но эта рука дала какому-то пустыннику на святой храм, и молитвами святой Церкви Господь спас ее. Ты это пойми хорошенько и впредь не раскаивайся в добрых делах. Деньги твои пойдут на устроение Дивеевской общины, за твое здоровье».
Потом отец Серафим опять исповедал меня, поцеловал, благословил и дал съесть несколько сухариков, выпить святой воды. Он влил мне ее в рот и сказал: «Да изженется благодатию Божией дух лукавый, нашедший на раба Божия Иоанна». Старец дал мне и на дорогу сухарей и святой воды и напутствовал так: «Положи упование на Бога и проси Его помощи. Да умей прощать ближним своим, — и тебе дастся все, о чем ни попросишь».
В продолжение польской кампании я был во многих сражениях, и Господь везде меня спасал за молитвы праведника».
Генерал П. Я. Куприянов пришел к старцу благодарить за его молитвы. При этом он рассказал ему: «Вашими молитвами я спасся во время турецкой кампании. Окруженный многими полками неприятеля, я сам оставался с одним только полком и видел, что мне ни укрепиться, ни двинуться — ни взад, ни вперед. Не было никакой надежды на спасение. Я только твердил непрестанно: «Господи, помилуй молитвами старца Серафима», ел сухарики, данные мне вами в благословение, пил воду, и Бог охранил меня невредимым». Старец на это отвечал: «Великое средство ко спасению — вера, особенно же непрестанная сердечная молитва».
Из рассказов многих верующих воинов известно, что после благословения их старцем Серафимом ни один из них не пострадал во время военных действий.
«Серафимов служка» Мотовилов описал, какое значение отец Серафим придавал горящим лампадам и свечам: «Я, видевши у батюшки много лампад, многие кучи восковых свеч, больших и малых, на разных подносах, на которых от таявшего много лет и капавшего воска образовались целые восковые холмики, подумал про себя, зачем отец Серафим возжигает столько свеч, от которых в келье его нестерпимый жар… Он же на помыслы мои ответил: «Я имею, как вам известно, многих особ, усердствующих ко мне и благотворящим сиротам моим. Они приносят мне елей и свечи и просят помолиться за них. Вот когда я читаю правило свое, то поминаю их сначала единожды. А так как, по множеству имен, я не могу повторять их на каждом месте правила, как следует, то я ставлю все эти свечи в жертву за них Богу…