— Не пекись, о чем думаешь! Господь не оставит тебя ни в сей жизни, ни в будущей. Богат не будешь, но хлеб насущный у тебя будет.
Всего второй раз видел Мантуров отца Серафима, но он уже завладел всецело благородным, чистым, привязчивым сердцем Михаила Васильевича. Слово старца было уже для него святыней. Он сказал:
— Согласен, батюшка… Что же благословите мне сделать?
В тот раз мудрый отец Серафим не дал Мантурову определенного указания и отпустил его с благословением приехать позже.
Впоследствии, по слову старца, Мантуров отпустил своих крепостных на волю, продал имение и, сохраняя пока капитал, купил в селе Дивееве на указанном отцом Серафимом месте пятнадцать десятин земли. Старец велел ему хранить землю, никому не отдавать и не продавать и завещать ее после своей смерти Дивеевской общине. На этой земле и поселился пока Михаил Васильевич и стал терпеть недостатки, насмешки от знакомых и друзей и горькие упреки от лютеранки-жены, совершенно не подготовленной к духовным подвигам. Но он переносил все безропотно, молча, терпеливо, смиренно, с благодушием по любви и необычайной своей вере к святому старцу, во всем беспрекословно его слушаясь, не делая ни шагу без его благословения, предав себя и всю свою жизнь в его волю. «Мишенька» стал наиближайшим, наилюбимейшим другом отца Серафима и все, касающееся устройства Дивеева, поручал только ему одному. Все знали это и чтили Мантурова, повинуясь ему беспрекословно, как распорядителю самого батюшки.
До чего доходила нужда и что переживали Мантуровы, неся крест добровольной нищеты, можно судить по рассказу самой Анны Михайловны, жены «Мишеньки», который она записала, будучи уже вдовой и сделавшись тайной монахиней. «Часто и почти непрестанно я роптала и негодовала на покойного мужа за произвольную нищету его. Говорю, бывало: ну можно почитать старца, можно любить и верить ему, но не до такой же степени… Михаил Васильевич все слушает, вздыхает и молчит. Меня это еще больше раздражало. Один раз, когда мы до того дошли зимою, что нечем было осветить комнату, а вечера длинные, тоскливые, холодные, темные, я разворчалась, расплакалась без удержу, сперва вознегодовала на Михаила Васильевича, потом на самого батюшку Серафима, стала жаловаться на горькую судьбу свою… Вдруг слышу треск. Смотрю… Господи! Страх и ужас напал на меня. Боюсь смотреть и глазам своим не верю. Пустая, без масла лампада у образов вдруг осветилась белым огоньком и оказалась полною елея. Тогда я залилась слезами, рыдала и все повторяла: батюшка Серафим, угодник Божий, прости меня, Христа ради, роптунью, недостойную, окаянную, никогда более не буду! И сейчас без страха не могу вспомнить это. С тех пор я никогда не позволяла себе роптать, а все терпела».
Надо сказать, что отец Серафим за всю свою жизнь только единожды побывал в Дивееве, когда ездили с отцом Пахомием соборовать умирающую матушку Александру, основательницу Дивеевской общины. Все последующее устроение четвертого удела Богородицы отец Серафим делал заглазно, никогда не бывал в Дивееве. По этому поводу он всегда говорил, что своей воли никогда не творил, а был исполнителем воли Царицы Небесной, которую
Она возвещала ему во время частых Своих явлений. Всех явлений за жизнь старца было двенадцать.
В 1823 году, когда отец Серафим ослабил свой затвор, он вызвал к себе Мантурова и, взяв колышек, перекрестился, поцеловал его и, поклонившись своему Мишеньке, сказал: «Ступай ты, батюшка, в Дивеево, стань там напротив среднего алтарного окна Казанской церкви, отсчитай столько-то шагов, и, как отсчитаешь их, батюшка, тут будет межа. От нее ты отсчитай еще столько-то шагов, и будет пахотная земля, потом еще столько-то шагов — будет луговина. Тут уже по своему глазомеру рассчитай, батюшка, где будет самая середина, да в срединке-то этой и поставь колышек и вбей. И чтоб хоть немного, а видно было его».
Мантуров приехал в Дивеево и, очутившись на указанном батюшкой заочно месте, пришел в ужас от удивления. Это было просто поле, но все шаги сошлись с размерами отца Серафима. Мантуров исполнил все в точности. Целый год старец не вспоминал об отмеренном поле в Дивееве, так что Мантуров, совершенно ничего не поняв в притче его, решил, что отец Серафим давно все забыл. Как вдруг он вызвал его к себе и дал на этот раз уже четыре больших колышка, велев снова ехать в Ди-веево и на равном расстоянии по углам от того колышка вбить четыре новых. Чтобы они не затерялись, старец просил положить на тех местах по куче камней. Сделал и это Михаил Васильевич, теряясь в догадках, зачем, а у старца спросить не осмеливался. Наконец в 1826 году на том самом месте возникла мельница-питательница дивеевских сирот.
У Михаила Васильевича была сестра Елена, гораздо моложе своего брата, которая мечтала только о светской жизни и замужестве. В 1822 году, на восемнадцатом году от роду, Елена стала невестой, не помышляя ни о чем духовном. Мантуров же, наоборот, успокоенный перспективой брака своей сироты-сестры, не видел больше препятствий к удалению от мира и служению Богу. Но вдруг жизнь Елены Васильевны непонятным образом изменилась. Искренне и горячо любя своего жениха, она отвергла его, сама не понимая почему, говоря, что он ей вдруг страшно опротивел, не подавая совершенно к тому повода. Свадьба расстроилась, и близкие не ожидали ничего хорошего, боясь, что Елена увлечется рассеянной светской жизнью.
Вскоре скончался богатый дедушка, который давно потерялся из виду, но желавший перед смертью увидеть внуков и оставить им свое состояние. К нему ездила Елена Васильевна.
На обратном пути в уездном городе Княгинине Нижегородской губернии пришлось остановиться на почтовой станции. Елена Васильевна решила напиться чаю. Она послала людей распорядиться, а сама осталась сидеть в карете. Когда все было готово, лакей вышел из дому и при виде своей госпожи вскрикнул и остановился как вкопанный. Елена Васильевна стояла во весь рост, запрокинувшись назад, едва держась за дверцу кареты, и на лице ее был написан такой ужас, что словами передать невозможно.
Немую, с расширенными донельзя глазами, бледную, как смерть, ее внесли в гостиницу. В комнате она долго находилась в ужасном оцепенении.
Горничная уже подумала, что Елена Васильевна умирает, спрашивала у нее несколько раз, не позвать ли священника. Эта мысль постепенно привела ее в чувство, и когда пришел священник, смогла тотчас исповедаться и причаститься запасными дарами. После этого она целый день не отпускала от себя священника, в страхе держалась за его одежду.
Потом Елена Васильевна рассказала брату и невестке: «Оставаясь одна в карете, я немного вздремнула. Когда вздумала выйти из нее, открыла дверцу и невольно почему-то взглянула вверх. Я увидела над своей головой огромного страшного змея. Он был черен и страшно безобразен, из пасти у него выходило пламя, и пасть эта была такой большой, что я чувствовала, что змей меня сейчас полностью поглотит. Видя, как он надо мной вьется и спускается все ниже и ниже, даже ощущая уже его дыхание, я в ужасе не имела сил позвать на помощь, но наконец вырвалась из охватившего меня оцепенения и закричала:
— Царица Небесная, спаси! Даю тебе клятву никогда не выходить замуж и пойти в монастырь!
Страшный змей в то же мгновение взвился вверх и исчез…
После этого случая Елена Васильевна совершенно изменилась в характере — сделалась серьезной, духовно настроенной, начала читать священные книги. Мирская жизнь стала ей невыносима, она жаждала совсем затвориться в монастыре, страшась гнева Божия за неисполнение обета.
Вскоре Елена Васильевна поехала в Саров к отцу Серафиму просить благословения на поступление в монашество. А он сказал:
— Нет, матушка, что это ты вздумала! Нет, радость моя, ты выйдешь замуж!
— Ни за что не пойду замуж, — обиделась Елена Васильевна.
— Нет, радость моя, отчего же тебе не выйти замуж? Жених у тебя будет хороший, благочестивый, матушка, и все завидовать тебе будут.
— Что это вы говорите, батюшка, да я не могу, не хочу замуж!
— Нет, нет, радость моя, тебе уже никак нельзя, ты должна и непременно выйдешь замуж!
Вернувшись домой, Елена Васильевна много плакала, молилась, просила у Богородицы помощи и вразумления. И все сильнее и сильнее становилось в ней желание посвятить себя Богу. Много раз проверяла она себя, но все более убеждалась, что светское мирское ей не по духу и что она совершенно изменилась. Несколько раз Елена Васильевна ездила в Саров, но отец Серафим все твердил, что она должна выйти замуж, а не идти в монастырь.
Так целых три года готовил ее батюшка к предстоящей перемене в жизни и к поступлению в Серафимову общину, которую он начал устраивать в 1825 году, заставлял работать над собой, упражняться в молитве и приобретать необходимое терпение. Она этого сначала не понимала и чуть не дошла до отчаяния, когда однажды отец Серафим сказал следующее:
— И даже вот что еще скажу тебе, радость моя! Когда ты будешь в тягостях-то, так не будь слишком на все скора: ты слишком скора, радость моя, а это не годится, будь ты тогда потише. Вот как ходить-то будешь, то не шагай большими шагами, а все потихоньку, потихоньку! Если так-то пойдешь, благополучно и снесешь! — Старец даже показал, как нужно тихонько ходить. — Во, радость моя! Также и поднимать, если тебе что случится, не надо так вдруг, скоро и сразу, а вот так — сперва понемногу нагибаться, а потом точно так же понемногу и разгибаться. Тогда благополучно снесешь!
Сильно негодуя на старца Серафима, Елена Васильевна после этого разговора решила больше к нему не обращаться, а съездила в Муромский монастырь и даже купила там себе келью. Настоятельница наговорила ей много приятного. Перед окончательным своим водворением в Муромскую обитель она все же не выдержала и снова поехала к отцу Серафиму проститься с ним. Каково же было ее изумление, когда старец сам вышел навстречу ей и, ничего не спрашивая, строго сказал ей:
— Нет тебе дороги в Муром, матушка, никакой нет дороги и нет тебе моего благословения.
Прозорливость старца во многих случаях была суровым обличителем действовавших по своей воле, она обезоруживала и смиряла таковых. Сердце человека невольно привязывалось к этому праведнику. То же самое почувствовала и Елена Васильевна. Она поняла, что без старца ей не жить, а в Муромском монастыре не у кого будет спросить совета и наставления. Отец Серафим приказал ей пожертвовать Муромскому монастырю деньги, отданные за келью, и больше не ездить туда.
На этот раз Елена Васильевна в отчаяние не пришла, а вполне смирилась со своей участью и возвратилась домой.
Она снова заперлась в своей комнате, из которой почти не выходила, ведя жизнь совершенно отшельническую, отрешенная от всех и вся. Что она делала и как молилась, никому не было известно, только однажды во время страшной грозы над домом Мантуровых обнаружилось, что ее духовное преуспеяние столь велико, что она сподобилась дара запрещать бесам. Во время этой грозы из угла вдруг стал доноситься истошный дикий крик, так что все находившиеся в комнате в испуге бросились к иконам, где молилась Елена Васильевна. Она же спокойно перекрестила угол, и визг пропал.
— Не бойтесь, братец, — сказала она. — Это дьявол. Вот и нет его, разве он может что-либо сделать без воли Божией?
Через полгода после последнего свидания с отцом Серафимом Елена Васильевна снова поехала в Саров и стала неотступно просить его благословить ее на монашескую жизнь. На этот раз старец сказал:
— Ну что ж, если уж тебе так хочется, то пойди за двенадцать верст отсюда, там есть маленькая община матушки Александры, полковницы Мельгуно-вой, погости там, радость моя, и испытай себя!
Елена Васильевна поехала в Дивеево там и осталась, заняв крошечный чуланчик. Было ей тогда, в 1825 году, двадцать лет.
Через месяц вызвал ее отец Серафим к себе и сказал:
— Пора тебе уже и с женихом обручиться.
— Не хочу я замуж, батюшка! — закричала девушка.
— Ты все не понимаешь меня, матушка! Ты только скажи начальнице Ксении Михайловне, что отец Серафим приказал с женихом тебе обручиться, в черную одежку одеться… Ведь вот тебе какой жених-то, Сам Господь! Виден мне весь путь твой боголюбивый. Тут тебе и назначено жить. Тут матушка Александра в мощах почивает, ты ходи к ней каждый вечер и подражай ей так же. Будь голубем, и все будьте между собой как голубки. Вот и поживи-ка ты тут три года голубем.
Отец Серафим сделал ей наставление, как жить в общине: никогда не быть в праздности, ни с кем без нужды не говорить, беречься от любой худой мысли. И правило молитвенное дал и сказал: «Так молись, чтобы никто того не видал, даже бы и не подумал, и будешь ты, аки ангел!» Три года предрек старец для того, чтобы Елена Васильевна смогла приготовиться к принятию иночества — так, как случилось со св. Екатериной-великомученицей, отвергшей всех земных женихов и сподобившейся от Господа принять обручальное кольцо. Отец Серафим просил Елену Васильевну до времени никому не говорить о его заповедях и пророчествах.
Она прожила на свете всего лишь двадцать четыре года, и о блаженной кончине Елены Васильевны расскажем отдельно.
Старец Серафим предсказал: «Дивное Дивеево будет! Одна обитель будет лавра, а другая киновия[6]! И есть там у меня церковь, а в церкви той — четыре столба, и у каждого-то столба будут все мощи! Четыре столба и четверо мощей! Во радость-то какая!»
Пророчество начало сбываться. В Серафимо-Дивеевском монастыре теперь уже открыто почивают первые мощи самого святого старца. Второй чтимой святой должна стать основательница Дивеевской общины матушка Александра — Агафья Семеновна Мельгунова. Неоднократно и разным людям это предсказывал старец: …матушка Александра святая была… Как Бог благословит, в мощах она у вас будет».
После смерти Елены Васильевны отец Серафим утешал своих «сирот»: «Какие вы глупые, радости мои! Ну что плакать-то! Ведь это грех! Мы должны радоваться: ее душа вспорхнула, как голубица, вознеслась ко Святой Троице. Фрейлина Царицы Небесной она, матушки! Лишь радоваться надо, а не плакать. Со временем ее мощи и Марии Семеновны будут почивать открыто в обители, ибо так угодили Господу, что удостоились нетления…
Третьей чтимой святой старец Серафим предрек быть Елене Васильевне Мантуровой. Мария Семеновна — четвертая. «Четыре столба — четверо мощей!» Кто такая Мария Семеновна и чем она заслужила будущую свою славу?
К отцу Серафиму было близко одно крестьянское семейство Мелюковых из деревни Погибловой Ардатовского уезда Нижегородской губернии. Название деревни никак не оправдало себя. Семейство Мелюковых состояло из брата Ивана Семеновича и двух сестер — Прасковьи Семеновны и Марии Семеновны. Прасковья Семеновна уже поступила по благословенью отца Серафима в общину матери Александры. И вот однажды в 1823 году она привела с собой к старцу свою тринадцатилетнюю сестру Марию Семеновну.
Прозорливец, провидев путь девочки, не позволил ей возвращаться домой, велел оставаться в общине. Это была необыкновенная, невиданная доселе отроковица — ангелоподобная девочка, сущий ангел Божий. С малых лет она вела подвижническую жизнь, превосходя по суровости даже старших сестер общины, начиная с самой начальницы Ксении Михайловны. Мария Семеновна была совершенной молчальницей, только на самые необходимые вопросы она отвечала с небесной кротостью. Отец Серафим особенно нежно и исключительно любил ее, посвящая во все откровения свои, будущую славу обители и разные тайны, заповедуя не говорить о том до времени, что и выполнила она свято, невзирая на просьбы и мольбы окружающих сестер и родных. Когда она возвращалась от отца Серафима, то вся сияла неземной радостью.