Однажды сестра ее спросила о каком-то саровском монахе. Мария Семеновна удивленно и ребячески невинно спросила: «А какие видом-то они, эти монахи, Параша? На батюшку, что ли, похожи?» Удивленная в свою очередь вопросом сестры, Прасковья Семеновна ответила ей: «Ведь ты так часто ходишь в Саров, разве не видала, что спрашиваешь?» — «Нет, Парашенька, — смиренно сказала Мария Семеновна, — ведь я ничего не вижу и не знаю. Батюшка Серафим мне приказывал никогда не глядеть на них, и я так повязываю платок на глаза, чтобы только видеть у себя под ногами дорогу».
Вот каков был этот ребенок-подвижник, проживший всего шесть лет в Дивеевской общине и девятнадцати лет от рождения мирно и тихо отошедший ко Господу. Духом предузнав час кончины Марии Семеновны, старец отец Серафим вдруг заплакал и с величайшей скорбью сказал отцу Павлу, своему соседу по монастырской келье: «Павел! А ведь Мария-то отошла, и так мне ее жаль, так жаль, что, видишь, плачу».
Старец пожелал дать ей от себя выдолбленный из дуба гроб. За ним приехала очень опечаленная сестра Прасковья Семеновна. Отец Серафим приободрил ее и сказал, что перед смертью он постриг Марию Семеновну в схиму (высший монашеский чин, образ полного отречения от мира) и что весь род Мелюковых через Марию (в схиме Марфу) спасется.
Всех, кто приходил в эти дни августа 1829 года к отцу Серафиму, он посылал в Дивеево на похороны Марии Семеновны. Даже саровских монахов и целую толпу народа, шедшего к нему, старец отправил на погребение, говоря, что, кто сподобится быть там в это время, получит отпущение грехов.
Во время отпевания Прасковья Семеновна, родная сестра почившей, явно увидела в царских вратах алтаря Богородицу и Марию Семеновну, стоящих на воздухе. Старец не был на погребении. Услышав о видении, сказал: «Это Господь и Царица Небесная захотели прославить мать нашу Марфу и Госпожу Марию. И если бы я, убогий Серафим, был бы на погребении ее, то от духа бы ее было бы многим исцеление».
Дивеевская обитель и при отце Серафиме, и много позже его кончины была в очень стесненных материальных обстоятельствах. Старец говорил Марии Семеновне: «Убогий Серафим мог бы обогатить вас, но это не полезно. Я мог бы и золу превратить в золото (такие случаи известны из житий святых, например, Спиридона Тримифунтского. — Н. Г.), но не хочу. У вас многое не умножится, а малое не умалится. В последнее время будет у вас изобилие во всем, но тогда уже будет и конец всему». Это предсказание святого старца о конце света.
Приехал к старцу после похорон Иван Семенович. Старец посмотрел на него и спросил: «Ты родной брат Марии?» Тот ответил: «Да, батюшка».
После этого старец долго-долго думал и еще раз пристально взглянул на стоящего перед ним Ивана. Вдруг он сделался так радостен и светел, что от лица его как бы исходили солнечные лучи, и Иван должен был закрыться от отца Серафима, будучи не в состоянии смотреть на этот свет. Батюшка воскликнул: «Вот, радость моя! Какой она милости сподобилась от Господа! В Царствии Небесном у престола Божия, близ Царицы Небесной со святыми девами предстоит. Она за весь ваш род молитвенница! Она схимонахиня Марфа, я ее постриг. Бывая в Дивееве, никогда не проходи мимо, а припадай к могилке, говоря: «Госпоже и мати наша Марфо, помяни нас у престола Божия во Царствии Небесном!»
Брат Иван Семенович ходил работать в Дивеево, закончил дни свои монахом в Саровском монастыре. Три его дочери поступили в Дивеевскую общину. Сам Иван Семенович вспоминал: «Будучи еще мирским крестьянином, я часто работал у батюшки Серафима, и много-много чудного он предсказывал мне про Дивеево и всегда говорил: «Если кто моих сирот-девушек обидит, тот большое от Господа получит наказание, а кто заступится за них и в нужде защитит и поможет, изольется на того большая милость Божия свыше. Кто даже сердцем воздохнет да пожалеет их, и того Господь наградит. И скажу тебе, батюшка, помни: счастлив всяк, кто у убогого Серафима в Дивееве пробудет сутки от утра до утра, ибо Матерь Божия каждые сутки посещает Дивеево».
И сегодня паломники, зная это предсказание, стараются пробыть в Серафимо-Дивеевском монастыре хотя бы сутки: отстоять положенные службы, причаститься, приложиться к мощам святого и пройти по канавке, прочитав 150 раз архангельскую песнь Богородице «Богородице Дево, радуйся»… Сейчас самой канавки нет, недавно в монастыре вдоль ее периметра поставили железную ограду. По слову Серафима Саровского, эта канавка была прорыта там, где прошла Своими стопами по земле Богородица в одно из своих явлений святому старцу. Теперь каждый день после всенощной выстраивается вереница верующих парами друг за другом и сосредоточенно, читая «Богородицу», следуют вдоль канавки: сначала монахини, за ними миряне. Батюшка Серафим говорил: кто так сделает, тому здесь и Афон будет, и Киев, и даже Иерусалим…
Далеко ездить не надо — вот какую святыню имеем мы в самом центре России. Безбожная советская власть хотела стереть с лица земли само название Сарова. Этот городок, ставший одним из ядерных научных центров СССР, строго засекретили и назвали Арзамас-16. Совсем недавно название вернули, но в Саровский монастырь без специального пропуска пройти нельзя. К святым нужен пропуск. Отец Серафим говорил про Саровскую обитель, что там множество святых монахов почивает, но прославлены они не будут.
Близкий отцу Серафиму священник Казанской Дивеевской церкви отец Василий Садовский однажды пришел к старцу, и тот его спросил:
— Как, батюшка, думаеть, хорош ли Саров?
— Как не хорош, батюшка, чего же еще лучше? — ответил отец Василий.
— Во, во! Ведь Саров только рукав, а Дивеево-то целая шуба! А хорош ли собор-то у нас, батюшка? (Речь шла о Саровском соборе. — Н. Г.)
— Хорош, батюшка.
— Хорош, батюшка, как не хорош, очень хорош, — воскликнул отец Серафим. — А я тебе говорю, что у нас в Дивееве еще лучше того собор будет! И в этом соборе, в Дивееве, все иконы, какие только ни есть на всем свете и даже на Афоне, всех явлений Божией Матери, у меня-то в соборе все они, батюшка, будут. И ты не гляди, какой теперь Дивеев. Скажу тебе, тогда Дивеев будет диво, когда убогий Серафим ляжет в Сарове, а плоть свою перенесет в Дивеево. Много в Сарове почивает святых, батюшка, а открытых мощей нет и никогда не будет, а у меня же, убогого Серафима, в Дивееве будут.
Так и случилось, что «убогий Серафим», похороненный в Сарове, был перенесен в Дивеево своими мощами в день прославления в 1903 году. В 1920 году рака с его мощами была вскрыта, и останки великого старца исчезли, и их след затерялся. Через семьдесят лет после исчезновения мощи были вновь обретены, выставлены для всеобщего поклонения в Александре-Невской лавре Санкт-Петербурга и в Елоховском соборе Москвы, а затем снова перенесены в Дивеево и положены в Троицком соборе Серафимовой обители. Знаменательно, что со дня кончины старца до первого обретения его мощей прошло тоже семьдесят лет.
В свое время, когда трудами и молитвами старца Дивеевская обитель только еще расцветала, ее великий покровитель однажды в незначительном на первый взгляд разговоре в праздник Рождества Богородицы сказал: «Придет время, и мои сиротки в Рождественские ворота, как горох, посыплются». Никто ничего не понял.
Пророчество объяснилось в 1927 году, когда на Рождество Богородицы монастырь закрыли, а монахинь выгнали. Но теперь монастырь вновь возрождается, приобретая былую красоту и славу. Ждут, по неложному слову святого старца, ждут в обители прославления трех монахинь: схимонахини Александры (Агафьи Семеновны Мельгуновой, основательницы Дивеевской общины), схимонахини Марфы (Марии Семеновны Мелюковой), монахини Елены (Мантуровой). Они и лежат все вместе — около Казанской церкви. Христиане теперь могут поклониться этим святым могилам.
Рядом с ними есть еще одна могила — Николая Александровича Мотовилова, «служки Серафимова», человека, с чьим именем связано пророческое слово святого старца к последнему российскому императору.
Рассказ о Мотовилове начнем с необычного предсказания одной девочке. Одну из трех дочерей Ивана Семеновича Мелюкова звали Елена. С шестилетнего возраста она жила у своей тетки Прасковьи Семеновны в Дивееве и изредка бывала у батюшки Серафима, который любил заниматься с ней, играл и пророчески говорил, что она будет «великая госпожа», благодетельница Дивеева. Приходившим с ней сестрам отец Серафим приказывал кланяться малютке и благодарить за будущие благодеяния…
Николенька Мотовилов тоже в раннем детстве увидел отца Серафима в первый раз. Мать его, молодая вдова, приезжала к старцу за утешением. Это было в 1816 году. Старец только что отворил двери своей затворнической кельи для посетителей, и вдова богатого помещика Мотовилова с сыном были одними из первых посетителей. Обстановка кельи поразила мальчика настолько, что он и много лет спустя помнил ее во всех подробностях. Особенно запомнилось ему обилие горящих свечей в семи больших подсвечниках перед иконой Божией Матери. Смысла бесед своей матери со старцем мальчик не понимал и заскучал, начал бегать по келье, насколько позволяла теснота. Мать стала упрекать сына, но отец Серафим остановил родительницу:
— С малюткой ангел Божий играет, матушка! Как можно ребенка останавливать в его беспечных играх… Играй, играй, деточка! Христос с тобою!
Достигнув определенного возраста, Мотовилов поступил в Казанский университет. Но в 1826 году умерла мать, оставив Николая семнадцатилетним «действительным студентом», наследником имений в Нижегородской, Симбирской и Ярославской губерниях и попечителем своей пятнадцатилетней сестры.
В те времена дворянская честь требовала обязательной службы государству. Молодой человек, закончив обучение, должен был определиться на службу, уклонение от которой считалось таким позором, что ни одна девушка из порядочного семейства не пошла бы замуж за того, кто не прослужил в военной или гражданской службе царю и отечеству.
А сердце Николая уже было охвачено «страстью нежной» к Катеньке Языковой из старинного рода дворян, живших по соседству с симбирскими деревнями Мотовиловых. Еще двенадцатилетней девочкой приметил он Катеньку, сироту без отца, преданно ухаживающую за своей больной матерью. Нравился ли ей Мотовилов — неизвестно, но надежда видеть любимую девушку своей женой не покидала Николая Александровича долгие годы.
«Чтобы получить руку Языковой, надо служить», — так думал Мотовилов. Через подругу своей покойной матушки Н. И. Саврасову семнадцатилетний молодой человек познакомился с симбирским губернским предводителем князем Баратаевым и вскоре так с ним сблизился, что тот открыл Мотовилову, что он — гранметр ложи Симбирской и великий мастер Иллюминатской Петербургской ложи, иными словами, масон. Вот слова самого Мотовилова:…Он пригласил меня вступить в число масонов, уверяя, что если я хочу иметь какой-либо успех в государственной службе, то, не будучи масоном, не могу того достигнуть ни под каким видом. Я отвечал, что батюшка, родитель мой, запретил мне вступать в масонство, потому что это есть истинное антихристианство, да и сам я, будучи в университете и найдя книгу о масонах, в этом совершенно удостоверился и даже видел необыкновенные видения, предсказавшие судьбу всей жизни моей и возвестившие, что мне идти против масонства, франкмасонства, иллюминатства, якобинства, карбонарства и всего с ними тождественного и противящегося заповедям Господним. Это так разозлило и еще больше — мое простодушно открытое намерение ехать в С.-Петербург для определения на службу в Собственную Его Императорского Величества канцелярию, что он поклялся мне, что я никогда и ни в чем не буду иметь успеха, потому что сетями масонских связей опутана не только Россия, но и весь мир.
Вскоре после этого вышел закон, чтобы молодые люди, хоть и окончившие курс учения, не имели бы права отправляться на службу в столицу, а должны были бы послужить три года в губернии для ознакомления с процедурой провинциальной службы».
Уверенность князя Баратаева, что Мотовилову за его отказ вступить в члены масонской ложи ни в чем не будет успеха, оправдалась вскоре на деле. На открывшуюся вакансию почетного смотрителя Корсунского уездного училища Мотовиловым была выставлена своя кандидатура. Но когда ему дали знать от совета Казанского университета, что он избран на эту должность, Баратаев вызвал его к себе и сказал:
— Этой должности вам не видать как своих ушей. И не только этой должности вы не получите, но и не попадете ни в какую другую государственную должность, ибо Мусин-Пушкин (тогдашний попечитель Казанского учебного округа. — Н. Г.) и министр князь Ливен — подчиненные мне масоны. Мое приказание — им закон!
С этого момента началась травля Мотовилова, со временем превратившаяся в гонение, которое довело его в конце концов до такого нервного расстройства, что он был прикован к постели и в тяжких страданиях промучился более трех лет. Распространяли слухи, что он сумасшедший, и тем помешали браку с Языковой. Во времена губернатора Загряжского его ухитрились даже подвергнуть личному задержанию по обвинению в государственной измене. От ареста он избавился только после вмешательства министра юстиции Д. В. Дашкова.
Тяжелая болезнь, не поддававшаяся никаким врачам, продолжалась у Мотовилова с девятнадцати до двадцати двух лет. Измучив его тело, она укрепила дух. За исцелением он поехал к отцу Серафиму. Вот как он сам описывает случившееся.
«За год до пожалования мне заповеди о служении Божией Матери при Дивеевской обители великий старец Серафим исцелил меня от тяжких и неимоверных, великих ревматических и других болезней, с расслаблением всего тела и отнятием ног, скорченных и в коленках распухших и язвами пролежней на спине и боках, коими я страдал неисцельно более трех лет.
9 сентября 1831 года батюшка отец Серафим одним словом исцелил меня от всех болезней моих. Велел я везти себя, тяжко больного из своего нижегородского имения к батюшке отцу Серафиму.
5 сентября я был привезен в Саровскую пустынь, 7-го и 8-го — в день Рождества Богородицы, удостоился я иметь две первые беседы с батюшкой в монастырской келье его, но исцеления еще не получал. А когда на другой день, 9 сентября, привезен был я к нему в ближнюю его пустыньку близ его колодца, и четверо человек, носившие меня на своих руках, а пятый, поддерживающий мне голову, принесли меня к нему, находившемуся в беседе с народом, и посадили около очень толстой сосны. На просьбу мою исцелить меня он сказал:
— Да ведь я не доктор. К докторам надобно относиться, когда хотят лечиться от болезней каких-нибудь.
Я подробно рассказал ему бедствия мои и что я все три главные способы лечения испытал, а именно: аллопатией лечился у знаменитых в Казани докторов, гидропатией — на Сергиевских минеральных серных водах Самарской губернии, взял полный курс лечения гомеопатией у самого основателя и изобретателя сего способа Ганнемана через ученика его, пензенского доктора Питерсона. Но ни от одного способа не получил исцеления болезней моих и теперь ни в чем уже не полагаю спасения, кроме только лишь благодатию Божией.
И он сделал мне вопрос:
— А веруете ли вы в Господа Иисуса Христа, что он есть Богочеловек, и в Пречистую Его Божью Матерь, что Она есть Приснодева?
— Верую, — отвечал я.
— А веруешь ли, что Господь, как прежде, исцелял мгновенно и одним словом Своим, и прикосновением Своим все недуги, бывшие на людях, так и ныне так же легко и мгновенно может по-прежнему исцелять требующих помощи одним же словом Своим, и что ходатайство к Нему Божией Матери за нас всемогуще, и что по сему ходатайству Господь Иисус Христос и ныне также мгновенно и одним словом может исцелить вас?
Я отвечал, что истинно всему этому всей душой моей и сердцем верую и, если б не веровал, не велел бы везти себя к нему в Саров.
— А если веруете, так вы уже и здоровы.
— Как здоров? — спросил я. — Люди мои и вы держите меня на руках.
— Нет, вы совершенно всем телом вашим теперь уже здравы вконец. — И он приказал державшим меня на своих руках людям отойти от меня, а сам, взявши меня за плечи, приподнял от земли и, поставив на ноги мои, сказал: — Крепче стойте, тверже утверждайтесь ногами на земле… вот так! Не робейте! Вы совершенно здравы теперь! — и потом прибавил, радостно глядя на меня: — Вот видите, как вы хорошо теперь стоите.
— Поневоле хорошо стою, потому что вы крепко держите меня.
И он, отняв руки свои от меня, сказал:
— Ну вот я уже теперь и не держу вас, а вы и без меня крепко стоите, идите же смело, батюшка мой. Господь исцелил вас!