Попечитель, дружески похлопав Колю по руке, направился к выходу. За дверью он движением головы подозвал к себе Яковкина.
- Вы, господин директор, хорошо знаете сего воспитанника? - спросил он.
- Как не знать, ваше высокопревосходительство, - заторопился директор. - Лобачевский был вначале самым непослушным...
- Я не об этом, - прервал его Румовский и, вынув из внутреннего кармана камзола книжечку, цветным карандашом записал: "Гимназист Николай Лобачевский имеет все признаки стать большим математиком". Показав эту запись Яковкину, добавил: - За его судьбу мы все в ответе перед нашим отечеством... Уразумели?..
После обеда в гимназической столовой Румовский перешел в гостиную отдохнуть. Однако тихий час не состоялся. Он увидел на столе записку, написанную им вчера, но еще не отосланную. Это был доклад министру народного просвещения графу Завадовскому. Румовский вспомнил, что, прежде чем отправить записку, надо ему осмотреть все главные улицы Казани, чтобы окончательно установить место, которое можно приобрести под университет. Вопрос о помещении в данный момент являлся главным, требующим неотложного разрешения.
Румовский позвал комнатного служителя, приказал ему вызвать Яковкина и подать карету. Важное поручение гра-"
фа Завадовского не давало ему покоя: "обозреть на месте, каким бы образом возможно было здание так расположить, дабы в оном все отделения помещались". Тогда ни министр, ни Румовский не имели представления о будущем здании Казанского университета. И сейчас надлежало впервые знакомиться в городе с местными условиями.
Румовский сел в карету рядом с Яковкиным, кучер лихо тряхнул вожжами, гикнул - и кони тронулись. Проехали по Воскресенской в сторону кремля, спустились на Черноозерскую, оттуда через Лядскую и Арскую повернули к Грузинской. Иногда перед каким-нибудь видным зданием Румовский приказывал остановиться. Он вылезал из кареты на мостовую, долго и внимательно разглядывал выбранный дом, но почти всегда, к сожалению, оставался недовольным. Уже к вечеру карета, проехав Рыбнорядскую улицу, по крутому склону поднималась на Воскресенскую, Вверху вырисовывалось огромное белое здание гимназии, увенчанное большим куполом, придававшим зданию вид храма науки.
"Да, пожалуй, оно сейчас наилучшее в городе и, будучи выстроено там, на возвышенности, господствует над всей окрестностью!" - решил Румовский. Однако этот построенный пять лет назад и переданный гимназии бывший губернаторский дом для университета был, конечно, маловат.
Попечитель решил вызвать губернского архитектора, чтобы с ним осмотреть соседние дома и сады, смежные с гимназическим двором.
Ближе всего к гимназии стоял так называемый Тенишевский дом, в котором жил губернатор Казани Мансуров, После осмотра попечителю дом этот понравился даже больше, чем здание гимназии: в нижнем и верхнем этажах имелись коридоры, из которых открывались двери в отдельные комнаты, тогда как в гимназическом доме все комнаты были проходные. Понравился губернаторский дом и своим довольно большим и хорошо ухоженным фруктовым садом, который был заложен еще прежним хозяином дома князем Тенишевым. К губернаторскому особняку примыкал также каменный двухэтажный дом с балконом, принадлежавший коменданту города генерал-майору Кастеллию. Наконец, рядом находился дом инженера - подпоручика Спижарного. Таким образом, все четыре особняка составляли обширный квартал, шедший по косогору до центральной Проломной улицы.
Румовский поручил архитектору сделать план этого квартала, сам же решил ходатайствовать перед Главным правлением училищ о пожаловании университету смежного с гимназией губернаторского дома и двух соседних.
Мысль о постройке нового здания для университета никому не приходила в голову, да едва ли можно было рассчитывать и на средства для такого строительства.
Таковы были замыслы попечителя. Однако, прежде чем приступить к перестройке намеченных домов и к организации единого университетского квартала, необходимо было еще получить "высочайшее указание" о финансировании проектируемых работ и найти помещение для гимназии [Практическое решение всех этих вопросов затянется на долгое время. Еще много лет, пока Николай Лобачевский не станет членом, а потом и председателем строительного комитета, университет будет ютиться в отдельных, неприспособленных комнатах Казанской гимназии.].
"Тесновато, конечно, будет двум учебным заведениям под общей крышей, рассуждал тем временем Румовский, - но раз дело начато, придется его продолжить. Гимназия даст первых университетских преподавателей и предоставит на первое время свое помещение" - так успокаивал он себя, когда, вернувшись в гостиную, ложился отдыхать после утомительных осмотров.
На другой же день по указанию Румовского в гимназии начались большие хлопоты. Надо было "назначить" или перевести в студенты лучших учеников из высших классов, получить на это согласие их родителей, выделить студентам особые спальные и классные комнаты, устроить им стол в другом зале и, главное, начать курс новых университетских лекций. Организационная горячка продолжалась целую неделю.
И вот наконец долгожданный день, 22 февраля, - день провозглашения имен воспитанников, назначенных студентами. Торжество состоялось в большом зале. С левой стороны были поставлены во "фрунт" по ранжиру все гимназисты в новых - специально сшитых к приезду попечителя - форменных мундирах и суконных галстуках. На правую сторону должны были переходить новоиспеченные слушатели университета после провозглашения их имен.
За большим столом, накрытым яркой малиновой скатертью, восседали профессор и адъюнкты университета.
Кресло председателя занимал Румовский. На столе перед ним лежал список счастливцев, которые через несколько минут станут первыми студентами. Воспитанники стояли смирно: в строю ни шепота, ни движения. Казались живыми у всех только горящие глаза, глядевшие на руки председателя.
И вот они, руки попечителя, шевельнулись, взяли список...
- Аксаков Сергей, - произнес негромкий старческий голос.
Ряды гимназистов слегка дрогнули, но Сережа стоит на месте, не в силах сдвинуться.
- Иди, иди! Чего там! - слышит он шепот соседей.
Сережа выходит. Поклонившись попечителю и преподавателям университета, он чеканным шагом переходит на правую сторону зала. Маленькая фигурка тринадцатилетнего студента казалась такой одинокой у длинной пустой стены. Старик Румовский привстал и захлопал в ладоши, затем, прослезившись, потянулся в карман за платком.
После Сережи Аксакова на правую сторону перешел Петр Балясников, отсидевший неделю в карцере за "опасное неповиновение начальству". За ним вышли: Еварист Грубер, будущий попечитель Казанского учебного округа, Александр Княжевич, будущий министр финансов, Александр Лобачевский, братья Панаевы, будущие известные писатели, братья Перевощиковы, будущие академики, - всего 38 человек. Но сейчас они все были равны - все юноши, взволнованные и восторженные.
Список прочитан. Румовский берет в руки университетский устав и обращается к первым студентам с краткой речью.
- Господа, - говорит он, - этот высочайший устав открывается такой статьей: "Казанский университет есть высшее учебное сословие, для преподавания наук учрежденное; в нем приготовляется юношество для вступления в различные звания государственной службы"... Однако не одно преподавание наук возлагается на это учреждение.
Вменяется ему распространение знаний вообще и, прежде всего, путем основания при нем ученых и литературных обществ. Параграф девятый устава гласит: "К особливому достоинству университета относится составление в недре оного ученых обществ, как упражняющихся в словесности российской и древней, так и занимающихся распространением наук опытных и точных, основанных на достоверных началах..."
Здесь Румовский остановился и, глянув уже в сторону гимназистов, еще раз прочитал параграф девятый, подчеркнув слова: "основанных на достоверных началах".
Коля, воспитанник средних классов, стоял во втором ряду и был уверен, что Румовский обращается к нему. Но попечитель вряд ли его видел за рослыми гимназистами первого ряда.
Вскоре официальная часть закончилась. Члены совета, покинув стол президиума, перешли в передний ряд кресел.
Переведенные в студенты Петр Кондырев, Александр Панаев и Василий Перевощиков читали свои стихи, посвященные торжеству открытия университета; Павел Попов преподнес попечителю "некоторые опыты своего искусства" - резьбу по дереву. Старик Румовский был растроган таким подарком.
Через два дня в комнатах здания, выделенных университету, были прочитаны первые лекции для студентов.
Изучали вначале математику, литературу, древние языки, ботанику. Отстающие дополнительно посещали уроки высших классов гимназии.
Румовский, довольный тем, что начало положено и первые лекции прочитаны, отправился в длинный обратный путь из Казани в Петербург. Доверчивый старик так и не рассмотрел, в чьи руки передал судьбу молодого университета: Яковкин сумел ему понравиться и получить еще одно назначение - стал инспектором студентов.
После отъезда Румовского Яковкин почувствовал себя в двух учебных заведениях полным хозяином: все адъюнкты состояли в совете гимназии, где он был председателем.
Сам же, занимая две должности, фактически стал ректором университета и навел в нем свои порядки. Чем больше похоже на казарму - тем проще. По его распоряжению сразу же завели "Книгу о поведении студентов". Первым попал в нее Петр Балясников, якобы замеченный в "умышленном своевольстве и ослушании начальства". Система слежки еще больше усовершенствовалась. Яковкин сам теперь назначал старших в спальных камерах - "как глаз и ухо начальства", требовал от них надзирать за поведением студентов и конечно же докладывать ему немедленно.
* * *
В маленьком домике в Макарьеве долго светилось окно спальни Лобачевской. На столе чернильница, гусиное перо, чистый лист бумаги. Сидя у стола, Прасковья Александровна в пятый раз перечитывает письмо за подписью инспектора Яковкина, с университетской печатью. В письме сказано, если желает она, чтобы ее дети окончили ученье на казенный счет, надо ей дать обязательство: после университета каждому из них отработать шесть лет в должности учителя.
"Обязательство... - размышляет Прасковья Александровна. - Что же может быть лучше такой службы? Нести людям свет просвещения - всегда благородно".
Ее лицо светлеет, и, обмакнув перо в чернильнице, она склоняется над листом.
Письмо важное, бумага дорогая. На такой запрос ответить надо бы достойным образом. Прасковья Александровна раздумывает, с чего начать. Раньше она писала только письма к сыновьям. Но там пишется легко, ибо сердце подсказывает. Здесь же каждое слово должно быть к месту.
И медлить нельзя: ведь Саша, старший, уже "назначен" в студенты. Не опоздать бы.
Прасковья Александровна старательно выводит свежеочиненным пером все необходимые слова. Затем, внимательно перечитав листок, она складывает его, достает кусочек сургуча... Горячие красные капли падают на бумагу.
Самая большая капля в середине прижата резным золотым перстнем, подаренным Сергеем Степановичем. Посмотрев на потеплевший от сургуча подарок, вздыхает и заботливо прячет его в заветную шкатулку.
Письмо рано утром отправлено. Когда еще дойдет оно до Казани!
А братья Лобачевские ждут его с нетерпением. Что, если за это Сашу исключат из университета и вернут в гимназию? Они даже не решаются говорить об этом вслух.
- А вдруг оно пришло, - начинает кто-нибудь из них и тут же срывается бежит в контору. Там коллежский регистратор Курбатов занят работой: суровой ниткой подшивает "входящие" бумаги. Завидев мальчика, ворчит недовольно:
- Только мне и заботы - ваши письма помнить. Вон сколько их приходит.