Не зная, как разрубить гордиев узел, Аристотель был вынужден отступить на позицию Платона и признать, что во главе каждой отрасли знания должны быть поставлены исходные допущения, принятые на веру и будто бы не нуждающиеся в обосновании в силу своей очевидности. Появились так называемые аксиомы. Все же остальное, что к данной отрасли относится, должно выводиться путем логических умозаключений, то есть доказательств.
Пересмотреть под этим углом зрения весь накопившийся материал, привести в систему разрозненные отрывки геометрических знаний - вот в чем заключалась главная задача, которую Аристотель завещал геометрии.
Как потом указывал греческий комментатор Прокл, за решение такой задачи принимались Гиппократ Хиосский, Февдий Магнезийский, Гермотим Колофонский и многие другие. Однако их произведения померкли в свете бессмертного сочинения математика Евклида.
Жил этот математик в Александрии, где и основал свою геометрическую школу. Он собрал не только все элементы геометрии, но и привел их в одно целое, доказал все, что было до него доказано другими не столь убедительно...
На этом прерывалась рукопись Корташевского. Николай долго еще сидел над ней, задумавшись. Она затрагивала самые важные вопросы, волновавшие геометров. Он тоже преклонялся перед подвигом Евклида. Но тут же возникало недоразумение. Как мог такой великий математик считать аксиомы продуктом чистого разума?
Или Григорий Иванович чего-то не дописал, или он сам, Николай, чего-то недопонял. Так что же признать за основное? За начало всех начал? Вечную и неизменную идею или вещественный мир? Если основным началом является природа, могут ли платоновские идеи быть источником исходных геометрических положений? Не в этом ли причина всех недоразумений в "Началах"?
Николай отложил рукопись. Он смотрел теперь в окно, поглощенный мыслями.
Главный вопрос, возникший у него еще при чтении "Критической истории философии", оставался без ответа.
Необходима была чья-то поддержка.
С рукописью в руках вышел он из комнаты Сергея, подошел к двери Корташевского. Дверь была раскрыта, но, кроме Каменского, в кабинете оказалось целое общество:
адъюнкт Запольский, бухгалтер гимназической конторы Ахматов, учитель рисования Чекиев.
Николай нерешительно переступил порог и, поклонившись присутствующим, протянул Корташевскому рукопись:
- Григорий Иванович, я зайду в другой раз.
- Приходите в следующий понедельник, - ответил Корташевский. Непременно.
В подъезде Лобачевский увидел стремительно бежавшего Сергея.
- Николай? Вот кстати, - обрадовался тот. - Мы с Мисаилычем сейчас от нашего директора. Представь себе!
Уломали его. Разрешил-таки ставить нам спектакль в спальной комнате казенных в$щитанников. Играем комедию Веревкина "Так и должно". Ты в роли судьи. Согласен?
- Придумаешь! - испугался Николай. - В жизни еще не играл и не собирался.
- А ты подумай, подумай! Здорово получится. Не пожалеешь! - выпалил Сергей и, толкнув Лобачевского в плечо, помчался вверх по лестнице. Подумай серьезно! - донесся голос его уже со второго этажа.
На следующий день у студентов и гимназистов было вдоволь хлопот. Торопились до субботы выучить роли, приготовить костюмы, сшить из простыней занавес и перегородить им большую длинную комнату.
В субботу на этой сцене, освещенной сальными свечами, с большим успехом была впервые разыграна комедия Веревкина.
Старый Доблестин, роль которого исполнял Сережа, явился в солдатском изорванном сюртуке, похожем на такой же сюртук одного из гимназических сторожей-инвалидов. На голове у него красовался напудренный мелом парик из пакли, а на руках - цепь, снятая с дворовой собаки.
Зрителей было много: университетское и гимназическое начальство, профессора, адъюнкты, учителя с женами и дочерьми. Студентов и гимназистов набилось на задних скамейках столько, сколько могло там поместиться. Хлопали все без конца, не жалея ладоней. После спектакля Николай подошел к Сергею. Тот, разгоряченный успехом, вытирал свое лицо, измазанное мелом.
- Ловко придумано? То-то же!.. Ну? - спросил он. - Будешь играть?
- Кажется, буду, - сказал Николай. - Только вот роль бы мне какую поменьше.
- Хорошо. Найдем. Это, знаешь, как болезнь прилипчивая. Начнешь и не отстанешь.
С разрешения попечителя казенным студентам "в награду за их отличное прилежание" для спектаклей предоставили удобную классную комнату: она разделялась пополам двумя колоннами.
Но веселое увлечение театром неожиданно обернулось крупным скандалом. Александр Панаев упросил Аксакова, "директора театра", дать ему в драме "Следствие примирения" роль генерала. Этот генерал, погибающий в конце пьесы от выстрела, должен был произвести впечатление и на барышню, которой Панаев очень уж интересовался.
На репетициях, однако, выяснилось, что Панаев для роли не годится.
- Провалит пьесу! - возмущались актеры. - Хреоуем передать роль Балясникову. Он у нас самый смелый.
Но директор труппы с этим не пожелал считаться. Лобачевский не выдержал: на репетиции, во время диалога Аксакова и Панаева - "генерала", подошел и стал между ними.
- Александр, вы с ролью не справились. Откажитесь, - потребовал он.
Панаев побледнел и не сказал еще ни слова, как вспыльчивый Сережа взорвался.
- Кто же здесь директор, я или ты? - крикнул он запальчиво. - И не твое дело указывать ему, дворянину.
Лобачевский, задыхаясь, шагнул к нему с крепко сжатыми кулаками. Но, к счастью, Балясников и другие студенты успели схватить его за руки.
- Пустите, - сказал Николай. - Не трону.
Затем, ни на кого не глядя, повернулся и вышел из комнаты.
Оставшиеся посмотрели на Сергея.
- Все равно этой роли не играть Александру, - сказал Панкратов. - Не упорствуйте, Аксаков, мы все находим, что роль надо передать Балясникову.
Панаев, смущенный, отошел в сторону.
- Ах, так| - вскипел Аксаков. - Тогда и я отказываюсь от своей роли.
Но, к его изумлению, в ответ раздались голоса:
- Вот и верно, снять его!
- И в театре ему делать нечего. "Зазнался. Кто за исключение?
Все дружно подняли руки.
- Еще пожалеете об этом! - крикнул пораженный Аксаков. Он схватил за руку молчавшего Панаева и повел его из комнаты.
Все переглянулись.
- Ничего, - успокоил Балясников. - И без них справимся...
В это время Николай размашисто шагал по улице.