В мае 1827 года, посылая княгине Зинаиде Волконской свою поэму «Цыганы», Пушкин сопроводил ее восторженным и искренним стихотворным посвящением:
Почему же — «царица муз» и «двойной венок»?
Пушкин появился в московском доме Зинаиды Волконской осенью 1826 года. После казни пяти декабристов 13 июля царь Николай захотел ослабить в русском обществе гнетущее впечатление от жестокости расправы и возвратил первого поэта России из михайловской ссылки. Этой же осенью жандармский полковник Бибиков пишет Бенкендорфу из Москвы: «Я слежу за сочинителем Пушкиным, насколько это возможно. Дома, которые он наиболее часто посещает, суть дома княгини Зинаиды Волконской, князя Вяземского... Разговоры там вращаются по большей части на литературе»[79].
Дом Зинаиды Волконской был в эту пору хорошо известен москвичам. Он принадлежал ее мачехе, урожденной Козицкой, и стоял на углу Козицкого переулка и Тверской улицы. (Дом этот в перестроенном виде сохранился до наших дней и известен ныне москвичам иод старинным названием «елисеевский магазин».) Волконская поселилась в этом доме в 1824 году, когда переехала жить из Петербурга в Москву. Украшенный прекрасными картинами и статуями, дом Волконской стал центром всех любителей искусства, в особенности музыки и литературы. Душой его и хозяйкой была сама «Северная Коринна» — Зинаида Александровна Волконская, урожденная княжна Белосельская-Белозерская.
Отец ее князь Белосельский-Белозерский был известным писателем, дипломатом, автором философских сочинений, переписывался с Вольтером, который хвалил его изящные французские стихи, и Кантом, который дал высокую оценку его философскому трактату о познавательных способностях человека — «Дианиология, или философская схема познания» (1790)[80]; состоял членом ученых обществ, собирал картины и скульптуры, за что получил прозвище «московского Аполлона». Зинаида родилась в Турине и получила прекрасное и разностороннее образование. Она знала несколько европейских языков, владела латинским и греческим, училась живописи. Но ее музыкальные способности, сильный и редкий но красоте голос были исключительны.
Девочка лишилась матери при рождении (1789 год), а когда ей исполнилось 20 лет, потеряла отца — друга. Вскоре после его смерти она вышла замуж за известного деятеля александровской поры флигель-адъютанта Никиту Григорьевича Волконского, родного брата будущего декабриста — Сергея Волконского. Это было накануне войны с Наполеоном. После изгнания французской армии из пределов России весною 1813 года Зинаида Волконская в свите, сопровождающей императора, выехала в Европу. В марте 1814 года русские войска заняли Париж, в ноябре открылся знаменитый Венский конгресс. Ему сопутствовали многочисленные празднества и увеселения, на которых Зинаида Волконская впервые выступила на сцене. Вена и Париж очарованы и покорены молодою русскою княгиней, ее удивительным по красоте и звучности контральто, природной музыкальностью, свободой держаться на сцене, наконец, ее драматическими способностями.
Кумир парижан в эти годы, прославленная актриса Марс восклицает, услышав пение Волконской и увидев ее игру: «Как жаль, что такой сценический талант достался на долю дамы большого света!»[81] А когда Волконская сама подобрала труппу и поставила со своим участием на сцене частного театра онеру «Итальянка в Алжире» Россини, неизвестного в эту пору во Франции, то ей востороженно и благодарно аплодировал сам композитор. На русские темы, напетые ему Волконской, Россини сочинил арию в «Севильском цирюльнике».
Княгине всегда как будто мало своего личного успеха, и она жаждет познакомить мир с тем прекрасным, чем она владеет, разделить свое богатство на всех.
Марс не зря сожалела о талантливой «даме большого света». Предрассудки могущественнее успеха. Александр I недоволен выступлениями княгини Волконской на парижской сцене. Русский двор давно вернулся на родину, а она никак не может оторваться от увлекшей ее стихии театрального, музыкального Парижа. «Искренняя моя привязанность к вам, такая долголетняя, заставляла меня сожалеть о времени, которое вы теряете на занятия, по моему мнению, так мало достойные вашего участия... С истинным удовольствием встречу я минуту вашего к нам возвращения»[82],— пишет Волконской император.
Однако у этой молоденькой, 25-летней женщины — сильный характер. Она не легко подчиняется даже настояниям царя. Непокорство Волконской так же заметно в ней, как и ее талантливость. Она вернулась в Россию лишь в 1817 году и опять вопреки желанию императора, привыкшего видеть в ней украшение своего петербургского двора, на год уезжает в Одессу. Артистическая карьера, хотя и с немалыми трудностями, но возможная в Европе, немыслима для княгини в России.
Волконская решает заняться литературой. В 1819 году в Москве выходят написанные ею по-французски «Четыре новеллы»; одна из них — «Лаура» — автобиографична, и Вяземский находит в ней «тонкие наблюдения и счастливые выражения». В трех остальных — вслед за Шатобрианом — с сочувствием изображена жизнь дикарей как естественная и гармоническая.
Впоследствии эстетик С. П. Шевырев воскликнет: «О, если бы она в молодости писала по-русски! Она создала бы у нас шатобрианову прозу»[83].
Выход этой книги не удовлетворяет Волконскую. Она пытается найти замену своему артистическому призванию, и это гонит ее в Италию, где она становится центром художественного кружка в Риме. Молодые русские ученики академии — Ф. Бруни, К. Брюллов, Сильвестр Щедрин, скульптор С. Гальберг встречаются в ее кружке с такими европейскими знаменитостями, как Канова и Торвальдсен.
Волконская так страстно увлечена искусством, что будто магнитом притягивает к себе всех, кто, подобно ей, относится к искусству серьезно, для кого оно насущная жизненная потребность. Один из новых приятелей княгини пишет о ней в Петербург: «Женщина прелюбезная, преумная, предобрая, женщина — автор, музыкант, актер, женщина с глазами очаровательными». «Женщина — автор» в это время сочиняет оперу «Иоанна»: ока и либреттист, и композитор, и исполнитель главной роли Жанны д'Арк, и постановщик оперы на сцене своего домашнего театра. В этом костюме Волконская изображена Ф. Бруни на одном из первых его римских портретов. Спустя несколько лет Волконская пошлет литографированную копию этого портрета Пушкину.
В 1822 году на увеселениях Веронского конгресса Волконская последний раз выступит на открытой европейской сцепе в опере «Молинара» Пазнелло. Судьбу ее это выступление не изменило.
Вернувшись в Петербург, княгиня, вызывая насмешки и злословие светских знакомых, погружается в изучение истории древней России, Скандинавии, археологии, народных русских песен и обрядов.
Вероятно, дилетант, который занимается всем понемножку и всем одинаково приятно, отличается от человека ищущего больше всего тем, что в тревожных «поисках себя» трудно получить легкое удовольствие. Волконская никогда не была самодовольной — частое свойство дилетантов — и своим научным занятиям отдалась целиком. Плодом усиленного двухлетнего труда явилась повесть «Славянская картина», написанная по-французски, которая была издана анонимно в Париже в 1824 году и заслужила одобрение французской критики «за изящество и свежесть чистого гармонического стиля». Героиней повести является славянка Милиада, мать будущего основателя Киева — Кия.
В этом же году Волконская переехала жить в Москву, желая укрыться от чопорности и принудительности петербургской жизни. После возвращения Пушкина из ссылки «княгиня Зенеида», как звали ее друзья, будет уговаривать поэта остаться жить в Москве. «Возвращайтесь,— напишет она Пушкину в Петербург,— московский воздух как будто полегче». Вероятно, эта примечтавшаяся ей «легкость» московского воздуха и была причиной ее собственного переезда. Она чувствует конец, угасание Александровского времени с его надеждами, европейскими празднествами, с неизвестной прежде в России публичностью многочисленных диспутов и кружков. Ей хочется задержать это время. Дом Волконской в Москве, ее салон стал оазисом художественной культуры для всех создателей и ценителей русского искусства.
Талант соединить, связать людей, воодушевить их на собственное творческое движение — возможно, из всех талантов редчайший. Что же касается значения кружков, частных сборищ в русском обществе, то, пожалуй, тут неожиданно самая высокая оценка их принадлежит министру просвещения николаевского времени: «Частные, так сказать, домашние общества, состоящие из людей, соединенных между собой свободным призванием и личными талантами и наблюдающих за ходом литературы, имели и имеют не только у нас, но и повсюду ощутительное, хотя некоторым образом невидимое влияние на современников. В этом отношении академии и другие официальные учреждения этого рода далеко не имеют подобной силы»[84].
Примером подобного кружка был, несомненно, и салон Волконской. Пушкин, Жуковский, Баратынский, Хомяков, Веневитинов, Вяземский, Козлов, Одоевский, Языков, Дельвиг, Кюхельбекер, Киреевский — все, кто живут в Москве пли ее посещают, любили бывать и бывали у «Северной Коринны». «Литераторы и художники обращались к ней, как бы к некоему меценату, и приятно встречали друг друга на ее блистательных вечерах, которые она умела воодушевить с особенным талантом»,— пишет один из них. «Все в этом доме,— признавал Вяземский,— носило отпечаток служения искусству и мысли». Дом Волконской был скорее дворцом и академией искусств, чем салоном. Во всяком случае «салонности» там не было. Впоследствии, когда Волконская навсегда покинет родину, Вяземский с тоской будет вспоминать об «особом музыкальном мире» у нее в доме, где «музыка входила всеми порами»: «дом ее был как волшебный замок музыкальной феи: ногою ступишь на порог, раздаются созвучия; до чего ни дотронешься, тысяча слов гармонических откликается. Там стены пели; там мысли, чувства, разговор, движения — все было пение»[85]. Пение самой Волконской вызывало неизменное восхищение слушателей.
В ноябре 1825 года Александр I внезапно скончался в Таганроге. Муж Волконской спешит туда, чтобы участвовать в церемонии перевозки тела в Петербург и похорон. Во время прощания с телом императора в Москве с ним простилась и Волконская. Это видел и описал стоявший тогда у гроба молодой камер-юнкер, впоследствии известный стихотворец М. Л. Дмитриев: «Вокруг гроба стояли двадцать пять бархатных подушек с русскими и иностранными орденами покойного императора. Для нас, молодых людей, это было между прочим и развлечение; а между тем — стоять ночью при великолепном гробе, окруженным погребальными свечами, при однообразном чтении Евангелия (ибо по коронованных особах читается не псалтырь, а Евангелие), это было что-то величественное, возвышающее душу. Помню, что однажды вошла дама в черном платье, под черной вуалью, поклонилась пред гробом и что-то на него положила. Мы посмотрели — венок из незабудок. Это была княгиня Зенеида Александровна Волконская»[86].
Начиналась другая эпоха. Брат мужа Сергей Волконский был одним из видных деятелей декабристского заговора. Однако эта связь с декабристами не единственная. Екатерина Трубецкая, жена Сергея Трубецкого,— кузина княгини Зинаиды. Мать Трубецкой, графиня Лаваль, и мачеха Волконской — родные сестры. И когда после поражения декабрьского выступления петербургский дом Лавалей, где жил Трубецкой, окружен войсками и в доме идет повальный обыск, вся семья находится у княгини Белосельской-Белозерской, мачехи Зинаиды Александровны. Как отнеслась она сама к восстанию декабристов, мы узнаем из полицейского донесения Бенкендорфу от 9 августа 1826 года: «Между дамами две самые непримиримые и всегда готовые разорвать на части правительство, княгиня Волконская и генеральша Коновницына (мать декабристов братьев Коновницыных. Дочь ее — жена декабриста М. Нарышкина последовала за мужем в Сибирь.— С. К.). Их частные кружки служат средоточием всех недовольных; и нет брани злее той, какую оне извергают на правительство и его слуг»[87].
За две недели до этого доноса Екатерина Трубецкая приехала в Москву, чтобы получить тут формальное разрешение царя следовать за мужем в Сибирь. Вскоре за ней следом приезжает швейцарец Карл Август Воше — секретарь отца Трубецкой, друг ее покойного брата, который вызвался сопровождать ее к мужу. В августе 1826 года Трубецкая вместе со своим спутником навсегда уезжает в Сибирь, откуда ей не суждено будет вернуться. Пройдет несколько месяцев, и княгине Зинаиде опять выпадет судьба провожать из своего московского дома в сибирское изгнание свою невестку Марию Волконскую. Зинаида Александровна устроит в ее честь великолепный музыкальный вечер, который Мария с благодарной нежностью опишет впоследствии в своих воспоминаниях. На этом вечере присутствовал Пушкин.
Открытое публичное чествование жены декабриста, уезжающей вопреки желанию царя, было со стороны Зинаиды Волконской, несомненно, общественно смелым поступком. Когда Воше вернулся из Сибири, доставив туда Трубецкую, он также остановился в доме Волконских. Понимая, что за ним идет неусыпная слежка, княгиня Зинаида для переезда Воше в Петербург поручила его заботам своих близких друзей — Хомякова и Веневитинова. Однако предосторожности не помогли, а поездка с Воше стоила Веневитинову жизни. Оба были арестованы и допрошены, как только въехали в столицу. Во время пребывания на сырой гауптвахте Веневитинов простудился и вскоре скончался в возрасте 22 лет, по завещанию унося в могилу перстень, подаренный ему при расставанье Зинаидой Волконской[88]. Веневитинов любил ее трогательной юношеской любовью, и несомненно, что смерть его была для княгини Зинаиды большим потрясением. Воше был выслан из России. Уезжая навсегда, Воше написал прощальное письмо матери Трубецкой, где содержится высокая оценка нравственных достоинств Волконской: «Есть воспоминания, которых никакая человеческая сила не может изгладить; они в Сибири, они в вас, дорогая графиня, и добрая княгиня Зинаида их разделяет».
Воздухом Москвы дышать становилось все труднее. Однако Волконская не уступает ни властям, ни времени. Вспомним послание Волконской Пушкина. Ее дом — по- прежнему независимый остров «средь толков виста и бостона» Москвы, испуганной репрессиями против декабристов и пытающейся «рассеяться». В своем доме княгиня Зинаида не только демонстративно принимает, но и открыто чествует вернувшегося из ссылки Пушкина и сосланного Адама Мицкевича. Под подозрением сейчас все — но искусство и литература в первую голову. «Вист и бостон» — это теперь и паспорт на лояльность, доказательство политической благонадежности. (Кстати сказать, один из современников пишет, что когда «знакомые просили у княгини позволения составить партию виста, она положительно заявила, что никогда не дозволит, чтобы у нее в доме играли в карты». Очевидно, Пушкин знал об этом запрете.)
Деятельная и подвижная натура Волконской жаждет вольного воздуха, но сгущающийся полицейский туман все плотнее затягивает Россию. Мысли и боль «княгини Зинаиды» не о своем личном преуспеянии, которое именно в эту пору достаточно прочно.
После того как «Славянская картина» была переведена и опубликована на русском языке, Волконская избрана почетным членом Общества истории и древностей российских при Московском университете. Она первая женщина, удостоившаяся этой чести. Диплом ей вручил известный историк И. М. Снегирев. Общество любителей российской словесности также ввело ее в состав своих членов. В журналах печатаются путевые записки Волконской по Германии и Италии, о которых известный филолог Ф. Буслаев в конце века скажет самые лестные слова: «Эстетические этюды княгини Волконской по обширным ее сведениям в истории искусства и литературы, по глубине и оригинальности мысли и по художественному изложению не теряют высокого значения и в наше время, а статья о Ниобе и Лаокооне могла бы целиком войти в знаменитое исследование Лессинга «Лаокоон»[89].
В апреле 1827 года после смерти Веневитинова и высылки Воше Волконская обратилась в Общество истории и древностей российских с предложением основать при нем общество «Патриотическая беседа» с ежемесячным журналом на французском языке. Цель общества и журнала — регулярно знакомить иностранных ученых и весь европейский просвещенный мир «с древностями и достопамятностями России». Волконская пишет, что, находясь за границей, она «старалась наблюдать, какими средствами просвещение у образованных народов Европы достигло этого общего и деятельного влияния, этой полноты жизни». Она видит, что тесная и непосредственная связь разных стран осуществляется научными журналами. Поэтому ею и завладело намерение основать подобного рода журнал в России. Волконская сожалеет, что замечательные памятники русской старины совсем неизвестны в Европе, и предлагает план издания «Описаний казенных, монастырских и частных библиотек, развалин, укреплений, гробниц, каменных памятников, курганов, монет, медалей».
Мечта Волконской отчасти была выполнена в начале нашего века Игорем Грабарем и его единомышленниками, которые заставили Европу увлечься древним русским искусством.
Но Зинаиде Волконской ответа на ее предложение не последовало. Ни она сама, ни ее заботы о знании европейского искусства в России и русского искусства в Европе были не нужны.
В 1829 году Зинаида Волконская вместе с сыном навсегда уезжает из России в Италию. Биограф ее справедливо пишет: «Едва ли можно предположить, чтобы З. А. добровольно и без настоятельной необходимости пожелала оставить Москву». О причине отъезда Волконской нам известно из скупого сообщения ее племянницы: Волконская приняла католичество, и «когда известие о совращении княгини З. А. Волконской в католичество дошло до императора Николая Павловича, его величество хотел ее вразумить и посылал ей с этой целью священника. Но с ней сделался нервический припадок, конвульсия. Государь позволил ей уехать из России, и она избрала местом жительства Рим, где ее прозвали Beata»[90]. Все в этом рассказе характерно, но, пожалуй, больше всего то, что царь Николай не мог примириться с тем, чтобы Волконская оставалась в России.
Нам неизвестно, где и когда Волконская приняла католичество. Может быть, это случилось в Одессе, где она подружилась со знаменитым педагогом аббатом Николя, основателем Ришельевского лицея, который составил княгине программу воспитания ее сына. А может быть, тут сыграла свою роль и дружба Волконской с Александром I, который, как известно, последние годы был под сильным влиянием мистических настроений. (Во всяком случае цель поездки Волконской весной 1825 года в Царское Село для свидания с императором для нас неизвестна.) Но одно можно сказать твердо: католичество Волконской было такой же формой личной независимости, попыткой обрести внутреннюю свободу, как несколько лет спустя у знаменитого русского католика В. Печерина, И. С. Гагарина. Несомненно, что и эстетическая сторона католического обряда, изощренно развитая в нем, не могла оставить Волконскую равнодушной.
Волконскую провожали со слезами. Много стихов было сочинено на ее отъезд, но лучшие и самые горькие написаны Баратынским:
У Баратынского не просто перекличка с посланием Пушкина московской «царице муз» — это трагическое развитие одной темы, ответ ему: у Пушкина «толки виста и бостона» «царица муз и красоты» побеждала «играми Аполлона», «скипетром вдохновений», «двойным венком» — литературы и искусства. Но «толки виста и бостона» превратились в «царство виста и зимы», и «управу двоякую» этого царства уже не одолеть. Можно лишь бежать из этого «тяжкого сна». Баратынский отвечает Пушкину на критику «рассеянной Москвы» словами о холоде, сжимающем «и атмосферу и умы».
В Италии римская вилла Волконской на долгие годы стала приютом для русских путешественников, и, конечно, в первую очередь для художников, артистов, писателей. Гоголь познакомился там с художником А. А. Ивановым и любил проводить в саду Волконской долгие дни, что и запечатлел на своем рисунке В. А. Жуковский, который так же неизменно навещал «княгиню Зенеиду», как и в Москве.
Неугомонная Волконская и в Италии пытается остаться для России полезной. Она составляет проект основания Эстетического музея при Московском университете, предлагая его выстроить по образцу музея в Неаполе. Он должен представлять собою «собрание гипсовых слепков и мраморных копий с замечательных произведений скульптуры, копий с лучших картин классической живописи, снимков древних и средневековых памятников архитектуры». Волконская брала на себя «надзор за приготовлением слепков и моделей при общем руководстве известных европейских художников Торвальдсена, Каммучини» — давних своих приятелей.
С. П. Шевырев, которого она увезла в Рим на несколько лет воспитателем своего сына, увлекся проектом княгини. Он пишет в Москву письма приятелям М. П. Погодину, Н. А. Мельгунову с просьбой оказать помощь и продвинуть проект. В 1831 году «Проект Эстетического музея при Императорском Московском университете кн. З. А. Волконской» был напечатан в журнале «Телескоп». Однако университет не принял проекта, и осуществить его удалось уже только в нашем веке профессору И. В. Цветаеву, отцу Марины Цветаевой,— ныне существующий Музей изящных искусств им. А. С. Пушкина[91].
Нельзя унести с собой родину. Но для Волконской память о друзьях была священной. Дружба для нее была таким же культом, как и искусство. В саду виллы, которую прорезал древний акведук, Волконская своими руками посадила Аллею воспоминаний, или Аллею друзей, где она, по словам С. Шевырева, «воздвигла памятники всему утраченному милому». Под кипарисами и лаврами сада стояли античные обломки и статуи, и все они были посвящены другу или родному близкому человеку — тому, кого она не хотела и не могла забыть. Впоследствии, уже много лет спустя после смерти Волконской, Ф. Буслаев посетит эту виллу и тщательно перепишет все эти посвящения: так они дойдут до нас. Волконская сама придумывала надписи — некоторые были в стихах. Пушкин, Гете, которого она навещала в Веймаре, Баратынский, любимый отец, Веневитинов, умершие сестры, Жуковский, дед и бабка, скрасившие ее лишенное материнской ласки детство, Александр I, кормилица, Байрон, Вальтер Скотт... Память своего сердца Волконская хотела оставить жить навечно. Она умерла в Риме в 1862 году семидесяти трех лет отроду.
Что осталось нам от ее незаурядной личности, от ее «двойного венка» — служения литературе и искусству? Только память современников, их благодарность. «Почитатели ее таланта, нет, более, чем таланта. Пусть она уверится, что память о ней сохраняется в каждом, кто только знал ее»,— писали о Волконской из Москвы после ее отъезда.
Подчас бывает так, что обществу это неуловимое «более, чем талант», нужнее, чем множество талантов. Вернее сказать, «более, чем талант» сберегает, сохраняет и помогает развиться множеству талантов. Этим даром была в высшей мере наделена Волконская, создавая для всех, кому дороги были литература и искусство, воздух и среду — живительный и волшебный источник творческих вдохновений. Это чувствовали ее современники. Это понял Пушкин, который назвал ее не музой — но «царицей муз». Говоря словами Пушкина, гений Волконской «вился» и «пылал» не напрасно.
Модзалевский Б. Л. Пушкин под тайным надзором.— «Былое», 1918, кн. 1, с. 31-32.
Гулыга Л. Из забытого,— «Наука и жизнь», 1977, № 3.
«Исторический вестник», 1897, № 3—4, с. 946.
«Сборник Русского Исторического общества», 1868, т. III, с. 314-315.
Барсуков Н. Жизнь и труды М. П. Погодина, кн. 2. Спб., 1889, с. 30.
Аронсон М., Рейсер С. Литературные кружки и салоны. Л., 1920, с. 35.
П. А. Вяземский — А. И. Тургеневу, 6 февраля 1833 г.— «Остафьевский архив», т. III, с. 223.
Дмитриев М. А. Главы из воспоминании моей жизни.— Рукописный отдел Государственной библиотеки им. В. И. Ленина (РОЛБ), ф. 178, музейное собрание, к. 8184, ед. хр. 2, л. 102.
«Русская старина», 1881, № 9, с. 191.
Волконская подарила Веневитинову перстень, найденный при раскопках Геркуланума. В стихотворении «К моему перстню» поэт писал:Ты был отрыт в могиле пыльной,Любви глашатай вековой,И снова пыли ты могильнойЗавещан будешь, перстень мой....Века промчатся, и быть может,Что кто-нибудь мой прах встревожитИ в нем тебя отроет вновь...Предсказание поэта сбылось. При переносе его могилы был найден этот перстень, который теперь хранится в Литературном музее Москвы.
Буслаев Ф. Римская вилла кн. З. А. Волконской. Из моих воспоминаний.— «Вестник Европы», 1896, январь, с. 25.
«Вестник Европы», 1891, № 8, с. 630.
Проект этот был высоко оценен И. В. Цветаевым в его статье «Памяти З. А. Волконской».— «Московские ведомости», 1898, № 82, 24 марта; № 84, 26 марта.