Эпилог
Автор оставляет за собой право развернуть этот Эпилог в одну или даже две дополнительные книги.
1. Одиннадцатого июня 1990 года
Город горел. Пожары двигались от северных и восточных предместий к центру Вены, и остановить их фольксштурму, брошенному армией на произвол судьбы, недоставало ни сил, ни умения. В городе оставалось слишком мало магов, чтобы выстроить сколько-нибудь устойчивую оборону и противопоставить что-нибудь по-настоящему серьезное русским военным колдунам.
— Что ж, я видел достаточно! — Менгден встал из кресла, принадлежавшего одному из аналитиков центра, и кивнул оперативному дежурному. — Лейтенант, передайте мой приказ в 3-й и 7-й корпуса, пусть немного притормозят. Огонь распространяется слишком быстро. Пусть поумерят свой пыл. Попугали и хватит. И еще. Свяжитесь с епископом Эккелем и передайте ему, что я в последний раз предлагаю ему сдать город. Надеюсь, он понимает, что это означает для него лично, для его паствы и для города. Так ему и передайте.
Отдав распоряжения, Ингвар вежливо кивнул командиру корабля, — «Полковник!» — и, более не задерживаясь, перешел прямо из салона самолета в здание Зееловской ратуши, в которой размещался его штаб, а сверхтяжелый «Сирин-2М2», переделанный в воздушный командный пункт, продолжил барражировать на высоте десяти километров. Ему оттуда все было видно, а достать его на такой высоте не мог никто. Не было у австрийцев на этом участке фронта ни мага подходящей квалификации, ни высотного ЗРК.
А в штабе, как в штабе в разгар боев. Стук телетайпов и стрекот телеграфных аппаратов, офицеры, орущие в телефонные трубки и в микрофоны радиопередатчиков, посыльные, бегущие по коридорам и лестницам ратуши, и посередине этого организованного хаоса стоит, как дирижер перед оркестром, Ирина графиня Выборгская.
«Хороша!» — Кто бы мог подумать, что жена-эльфийка может быть не только такой, как Катя Северская-Бабичева, но и такой, как Ирина Менгден. Высокая, одетая в десантный камуфляж, в разгрузку-лифчик и легкий бронежилет, с автоматом за спиной и револьвером в набедренной кобуре. Убор дополняют сдвинутые вверх тактические очки, крошечный телефон в ухе, соединенный проводком-пружинкой с компактной рацией в одном из карманов разгрузки, и плетеный кожаный ремешок, которым схвачены на лбу ее роскошные волосы. Ну и перчатки без пальцев, разумеется, — называются митенки, — как без них! И все это смотрится на альве просто замечательно. Что тут скажешь, стиль милитари ей к лицу.
«Хороша чертовка! — мимолетно отметил Бармин, направляясь к своей самой младшей жене. — Впрочем, ей все к лицу, потому что красавица».
— Какие вести с Севера? — спросил, останавливаясь около разложенной на столе ситуативной карты.
— Сводка на твоем столе, — не оборачиваясь к Ингвару, бросила в ответ майор Менгден.
«Интересно, на что она разозлилась на этот раз?»
— Мы в ссоре? — спросил, чтобы не молчать.
— Не думаю, — холодно ответила женщина, так и не повернувшись к своему мужу.
— Тогда рассказывай! — Бармин умел настоять на своем, научился за прошедшие годы. Дожал строптивицу и на этот раз, хотя видят боги, дело это простым не было никогда. Характер у Иримэ Хрустальный Ручей был тяжелый, но самой выдающейся его чертой, — к добру или ко злу, являлось упрямство…
***
Когда они познакомились — а случилось это почти шесть лет назад, — она сразу пришлась Бармину по душе. Красивая, умная и в меру сдержанная, она не робела перед своим будущим мужем, но и не дерзила по пустякам. Не стеснялась, но и не давила эльфийским гонором. И поговорили они тогда душевно. Отошли к окну, оставаясь на виду у других гостей, но в то же время, отделившись от них, обособившись, оставшись как бы наедине.
— Что ты думаешь обо всей этой затее? — спросил ее тогда Бармин.
— Если интересуешься моим настроем, я иду за тебя замуж добровольно, — ответила девушка, ничуть не удивленная его вопросом. — Отец спросил, я ответила согласием.
— Почему?
— Потому что это мой долг.
Ну, чего-то в этом роде Бармин от нее и ожидал. Пророчество, долг и прочая романтика.
— Объяснишь? — решил он все-таки уточнить.
— Объясню, — согласилась она. — Когда я была маленькая, у нашего арамаса было видение…
— У Арвен? — удивился Ингвар, полагавший, что колдунье-мачаваре едва ли больше двадцати пяти лет, а Иримэ сейчас семнадцать. Сколько же лет было колдунье, когда у нее случилось то давнее видение?
— Нет, — покачала головой альва. — Тогда у нас был другой колдун-мачавар. Его звали Соболь. И у него случилось Большое видение. Единственное в его долгой жизни. Первое и последнее.
— Звучит интригующе, — улыбнулся Бармин. — Но как же он стал колдуном племени, если это было его единственное предсказание?
— Его сила была в другом, — объяснила девушка. — Он говорил с Лесом и знал толк в погодной магии. Видения у него тоже случались, но только Малые, Больших до того случая не было.
— Что он увидел?
— Он увидел войну, мой князь, — сказала Иримэ, построжав лицом. — Страшную войну всех против всех. Он узнал из видения, что однажды мир встанет на перепутье. Пойдет одной дорогой, и день превратится в ночь. Первыми уйдут альвы и оборотни, а потом из мира начнет уходить магия.
— Страшновато выглядит, — прокомментировал Бармин представшую перед ним апокалиптическую картину будущего. — А куда приведет другой путь?
— Другой путь тоже не будет легким, но через огонь и кровь он приведет мир к равновесию.
— Дай угадаю, — кивнул Ингвар. — Придет герой и всех спасет, я правильно понимаю?
— Герои приходят только в сказках, — покачала головой альва. — В жизни так не бывает. Колдун увидел человека, который может помочь миру свернуть на путь Равновесия. Успех не гарантирован, но шанс будет. Еще Соболь сказал, что нам всем нужно будет помочь этому человеку, потому что в одиночку такое дело не по плечу никому. А еще он указал на меня, а я была тогда маленькой девочкой, и сказал, что, когда придет время, я выйду замуж за этого человека.
— То есть, за меня?
— Так и есть.
— Но откуда известно, что я это он, тот, за кого ты должна выйти замуж? — едва ли не возмутился Бармин. Он был готов принять как данность богов и эльфов, магию и вещие сны, но озвученное девушкой пророчество очень уж походило на фантазии Толкина.
— Он сказал, что я стану шестой женой.
«Ну и что?»
— Еще что-то? — спросил Бармин вслух.
— У тебя есть ребенок от женщины-оборотня…
— Так и сказал?
— Да, — кивнула альва. — Сказал, что у моего мужа будет ребенок от оборотня-барса. Она ведь барс, и она тебе не жена?
— Да, — подтвердил Бармин. — Она пардус. Степной леопард. А пардусы никогда не выходят замуж.
— Ты способен к обоим типам магии…
«А это-то откуда?! Выходит, и в самом деле пророчество?» — по-настоящему удивился Ингвар, но слово было сказано, а за словом обычно следует дело.
Так они поженились, а через десять месяцев Ирина родила Ингвару дочь — чистокровную альву с золотыми глазами и запредельной силы Даром, так что Ладу сразу же пришлось отдать на попечение бабок. Могла бы справиться с одаренной крохой и сама Иримэ, но летом 1985 началась война. Тогда еще не мировая, а гражданская, но все равно: едва прозвучали первые выстрелы всем сразу стало не до домашних забот. Полыхнуло на Черниговщине и в Рязани, откликнулось в Каневе и Галиче, и пошло-поехало. Погромы, мятежи и волнения в войсках, вооруженные столкновения боевиков с той и другой стороны и боевые действия княжеских дружин.
По первости, хватили лиху язычники, потому что там, где полыхнуло, они составляли меньшинство. Впрочем, и там все обстояло совсем непросто и не столь однозначно. Во-первых, среди язычников было довольно много ветеранов и немало боевых магов. А во-вторых, кое-где жандармерия и армия не самоустранились, а напротив, стали разводить враждующие стороны и оборонять кварталы язычников и их храмы. Впрочем, к сожалению, не везде, и это было очень плохо, поскольку народ этот факт приметил и сделал из него выводы. Одни — те, кто был в большинстве, — осмелели, другие же испугались, а, испугавшись, побежали. Беженцы рванули кто куда мог. К хазарам и удмуртам, под защиту армейских гарнизонов или княжеских замков, если князь по случаю оказался адекватным, на Север и на Старый Запад. День-два пресса безмолвствовала. Просто никто не знал, что говорить, о чем писать, и можно ли сообщать о таком в принципе? О резне или массовом дезертирстве, о покушениях на известных людей и, разумеется, о беженцах. Но затем, как прорвало и о беспорядках и прочем всем стали сообщать по телевиденью, в газетах и на радио, однако тональность репортажей была очень разной. От нейтральной или сочувственной до резко негативной, провокативной, а то и подстрекательской. А император между тем снова, — как и в случае с Союзной ратью, — словно воды в рот набрал. Молчал сукин сын и не вмешивался. И тогда, — шел уже четвертый день волнений, — шарахнуло в тех местах, где большинство, во всяком случае, активное большинство, составляли язычники. На этот раз побежали христиане, но это уже было против правил. Император «проснулся» и призвал своих подданных к спокойствию, а войскам и жандармерии приказал вмешаться и навести порядок. Железной рукой, так сказать, и невзирая на лица… но, увы, момент был упущен. Дело зашло слишком далеко, пролилась кровь и немалая, и вдруг оказалось, что взаимные обиды под ковер не замести. Слишком много накопилось ненависти, гнева и жажды мести. Успокоить этот шторм было совсем непросто. К тому же положение усугублялось тем, что полыхнуло не только в империи, но и в Европе: в Германских государствах и во владениях франков.
Ингвар все эти дни метался по городам и весям Северной марки. Гасил мятежи, подавлял беспорядки и, понимая, что это только начало, сбивал коалицию владетелей и формировал ополчение. С гражданской смутой, — в особенности, без участия хорошо вооруженных и обученных профессионалов, — легко справлялись бойцы княжеских дружин и спецназ служб безопасности. Однако было очевидно, если полыхнет по-настоящему, этих сил для наведения порядка уже не хватит. Достаточно было взбунтовать пару-другу жандармских рот, не говоря уже о регулярных частях императорской армии, расквартированных на Северо-Западе — и, как назло, на три четверти состоявших из выходцев с условного Юга и Востока, — и справиться с этим, учитывая размеры территории, не смогут даже три БТГ, сформированные Ингваром для защиты Северной марки и Полоцкого княжества. Если же вспыхнет настоящая гражданская война, усугубленная иностранной интервенцией, все рухнет буквально за несколько дней. Поэтому-то Бармин и собирал ополчение, предполагая, что таковым оно будет только по названию. Ему нужна была серьезная военная сила, способная заменить собою армейские части, и события тех дней быстро доказали его правоту.
Казалось бы, что такое три дня анархии и бесчинств в масштабах имперской истории? Ерунда! Но, видно, прогнило что-то в датском королевстве[1]. Власти находились в растерянности и, по большей части, бездействовали, — в особенности жалкой и беспомощной предстала вдруг центральная власть, — народ же отнюдь не безмолвствовал, но, главное, начала разваливаться армия. В этих условиях Бармин принял решение не выжидать, а действовать. Уже к вечеру первого дня волнений он подал в Императорскую Канцелярию, — копии в Министерство Двора, в МВД и Военное Министерство, — петицию, призывающую к немедленным действиям, направленным «к всеобщему умиротворениюи обеспечению безопасности гражданского населения». В силу увещевания он, впрочем, не верил, как и в действенность такого рода призывов. Однако, имея перед глазами печальный опыт членов своей семьи, Менгден озаботился тем, чтобы прикрыть свой собственный зад. Поэтому, с одной стороны, он постарался собрать под документом так много подписей, как только было возможно, а с другой, заявив в полный голос, — в том числе и в масс-медиа, — о своей лояльности императору и верноподданнических чувствах, он озаботился созданием значимой военной силы. Делалось это, разумеется, под лозунгом «Сплотимся же вокруг трона!», но, на самом деле, это была попытка спасти то, что еще можно было спасти, и в этом смысле Ингвар был отнюдь не один такой умный. С ним были солидарны такие серьезные люди, как Великий князь Русский и Литовский Михаил Ягеллон, князь Псковский Дмитрий Миркинич, князь Новгородский Василий VI, князь Глинский, князь Мурманский и князь Архангельский, не говоря уже о княгинях Полоцкой и Ижорской и герцогине Бирон. Позже в эти же дни голоса здравомыслия и подлинного патриотизма прозвучали кое-где в Восточных и Юго-восточных княжествах, в Хазарии, Татарии и Тартарии. И дело было не только в том, что эти люди подписали поданную Ингваром петицию. Был создан координационный центр в Ревеле[2] и началась мобилизация сил и потребных для обороны средств. В лучшем случае, — это если император очнется наконец от «летаргического сна» и приведет в порядок образовавшийся на месте страны бардак, — предполагалось радикально охладить горячие головы, чтобы каждый сверчок знал свой шесток, — а в худшем — защитить границу от возможного вторжения и самих себя от истребления озверевшими фанатиками.
На Северо-западе координацией общих усилий от имени Ингвара занималась Елена. Герцогиня Бирон обосновалась в замке Тоомпеа[3] и сейчас стягивала к Ревелю верных Менгденам бойцов из баронства Феллин, из графства Вирония, Нарвского графства, из Ниена[4] и Ижорского княжества. Мария Полоцкая занимаясь тем же самым в Полоцке, Браславе, Витебске и Лепеле, а Ольга и Варвара в Череповце и Вологде. Дарену, как и предполагалось, отправили с детским садом на Аляску, а Ульрику Катерину с новорожденной дочерью Луизой к брату в Швецию, — чтобы под ногами не мешалась, — однако ни Хатун, ни Иримэ никуда уезжать не захотели. Хатун занялась приемом беженцев — в графство Менгден срочно эвакуировались последние палабские и мекленбургские ободриты, среди которых было несколько семей волколаков, лужичане из Саксонии, включая две семьи оборотней-медведей, и эльфы из южной Франции и Тироля. А вот Ирина Менгден графиня Выборгская объявила Ингвару, что сидеть на попе ровно не будет, а будет, — если до этого дойдет, — воевать. Переоделась в камуфляж, обвешалась с ног до головы оружием и начала сколачивать «терроргруппу». В ее отряд вошли переселившиеся в Менгден вместе с ней сибирские альвы, пара оборотней с Большого Хингана, беглая вампирша из Моравии, одна из теток Хатун и чуть больше дюжины отмороженных на всю голову псковских и поморских ушкуйников.
Поначалу, наблюдая за ее активностью, Бармин тихо посмеивался, полагая, что, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало. Однако, когда в Новгороде начались уличные бои, а волнения в Твери и Москве начали стремительно превращаться в гражданскую войну, терроргрупа Иримэ показала себя исключительно эффективным инструментом тайных операций. Раз за разом они проникали в тыл противника и устраивали там диверсии, сеявшие в стане врага панику, а порой, и ужас. Впрочем, материальный ущерб они наносили тоже. То мост взорвут, то склад боеприпасов, то эшелон с горючим. Однако по-настоящему военный талант графини Выборгской раскрылся на Мировой Войне…
***
— Какие вести с Севера?
— Сводка на твоем столе, — не оборачиваясь к Ингвару, бросила в ответ майор Менгден.
— Мы в ссоре? — спросил тогда Бармин.
— Не думаю, — холодно ответила Иримэ.
— Тогда рассказывай! — потребовал он.
— Копенгаген пал, — сообщила жена, сменив гнев на милость. — Зеландия оккупирована уже почти на три четверти. Шведы продвигаются к Холбеку и Престё. Идут тяжелые бои…
Перед началом большой войны отношения со шведами, имея в виду Ингвара Менгдена и русский Север, неожиданно испортились. Карл Август оказался на поверку ненадежным партнером. Он играл в свои сложные политические игры, пытаясь заручиться поддержкой других европейских стран, и делал это зачастую в ущерб отношениям с Великорусской империей и мужем своей сестры. Поэтому, собственно, Бармин и отослал тогда Ульрику Катерину к любимому брату. Она являлась не только его женой, но и кронпринцессой Швеции, и поскольку отношения с ее братом-королем имели характер «подвешенных в воздухе», Ингвар не мог ей поручить ни одного серьезного дела. А жаль, сейчас бы ему очень пригодились ее военное образование и опыт офицера ВМФ. Но не судьба. Как не сложилось у них с самого начала, так и пошло. Однако Карл Август, как вскоре выяснилось, умудрился переиграть самого себя. Не выручила его хитрожопая политика, и третьего октября 1985 года он был убит агентами датской разведки, а в Швеции была предпринята попытка государственного переворота. Впрочем, на этот раз Ульрика Катерина поступила не как всегда, а как следует. Немедля ни мгновения, она короновала свою шестимесячную дочь, которую Карл Август, — слава богам, — успел официально удочерить, и объявила себя и своего супруга, князя Острожского, регентами малолетней королевы.
Позвонила ночью по защищенной линии и сообщила ровным ничего не выражающим голосом, что король убит, а в Стокгольме вспыхнули беспорядки и кое-где уже идут уличные бои.
— Я знаю, Ингвар, каково твое мнение обо мне, — сказала она тогда. — И полагаю, что ты в своем праве, потому что я совершила довольно много ошибок и не всегда была надежным партнером. Поэтому сообщаю тебе, что через час мы, я и верные мне люди, возведем Лизу на престол, и я прошу тебя стать вместе со мной регентом при нашей с тобой дочери-королеве.
— Регентство полноправное? — спросил Бармин даже раньше, чем высказал уместные соболезнования по случаю гибели короля, приходящегося герцогине Сконе еще и братом.
— Более чем полноправное! — уверила его супруга. — Обещаю, что не приму ни одного серьезного решения, не согласовав его прежде с тобой.
— Это надо будет зафиксировать на бумаге, — сказал Бармин, как о чем-то само собой разумеющемся.
— Как скажешь, — коротко ответила супруга.
— Военно-политический союз с империей? — спросил тогда он.
— Естественно, — не задумываясь, ответила она. — И вот еще что, сейчас в МВД оформляют твое двойное гражданство. В качестве герцога Даларна, ты будешь иметь право командовать шведскими военнослужащими.
— Тогда, я вылетаю в Стокгольм вместе со своей дружиной, — сообщил Бармин, понимая, что время не ждет. — Держись, Рикке! Мы будем не позже восьми утра.
Ингвар и Мария, взявшаяся сопровождать мужа в этой непростой поездке, вылетели с военно-воздушной базы Тапа[5] в пять часов утра на четырех грузовых «сиринах» в сопровождении шестерки истребителей имперских ВМФ. В состав делегации, кроме князя и княгини, входил их собственный штат в количестве пятнадцати человек и двести бойцов княжеского спецназа при нескольких БМП и шести колесных бронетранспортерах. Их появление на улицах Стокгольма оказалось очень кстати, и волнения были подавлены самым решительным образом. Но дело даже не в том, что Бармин помог кронпринцессе подавить мятеж. В этот день или, лучше сказать, в эту ночь, Ульрика Катерина приняла единственно правильное решение, — на самом деле, первое по-настоящему правильное решение за все время их знакомства, — и с этого момента в ее отношениях с Ингваром установилось наконец равновесное партнерство. При закрытых дверях герцогиня Сконе вела себя, как примерная жена, а на публике, являясь, в принципе, некоронованной королевой Швеции, она всячески подчеркивала, что регентами их малолетней дочери являются они оба, она и ее супруг. Просто князь Острожский не может покинуть в такое трудное время свои земли в Великорусской империи, а она не имеет возможности оставить без своей заботы королевство Швеция и любимую всем сердцем дочь. Так что, если не придираться к мелочам, трагические события в этой скандинавской стране способствовали примирению четы Менгденов и серьезным образом облегчили Бармину жизнь. Жить порознь оказалось удобно и, по большому счету, правильно, кто бы что ни говорил по этому поводу. Да и сам факт, что его родная дочь стала королевой, положив тем самым начало новой династии шведских королей, не только грел Ингвару душу, но и работал на его авторитет. Регент королевства Швеции — это уже не просто один из имперских князей, владетель огромной, но всего лишь автономной территории.
События в Швеции, таким образом, имели весьма драматические последствия для Ингвара Менгдена именно дома, то есть в границах Великорусской империи. Его авторитет, и так уже поднявшийся выше некуда, закрепился на завоеванной высоте и, пожалуй, даже окреп еще больше. Во всяком случае, на Севере и Старом Западе, то есть, в тех землях, где исстари говорили на двух языках, русском и норне. И, прежде всего, это было связано с тем, что с его именем люди связывали скорое, — всего на всего за месяц, — прекращение гражданской смуты. Причем, уважали его за это представители всех конфессий, поскольку он защищал всех, не делая между людьми никаких различий. К сожалению, сказать подобное об Иване VIII язык не поворачивался. Император в эти дни продемонстрировал слабость, нерешительность и, что хуже всего, свою приверженность определенной идеологии, которую, на самом деле, и следовало считать причиной беспорядков. Такое не скроешь, и любви народной этим не завоюешь. Дело дошло до того, что император вынужден был покинуть негостеприимный Новгород и перенес свою ставку в Рязань. При этом, войска, полиция и жандармерия, — вообще, все государственные институты на Северо-западе, — оказались, как бы, в двойном подчинении. Они оставались лояльными императору, которому государственные служащие приносили присягу, но реально подчинялись Координационному Совету, неформальным лидером которого являлся князь Острожский. Император это знал, но вынужден был терпеть, поскольку не имел достаточных сил, чтобы развязать полномасштабную гражданскую войну, а Ингвар, в свою очередь, воевать не хотел, поскольку предполагал, — и не без оснований, — что очень скоро начнется другая война, в которую Иван VIII не верил, что бы ни докладывала ему разведка князя Северского.
Дмитрий Романович, впрочем, не усердствовал сверх меры. Он не хотел ссорится с братом, тем более, что возможная война с Австрией и Германскими государствами твердо ассоциировалась у императора с именем Ингвара Менгдена. К тому же, князь и сам был зол на собственного зятя. По его мнению, сколько бы хорошего ни сделал Менгден, его оппозиция императору, — то есть, то, что он фактически предотвратил гражданскую войну, — сводила все эти его достоинства на нет. Слишком уж он был популярен, — причем не только среди язычников, но и среди христиан, — слишком уж много он набрал силы. Ведь даже император оказался, в конце концов, вынужден давить смуту, — которая ему идеологически даже импонировала, — прежде всего, потому что с этим успешно справлялся чертов язычник Менгден.
В общем, к осени 1985 года, в империи сложилась весьма странная ситуация, которую позже назвали Двоевластием. Император сидел в Рязани, а Ингвар перемещался между Вологдой, Ревелем и Стокгольмом, появлялся в Полоцке и Вильно, Могилеве и Риге, Ниене, Новгороде и Пскове, то есть, везде на Северо-Западе. И, хотя никто не называл его королем или императором, он явно являлся чем-то большим, чем граф Менгден или князь Острожский. Все это понимали, но пониманием делу не поможешь, во всяком случае, не всегда. Ситуация, на самом деле, была патовая. Ингвар не мог уйти, поскольку, похоже, в отличие от императора и императорского двора, он и его союзники знали, «куда ветер дует». И покинуть пост означало бы бросить доверившихся ему людей. Однако пока он «рулил» Старым Западом, ни о каком примирении с Иваном речи идти не могло. Император, что называется, закусил удила и никак не желал идти на компромисс. Конфликт затягивался и усложнялся. В конце концов, в Ревель прилетел князь Северский, чтобы «разрулить возникшее недопонимание» и выяснить отношения со своим проблематичным и конфликтным зятем. Встретились они в холодном, полном вооруженных людей замке Тоомпеа. Настроение у обоих было скверное, хотя и по разным причинам, и разговор получился трудный, поскольку Бармин апеллировал к фактам и логике, а Дмитрий Романович — к ветхозаветным традиции, имперскому законодательству и эмоциям.
— То есть, вам, Дмитрий Романович, насрать и на родину, и на народ, — спросил Ингвар прямо, отчаявшись уже объяснить Северскому, что дело не в его фанаберии, а в том, что вот-вот грянет Большая Война, — лишь бы угодить сидящему на троне злобному дураку, так что ли?
— Особа императора священна! — уже в третий или четвертый раз повторил тесть свою мантру. — Уезжай, Ингвар, в Швецию и никогда не возвращайся!
— Если я уеду в Швецию, Мария уедет со мной…
— Вот бери ее и уезжай!
Похоже, князь Северский был готов на все, лишь бы Менгден исчез из империи, и лучше, чтобы навсегда.
— Не уеду, — покачал головой Бармин. — Мне людей жалко. Погубите вы с братом страну. И знаете, что обиднее всего?
— Что же? — набычился тесть, по-видимому, ничего другого от Ингвара, на самом деле, не ожидавший.
— То, что вы, Дмитрий Романович, хороший человек, — вздохнул Бармин. — И, думаю, все-то вы понимаете, но просто не можете иначе. Не получится у нас договориться. Но вот, что скажу вам на прощание. Запомните, как только дороги просохнут… То есть, не раньше апреля, но не позже конца мая начнется война. Вы это и сами знаете, но, думаю, до конца в это все-таки не верите. Ну, или не хотите верить. Впрочем, неважно! Хочу попросить вас, Дмитрий Романович об одолжении, удержите императора от действий против нас. Хотя бы до конца мая. А потом уже решайте, что вам дороже, страна, люди или идиот на троне, пусть он вам еще и родной брат…
Трудный разговор. Неприятный. Оставивший по себе тяжелый осадок. И, как показалось тогда Бармину, бессмысленный, потому что бесполезный. Однако, время показало, что он ошибался. Северский, и в самом деле, удерживал Ивана от резких телодвижений практически всю зиму и весну. Что уж он там плел императору, какие приводил резоны, Ингвар не знал. Видел, что Восток явно готовится к войне, — не с немцами, разумеется, а со Старым Западом, — но отчего-то не начинает. Это вселяло в его душу осторожный оптимизм, и у Бармина даже появилась робкая надежда, что все еще может как-нибудь обойтись. И не зря, как выяснилось, потому что гражданская война так и не началась, вместо нее началась война мировая. Пятого мая 1986 года в три тридцать ночи территория империи была атакована. Первый удар нанесли поляки и австрийцы. Шестого мая к ним присоединились Дания и большинство германских государств, а седьмого, в день, когда в войну вступил Халифат, Франкия объявила о своем нейтралитете. За ней восьмого и девятого о невмешательстве в военные действия объявили и все прочие большие и малые государства Европы, и Великорусская империя вместе со Швецией остались вдвоем против всех.
Начало войны сложилось для империи Ивана VIII хуже некуда, что, впрочем, не удивительно, если учесть, кто принимал политические решения и командовал войсками. И хуже всего дела пошли именно на востоке и юго-западе. К десятому мая войска халифата захватили практически весь Крымский полуостров. Держались только Феодосия и Керченский выступ на востоке и Перекопская оборонительная линия на севере. На Кавказе продвижение противника носило гораздо более скромный характер, но там оборона держалась не столько на имперских регулярных частях, сколько на том, что дружины местных князей, усиленные вовремя подошедшими хазарскими и казачьими отрядами, оседлали перевалы и горные тропы, остановив продвижение войск Халифата на линии Дербент-Рустави-Карс-Батуми.
Австрийские же войска к этому времени заняли Кишинев и Одессу, Ужгород и Черновцы и развивали наступление в направлении на Кривой Рог, Винницу и Тернополь. А вот на линии Луцк-Брест-Гродно-Мемель австрийцев и поляков тормознули еще в первые два дня войны, и теперь оборонительная линия только усиливалась за счет спешно выдвигаемых к границе резервов. Однако быстрое продвижение австрийцев в направлении на Житомир грозило императорским войскам и ополчению Менгдена фланговым охватом.
Ингвар, как и другие члены Координационного Совета, провел эти дни на фронте. Район его ответственности располагался между Алитусом и Гродно, и там было очень жарко, и речь, разумеется, не о погоде, хотя май в тех местах действительно оказался необычайно теплым. Австрийцы рвались к мостам через Неман, задействовав не только бронепехоту и авиацию, но и большое количество боевых магов. Однако, на удачу Менгдена, на этом участке фронта у них не оказалось ни одного мага выше седьмого уровня, а у северян в боях участвовали с дюжину сильных, — от девятого до двенадцатого ранга, — магов. Тем не менее, Ингвару пришлось пару раз вступать в бой самому. Не боярское это дело, конечно, самому выходить с шашкой наголо против супостата, но иногда просто не было другого выбора: или рискнуть и выйти, грохнув какую-нибудь зарвавшуюся танковую колонну ворога и супостата, или сдать какой-нибудь город или еще что в том же духе. Но продлились эти его военно-полевые экзерсисы совсем недолго, какие-то десять-двенадцать дней.
Четырнадцатого мая стало известно, что у государя императора Ивана, восьмого сего имени, случился апоплексический удар. Обычное дело, если подумать. В его-то возрасте, да в такой вот нервной обстановке. Но пятнадцатого мая, — слишком быстро, если подумать, и в нарушение традиции и протокола, — император отрекся от престола в пользу своего младшего сына Василия. Василию, ставшему на тот момент пятым этого имени на престоле Великорусской империи, как раз исполнилось двадцать лет, и в качестве наследника, — при двух живых старших братьях, — он никогда не рассматривался. Тем не менее, семнадцатого он был спешно коронован в Рязани, а восемнадцатого в Координационный Совет поступила просьба, — именно просьба, а не требование или еще что, — от Коронного Совета империи о проведении официальной коронации в Новгороде. Обращение это, следует сказать, удивило не одного только Бармина. Шокированы им были все члены совета, но последовавшие за тем экспресс-переговоры, — продлившиеся всего-то три жалких дня, — расставили практически все диакритические знаки[6] везде, где следует. Ну, пусть не все и не везде, но, как минимум, большинство. Старших братьев молодого императора, как и почти всех старых царедворцев, — попросту говоря, людей его отца, — в Новгород не пригласили. Свиту Василия V составляли, в основном, те, кто окружал царевича в те поры, когда он проживал в Казани, то есть, в последние пять-шесть лет с тех пор, как его засунул туда еще император Константин. Из стариков рядом с новым императором ошивался один лишь князь Северский, который, судя по всему, и произвел этот дворцовый переворот. В Новгород же на коронацию вместе Василием прибывала лишь небольшая группа знати, — его крошечный двор и два десятка стариков, представляющих знатнейшие семейства империи, — с полдюжины чиновников среднего ранга, исполняющих обязанности своих мгновенно вышедших в отставку бывших начальников, да рота гвардейцев, исполняющая роль почетного эскорта. Возражать в таких обстоятельствах было бы более, чем глупо, и Координационный Совет, разумеется, просьбу Коронного совета удовлетворил. Впрочем, едва император прибыл в Новгород, Коронный совет старого состава был расформирован, а в новый кроме князей Северского и Пронского, до последнего времени исполнявшего обязанности товарища[7] военного министра, вошли так же князь Русский и Литовский Ягеллон, князь Псковский и князь Острожский. При этом на первом же заседании Совета Ингвар был утвержден во вновь введенной должности Верховного управителя Северо-Запада.
***
— Какие вести с Севера? — спросил он шестую жену.
— Сводка на твоем столе, — не оборачиваясь к нему, бросила в ответ его собственная и, надо отдать должное, любимая альва.
— Мы в ссоре? — Характер у Иримэ был нелегкий, что есть, то есть. Но зато она была красавицей и умницей, матерью его дочери-альвы и офицером его штаба с неограниченными полномочиями.
— Не думаю. — Похоже, взяла-таки себя в руки, хотя и обиделась не на шутку. Вернее, сначала испугалась, как случалось практически всегда, когда он делал опасные глупости, — типа перехода на барражирующий на десятикилометровой высоте «сирин», — потом расстраивалась и, уже пережив испуг, обижалась. Так что ничего нового, на самом деле.
— Тогда рассказывай! — потребовал Бармин.
— Копенгаген пал, — сообщила жена, сменив гнев на милость. — Зеландия оккупирована уже почти на три четверти. Шведы продвигаются к Холбеку и Престё. Идут тяжелые бои…
Что ж, дела шли неплохо, даже если приходилось добывать победу большой кровью. Еще час или два, и Вена падет, как неделей ранее пали Берлин, Лейпциг и Дрезден. Войска Прибалтийского фронта приближались к Гамбургу и Бремену, а шведский десант громил датчан на острове Зеландия и готовился высадиться в Алборге и на северном побережье. Дело шло к концу. Война заканчивалась, и Бармину, уже более двух лет носящему титул Верховного Правителя империи, настало время подумать о том, под каким предлогом и как именно он сменит династию и сам наденет императорскую корону. Время пришло, а стране, в любом случае, необходим вменяемый монарх…
Конец Четвертой Книги
Больше книг на сайте - Knigoed.net
[1] Неточная цитата из Шекспировского Гамлета в переводе Михаила Лозинского: «Подгнило что-то в Датском государстве».
[2] Ревель — Таллин.
[3] Замок Тоомпеа в городе Ревель — резиденция князя Острожского, как главы Северной марки/Западной пятины.
[4] Феллин — Вильянди — город и муниципалитет в Эстонии.
Вирония — историческая область на северо-востоке Эстонии.
Ниен — Санкт Петербург.
[5] Та́па — военный аэродром в уезде Ляэне-Вирумаа Эстонии, расположенный на южной окраине города Тапа.
[6] Диакритические знаки — различные надстрочные, подстрочные, реже внутристрочные знаки, применяемые в буквенных (в том числе консонантных) и слоговых системах письма не как самостоятельные обозначения звуков, а для изменения или уточнения значения других знаков.
[7] Должность товарища министра была учреждена наряду с должностью министра манифестом императора Александра I «Об учреждении министерств». Первоначально товарищ министра при наличии последнего на службе не имел никаких распорядительных полномочий, но в отсутствие министра, например, по болезни, товарищ министра имел право исполнять его обязанности в полном объёме.