Силётка бедный я;
Где есть земля и небо,
Вода и колька хлеба,
Там едина моя!
Садко послушал-послушал и вдруг серьезно и сердито начал колотить ее по спине кулаками.
Когда его оттащили и спросили, за что он бил девочку, Садко ответил, возмущенно передразнивая:
- Се-лёд-ка бедная!.. Ишь!.. Колька хлеба!.. А не умеешь говорить, так и не суйся!.. Тоже!.. Сюзой лебёнок!..
Сказали об этом Андрею Османычу и просили не пускать сына на площадку в течение недели.
Хачатуров гладил сына по круглой, как у него самого, вместительной голове и говорил жене:
- Ну что? Не волевая натура?.. Вот то-то и есть!
А Садко ворчал:
- На неделю!.. Тоже еще!.. Да я совсем туда больше не пойду!.. Никогда! Совсем! Никогда! Никогда! Никогда!
(Когда он волновался, то повторял одно и то же слово по нескольку раз.)
В пять лет он уже читал, писал крупным, прямым почерком и решал простые задачки.
Раз как-то вздумал спросить отца:
- Папа, а ты знаешь, что случилось, когда... у мальчика было две монеты в две и три копейки, а он одну потерял?
- Что случилось тогда?
- Да.
- Что же тогда могло случиться?.. Плакал он, должно быть, этот мальчик?
- Что ты, папа? В арифметике?.. - удивился Садко. - В арифметике никто никогда не плачет!
Сам же он и вне арифметики старался плакать как можно реже.
Когда будил его отец по утрам:
- Ну-ка, Садык, вставай!
- Не рычи, сделай милость! - отзывался Садко, не открывая глаз.
А когда однажды и отец и мать его ушли на собрание, оставив его на попечение няньки, а к няньке зашла нянька из соседней квартиры и обе старушки заговорились при вечерней лампе на кухне, Садко слушал их, слушал, переводя глаза с одной на другую, наконец покачал головой, вздохнул и сказал задумчиво:
- Сидят, как два чертика, и болтают!.. А моя нянька и забыла совсем, что мне надо ужинать и спать!
Глаза у него были большие, серые, с длинными ресницами, как у матери, нос же не ее, не прямой, а скорее приплюснутый, как у отца, отцовский подбородок, но матерински тонкие губы; и цветом волос, теперь очень светлых, но которые должны были скоро зазолотеть, он вышел в мать.
Людмила Сергеевна, сама очень неплохо игравшая на пианино, стала учить его музыке и поражалась его слуху.
- У него почти аб-со-лютный слух, а ты говоришь: ко-мис-сар!.. Из него не комиссар, из него композитор может выйти! - говорила она восторженно.
- И на кой же черт он тогда будет кому-нибудь нужен? - удивлялся ее восторженности Андрей Османыч.
Но все-таки сам же купил ему балалайку, которую так полюбил Садко, что даже и ночью она висела над его постелью.
Как-то Андрей Османыч был свободен от горхозных дел и, выспавшись после обеда, оказался очень семейно настроен. Он посадил сынишку к себе на колени и спросил его:
- Что же ты, житие своего ангела знаешь?
- Какого ангела?.. Не знаю никаких ангелов!.. Пусти, я сейчас воробья сшибу рогаткой!
Но отец не пустил его, отцу захотелось пожаловаться на свое прошлое.
- Вот ты даже и не знаешь, а кому ты этим обязан? Нам! Это мы все подобное списали со счетов долой... А меня вот заставлял поп учить наизусть, а? Житие моего "ангела" Андрея Первозванного... И сейчас даже помню я, что он "водрузил крест на горах киевских"... Во-дру-зил!.. А? Не понимаешь?.. И я тоже... Говорят: ВСНХ, например, это как сказать? Ни на что, говорят, не похоже... А "водрузил", это на что-нибудь похоже? Погоди-ка, к нам, говорят, летом опера заедет на три спектакля... Вдруг эту самую оперу "Садко" поставят?.. Вот ты и узнаешь житие своего Садко...
- Я и так знаю, - бойко отозвался Садко. - Он был гость новгородский...
- Гость?.. Как это гость?
- Да-а! Богатый купец...
- Нэпман?
Но тут маленький соскользнул с толстых отцовских колен, стал в дальнем углу комнаты, зажав рогатку в левую руку, поднял голову и начал читать сразу в голос:
Сидит у царя водяного Садко
И с думою смотрит печальной,
Как моря пучина над ним высоко
Синеет сквозь терем хрустальный...{135}
И дочитал всю эту длинную балладу до конца, не сбившись ни в одном слове. Андрей Османыч удивился. Он сказал даже смущенно немного:
- Однако, шельма ты этакий!.. Ты как же так это, а?.. У тебя, оказалось, очень хорошая память, Садык!.. У тебя память, она, пожалуй, даже лучше, чем у меня!.. Гм... вот как!.. Ну-ка, иди сюда, - я тебя поцелую за это!
- Тоже еще!.. Буржуазные предрассудки какие!.. - скривил губы Садко, схватил рогатку и выбежал стрелять воробьев.
Это было в мае, а в июле действительно, как и ждала Людмила Сергеевна, к ним в город приехала опера, и ставили "Садко".