"Рубидиево - стронциевые":
87Ru 87Sr; Т = 48,8 * 109 лет.
"Радиоуглеродные", в отличие от приведенных, рассчитаны на более короткий срок:
14C 14N; Т = 5730 лет.
Но всем этим "часам" присущ один и тот же недостаток - результат, который получается с их помощью, предполагает, что измеряемый процесс протекает как бы в полной изоляции от всего внешнего окружения. Другими словами, предполагается стечение совершенно фантастических условий, согласно которым за все эти миллионы и миллиарды лет не существовало никакого движения вещества ни внутрь измеряемой породы, ни наружу. А ведь стоит только допустить возможность миграции атомов, как ставится под сомнение любой получаемый в результате подобных измерений вывод. Между тем уже предположение того, что на протяжении сотен миллионов лет система оставалась абсолютно замкнутой и никакого дрейфа атомов не происходило, никакой критики не выдерживает.
Впрочем, не в этом самый главный источник погрешности. Здесь неявно предполагается, что все вторичное вещество - это исключительно результат реакции распада. Но если в момент формирования породы уже присутствовало какое-то количество свинца, аргона или стронция (а молодые вулканические породы, образующиеся в результате застывания лавы на наших глазах, во всех случаях обнаруживают довольно значительное их содержание), расчетная величина может весьма существенно расходиться с действительностью. Между тем исходное распределение элементов нам совершенно неизвестно. Но если неизвестно исходное содержание, действительный результат измерения может с равным успехом говорить и о пасажировместимости трамвайного парка города Екатеринбурга, и о количестве лука, съеденного за время строительства египетских пирамид, о чем угодно...
Поэтому совсем неудивительно, что эти методы способны давать - и часто дают - совершенно неправдоподобные результаты. Так, геологический возраст проб, взятых из вулканической лавы на одном из Гавайских островов, датируется калиево-аргоновым методом в интервале значений от 160 миллионов до 2 миллиардов лет, в то время как их истинный возраст составляет менее двухсот.
Словом и в этом случае мы можем, конечно, построить какую-то умозрительную шкалу времени. Ее начало будет лежать в так называемой точке сингулярности, завершение - в точке настоящего момента. Повторим, между этими крайними пунктами современная теория насчитывает около 15 миллиардов лет. Однако никакой уверенности в том, что секунда, измеренная в непосредственной "близости" от "большого взрыва", и секунда, принимаемая в качестве стандарта сегодня, равны друг другу, нет.
Но если такого равенства нет, то любые построения, основанные на расчетах времени, будут верными только в относительной близости к точке настоящего момента. Чем дальше мы удаляемся от нее, тем в большей мере наша секунда способна отклоняться от "времени, равного 9192631770 периодам излучения соответствующего переходу между двумя сверхтонкими уровнями основного состояния атома цезия 133". И вовсе не исключено, что около точки сингулярности она может вмещать в себя целые миллионолетия, или наоборот: истекшие когда-то миллионы лет эквивалентны сегодняшней секунде.
Добавим к этим сомнениям ещё один довод. Теоретически реконструируя события далекого прошлого, мы можем опираться только на сегодня протекающие процессы, которые к тому же ограничены пределами сравнительно небольшой "лаборатории" по имени Земля. Но ведь это ещё вопрос, действовали ли известные нам сегодня физические законы вблизи временной точки "большого взрыва", или они "формировались" лишь постепенно, параллельно формированию самой Вселенной?
Таким образом, мы видим, что собственно время от нас ускользает, в действительности все те "количества" которыми мы пользуемся для его измерения, являются характеристиками совершенно иных "качеств". Единая шкала времени, способная объять и дробные доли секунды, и миллиардолетия, предстает чем-то вроде сборной солянки. Поэтому никакой уверенности в том, что разные периоды истории нашего мира могут быть измерены одной и той же единицей, нет и не и в помине. Да и не может быть, ибо аутентичное "количество", свойственное самому времени, все ещё сокрыто от нас. К этому можно добавить и то заключение, которое прямо вытекает из сказанного: если у нас до сих пор нет непротиворечивого представления о "полном количестве" этого фундаментальнейшего начала мира, у нас до сих пор нет и адекватного представления о его "качестве". Словом, самое существо времени по сию пору ускользает от нас, и единственное, что доступно нам сегодня, - это ловить его тень.
Таким образом, мы вновь и вновь видим, что истина - это вовсе не застывшее умосостояние сообщества ученых, но какой-то бесконечный развивающийся по спирали "отрицания отрицаний" процесс. Постижение сущности любого явления не имеет предела. Поэтому нет ничего более ошибочного в науке, чем видеть в тех результатах, которые застывают в различного рода справочниках, конечную истину. Все эти результаты - не более чем опора для дальнейшего восхождения, и куда более важным чем результат в науке является методология.
Но так обстоит не только с теплотой и не только со временем. Примеров, подобных тем, которые приведены здесь, можно найти великое множество. Поэтому мы вправе обобщить напрашивающийся вывод: никакой уверенности в том, что одноименные "отрезки" тех количественных шкал, с помощью которых мы градуируем разные явления окружающего нас мира, во всех случаях равны друг другу, нет.
Между тем сейчас мы говорим совсем не о тех разнородных сущностях, к которым обращались в самом начале рассуждений, но о вещах, уже приведенных к какому-то единому основанию. Однако, если одноименные доли тех интегральных "количеств", которые призваны измерять их, не равны друг другу, мы вновь приходим к выводу: даже там, где измеряются однородные вещи, "два плюс два" не равно "четырем"!
Поэтому необходимость нового круга рассуждений напрашивается сам собой.
Итак, мы установили, что строгость всех количественных сравнений в конечном счете базируется на каких-то большей частью скрытых от обыденного сознания операциях по обработке информации. Только их безупречность способна гарантировать искомую точность.
Но обратим внимание на следующее. Если бы все то, что предшествует собственно количественному анализу, и в самом деле осуществлялось с помощью каких-то нехитрых интеллектуальных построений, способность к которым формируется у нас ещё во младенчестве, никаких проблем с познанием окружающей действительности, наверное, не было бы. Для того, чтобы проникать в самую суть явлений, не требовалось бы никакой специальной подготовки и собственная интуиция человека могла бы быть выразителем абсолютной истины в последней инстанции. (Правда, вопрос о необходимости какой-то единой методологии стоял бы, наверное, и тогда, но в любом случае это была бы какая-то другая наука.) Но в том то и дело, что все эти операции, которые, собственно, и обусловливают организованную и подчиненную строгим правилам как формальной логики, так и диалектики, деятельность нашего сознания, оказываются возможными только благодаря завоеваниям нашего же познания. Без них они сами неисполнимы. Поэтому здесь существует что-то вроде замкнутого круга, может быть, и недопустимого формальной логикой, но вполне уживающегося с реальной жизнью.
Действительно, полурефлекторное стихийное восхождение от разнородных единичных вещей к некоторому обобщающему их началу легко осуществимо только потому, что само это начало уже заранее известно нам. Мы видели это, когда пытались суммировать лошадей и коров, египетские пирамиды и пароходы. Ведь если бы у нас, как и у наших далеких предков, не было никаких представлений ни об обобщающей категории "домашнего скота", ни о "материальных объектах", ни каких бы то ни было других общих категорий, объединяющих большие классы разнородных явлений, та предварительная обработка данных, которая делает возможным количественное их сравнение, была бы невозможна. Мы же справляемся с эти только потому, что благодаря завоеваниям человеческой мысли в круг уже обыденного сознания вошло очень многое из той единой методологии познавательной деятельности, которую нам предстоит формировать, может быть, ещё не одно тысячелетие, и полюсами которой сегодня предстают формальная логика и диалектика.
Но все это в обыденной жизни. Научная же мысль отличается от "кухонной" в первую очередь тем, что ею усваивается отнюдь не ограниченная потребностями обихода совокупность отдельных разрозненных фрагментов того, что уже вошло в состав этих великих инструментов человеческого познания, но целостная система методов. Кроме того, её интересует только то, перед чем отступает обыденное сознание, а именно - неизвестное. В сущности только оно и является её подлинным и единственным предметом, ибо все познанное со временем становится чем-то самим собою разумеющимся. Иначе говоря, простой банальностью, как "дваплюсдваравночетыре".
Именно поэтому, несмотря на вооруженность куда более развитым инструментарием, и ей доступно далеко не все. И для неё невозможны никакие операции количественного анализа там, где для поиска единой количественной шкалы необходимо выйти в какое-то новое ещё неизвестное нам измерение реальной действительности. В самом деле: сначала ведь нужно ещё постичь, что падением яблока управляет действие пронизывающих всю Вселенную (до сего дня так и не поддающихся идентификации) сил тяготения, и уж только потом можно искать какие-то количественные соотношения; прежде необходимо понять, что нерегулярность распределения химических веществ может быть обусловлена их атомарной структурой, и уж затем искать пропорции между элементами этой структуры; для того, чтобы проникнуть в законы атомного ядра, нужно ещё обнаружить и доказать само его существование. Сначала нужно понять, что может объединять "красное" и "бессовестное", и только потом проводить какие-то количественные сопоставления между ними. И так далее, и так далее, и так далее.
Но как открыть действие неизвестной "дельты" никому неведомого "качества"?
Вопрос отнюдь не праздный. Ведь именно такие открытия, как верстовые столбы, размечают собой весь ход истории научного познания, именно они являются самой заветной мечтой, наверное, любого исследователя. Уже одно это говорит о том, что выход в новое измерение физической реальности - вещь крайне редкая и доступная лишь немногим.
Да это так, здесь и в самом деле присутствует замкнутый логический круг: ведь для того, чтобы обнаружить любое новое "качество", нужно выйти в какое-то новое измерение нашего мира, в свою очередь, последнее требует предварительного овладения ранее неведомым "качеством". Простая логика этот круг разорвать не в силах. Более того, формально-логические законы говорят о том, что уже само существование такого круга свидетельствует о наличии скрытой ошибки в рассуждениях. Однако в действительности никакой ошибки здесь нет, сама же формальная логика - мы ещё постараемся это показать вообще не вправе судить о механизмах восхождения на новые уровни строения вещества.
Диалектика до некоторой степени является альтернативой формальной логике. Говорят, что овладение ею открывает многое из того, что недоступно последней. Это и в самом деле так. Но повторимся: видеть в формальной что-то элементарное, род базиса, а в диалектике - какое-то более высокое начало, не всегда правильно. Вполне допустимо видеть в ней и просто другую логику, назначением которой является исследование совершенно иного круга вещей. В самом простом виде различие между формальной логикой и логикой диалектической можно обозначить так. Назначением формальной является регулировать суждение о предметах, которые остаются строго неизменными и тождественными самим себе на протяжении всего того времени, которое входит в общий контекст нашего анализа. В свою очередь назначением диалектической - направлять ход мысли о вещах, способных изменять свое существо даже в самом ходе исследования. Кстати, диалектическая логика так же, как и все входящее в круг нашего сознания, подчинена формальной. Но это подчинение весьма ограничено, дело в том, что один из основных законов последней закон исключенного третьего - не просто не действует в диалектике, но и вообще отторгается ею.
Оно и понятно, ведь этот закон не принимается не только ею, но и самой жизнью. Простой пример может иллюстрировать сказанное. В одном из рассказов Бабеля есть такой сюжет. Смертельно раненный красноармеец просит рассказчика пристрелить его, но у того не поднимается рука. Еще через мгновение оказывающийся здесь боевой товарищ умирающего помогает ему расстаться с жизнью и чуть было не убивает самого рассказчика за обернувшуюся жестокостью к тяжело раненному товарищу бойцу интеллигентскую мягкотелость. Кто из них прав? Закон исключенного третьего решительно не в силах одолеть это противоречие. Высшая же логика жизни признает правыми обоих.
Диалектика является одним из специфических отражений именно этой высшей логики жизни. Но вместе с тем лишь "одним из" и не более того, ибо реальная жизнь все же богаче. В то же время тайна формальной логики сродни той, которая окружает математику: её объект так же не имеет никакого физического аналога и вместе с тем строгие её законы непреложны для всего физического мира. Словом, ни одна из этих логики не в силах подменить собой другую, но вместе они образуют собой, вероятно, самый мощный инструмент, каким только располагает человеческий разум.
Наверное, если бы формальная логика была способна регулировать ограничения, накладываемые на закон исключенного третьего, и содержала в себе правила, способные отслеживать ключевые изменения объекта как под влиянием внутренних факторов его развития, так и под воздействием любых других начал (включая и самого исследователя со всем его инструментарием), никакой нужды в диалектике не было бы. Возможно, существовала бы всего одна. Но как бы то ни было, сегодня и формальная и диалектическая логики обнаруживают себя как некоторые полюса гипотетической единой всеобъемлющей методологии познания.
Конечно, это очень упрощенное представление, и, как всякое упрощение, оно страдает своими изъянами, но в качестве предварительного определения и оно может кое-что прояснить.
Беда в том, что ни знание формально-логических законов, ни овладение диалектикой не помогают делу. В свое время Гегель сказал, что знание логики столь же мало помогает познанию, сколь знание законов пищеварения перевариванию пищи. Так что сегодня нет способа, который мог бы формализовать процесс открытия, превратить его в какой-то доступный - пусть даже не всем, а только немногим - алгоритм. Но это совсем не значит, что такой логики нет, и очень часто мы обнаруживаем, что каждое великое открытие - это в то же время и новый шаг в формировании метода научного исследования. Ведь в сущности вся наша методология - это конструкция, находящаяся в стадии строительства, которое будет продолжаться ещё очень долго.
Поэтому сегодня справедливо утверждать, что всякий прорыв в любое новое измерение реальной действительности совершается в принципиально вне-логической сфере. Иными словами, как во вне-формальной, так и во вне-диалектической. Словом, в тех глубинных слоях нашего сознания, которые ещё не вовлекаются в единое организованное движение дисциплинирующим воздействием обеих логик.
Как кажется, ключ к решению состоит именно в подчинении целям нашего познания той глубинной "до-логической" сферы нашего сознания, которая предшествует организованной обработке фактов.
В сущности речь идет о единой методологии творчества. Как кажется, она должна существовать. В противном случае нельзя было бы объяснить самую возможность нашего познания. Ведь в этом случае причиной всех свершаемых нами открытий была бы не наша собственная деятельность, но что-то вроде "нашептывания" со стороны какого-то внешнего высшего разума. Вспомним, когда-то давно так с греками говорили их боги, и только их указания давали смертным ключ к решению всех сложных задач. Однако, если к открытию причастны не мы сами, но Кто-то другой, то какова же тогда цена нашего собственного таланта, и есть ли он вообще? Уже один только этот вопрос заставляет отказаться от порождающей его гипотезы.
Но как только мы заговариваем о некоторой методологии творчества, сразу становится ясным, что сегодня у нас нет даже самых приблизительных решений. Тайна творчества - вещь, по сию пору совершенно непроницаемая. Мы, конечно, можем предположить, что ключ к её разгадке лежит именно в тех процессах обработки всей поступающей к нам информации, которые подсознательно стихийно вершатся в каких-то глубинных слоях нашей психики, не прерываясь ни на минуту все двадцать четыре часа в сутки. Стихийность их выполнения приводит к тому, что для нас они сливаются в сплошной информационный "шум", и поэтому мы не распознаем даже самый факт их наличия. Но они есть, и экзальтация тренированной воли способна сообщать им какое-то единое направление. И вот тогда находящийся в жесточайшем цейтноте гроссмейстер вдруг в доли секунды находит тот единственный ход, который потом неделями будет анализировать весь шахматный мир, оказавшийся на грани смертельного риска человек - спасительное решение, которое в "нормальной" ситуации никому не пришло бы и в голову, поэт - какое-то "слово, величием равное Богу", импровизационное решение, достойное войти в анналы мировой литературы,.. исследователь - совершает великое открытие...
А может быть тайна творчества - это вообще величайшая из всех, какую нам ещё предстоит разрешать. Но как бы то ни было, мы вправе говорить о существовании каких-то скрытых резервов нашего собственного сознания, и степень таланта - это прежде умение использовать их. Использование же скрытых резервов становится возможным только тогда, когда мы в полной мере овладевает тем, что лежит на оперативной поверхности. Можно утверждать, что многое в этой тайне открывается тем, кто овладел культурой мышления. Между тем культура мышления - это вовсе не ограниченный набор специализированных методов, пригодных для решения частных задач частных дисциплин, но нечто куда более глубокое. Поэтому единственным путем к овладению этими резервами сегодня остается только вдумчивый анализ и систематизация тех формально-логических действий и операций диалектической логики, лишь незначительная часть которых и затрагивается в настоящей работе. И ещё постоянная тренировка собственного сознания на решение интеллектуальных задач высшего уровня сложности, подобная той, которой ежедневно изнуряет себя любой честолюбивый спортсмен.
Любая организация начинается с малого, нельзя упорядочить все сразу. Организация нашего собственного сознания подчиняется этому же всеобщему закону. Но вместе с тем любой - даже самый малый - шаг в этом направлении это ступень в восхождении к вожделенной вершине. Ведь похоже, что и остающаяся до поры неподвластной ни формальной логике, ни диалектике глубинная сфера нашей психики дисциплинирующим воздействием этих вечных инструментов человеческой мысли также может вовлекаться в единый водоворот организации научного поиска. А значит, и усвоение тех пусть даже микроскопических элементов общей организации мышления, которые рассматриваются здесь, не может пройти бесследно. Но все же следует помнить и о том, что великие результаты могут быть достигнуты лишь великим трудом, поэтому только малого - недостаточно.
Мы сказали, что никаким количественным изменением нельзя перейти в иное измерение реальной действительности. Не существует формализованного алгоритмизированного механизма открытия нового, механизма творчества. (На языке философии все то, что поддается алгоритмизации, носит количественный характер, поэтому формальное преобразование известного и количественное его изменение - это практически полные литературные синонимы.) Но здесь нам могут возразить: такой механизм существует, - ведь именно его описывает философский закон перехода количественных изменений в качественные.
Этот сформулированный великим немецким мыслителем закон гласит, что бесконечное накопление количественных отличий невозможно, рано или поздно для любого объекта оно разрешается скачком, который вдруг разом переводит его в какое-то иное состояние. Но если так, то можно ожидать, что именно последовательное накопление и систематизация фактов сами по себе рано или поздно обязаны разрешиться очередным великим открытием. Однако жизнь показывает совсем другое: эти открытия чаще всего делаются людьми, которые овладели ещё не всей суммой знаний о своем предмете. Как правило, это молодые люди, и уже в силу этого обстоятельства багаж накопленных ими знаний значительно уступал багажу их наставников. Но все же вовсе не случай лежал в основе их успеха (хотя, конечно, встречались и случайности). Главное, что отличало их от своих собратьев по цеху, - это именно та дисциплина и культура мысли, о которых говорится здесь. Поэтому не усвоенный объем знаний, но именно способность вовлечь в направленный организованный поток мышления скрытые от многих резервы собственного интеллекта послужили ключом к открытию новых измерений нашего мира.
Но раз уж затронут закон перехода количественных изменений в качественные, необходимо остановиться и на нем.
Наиболее распространенным примером, иллюстрирующим его действие, является смена агрегатных состояний воды под воздействием постепенных температурных изменений. Известно, что мы можем нагревать или, напротив, охлаждать воду лишь до определенных пределов, за которыми она в сущности перестает быть водой.
Другим, столь же классическим, является пример биологической эволюции. Дарвиновская концепция эволюционного развития также предполагает постепенное накопление каких-то мелких индивидуальных отличий, которые с течением времени выливаются в формирование принципиально новых видов. Правда, сам Дарвин полностью исключает скачок, о котором говорит этот закон. Он неоднократно приводит изречение древних: "Природа не делает скачков". Но если быть строгим, то нужно сказать, что в действительности исключают скачок, вернее сказать, игнорируют существование его скрытой внутренней логики, и многие из тех, кто считает себя диалектиком. Мы ещё увидим это. Так что, если отвлечься от этого, теория Дарвина станет точной иллюстрацией действия этого диалектического закона.
Но в самом ли деле философия обусловливает поступательное восхождение к вершинам организации не чем иным, как механическим накоплением каких-то мелких количественных изменений?
Ни в коей мере.
Близкое к современному понимание соотношения философских категорий качества и количества было дано Гегелем (1770-1831), немецким философом, создавшим теорию диалектики. Ее основные положения были изложены в трех томах "Науки логики", (1812-1816).
Если перевести тяжелый язык Гегеля на более понятный и современный, то вкратце суть его учения о качестве и количестве сведется к следующему. "Качество" - это первая, самая абстрактная логическая категория, с которой начинается постижение любого объекта. В свою очередь "количество" - это уже некоторая конкретизация аморфных первичных представлений, которая прямо предполагает какую-то дифференциацию, систематизацию и градуировку всех возможных форм его проявления.
Но, обращаясь к Гегелю, очень важно понять ключевое для качественно-количественного анализа обстоятельство: любая шкала, которая формируется нами при упорядочивании первичных знаний о каком бы то ни было "качестве", оказывается применимой для градуировки его и только его проявлений. Мы уже говорили об этом в первой главе. Единого универсального "количества" в природе вообще не существует. Оно всегда индивидуально, и количественные характеристики любых вещей связаны с их индивидуальными особенностями. Поэтому для измерения каждого нового явления требуется уже какая-то своя, иная, шкала.
Полная совокупность разнообразных форм проявления одного и того же "качества" образует собой его полное "количество". Под полным "количеством" понимается весь спектр проявлений, в которых может существовать изучаемое нами начало. Подчеркнем это обстоятельство, ибо оно чрезвычайно важно для всех последующих рассуждений. "Количество", дифференцирует, систематизирует и градуирует все возможные формы проявления одного и того же "качества". При этом ни одна из них не может исключаться из его объема, ведь если хоть что-то выпадает из него, "количество" уже не полно, и, следовательно, его анализ, а значит, и анализ самого качества ещё не завершен.
Полное "количество", охватывающее собой без исключения все формы одного и того же "качества", означает собой ещё одну, вводимую Гегелем, логическую категорию - "меры". При этом вполне допустимо интерпретировать "меру" не только как "полное количество" какого-то определенного "качества", но и как "качественное количество", то есть как "количество", применимое к измерению, дифференциации, градации только этого и никакого другого "качества". Словом, "количество" никогда не бывает безличным, внекачественным, применимым к любому "качеству" вообще. Об этом мы тоже говорили.
Здесь - ключевой пункт, который означает собой то непреложное обстоятельство, что выход за пределы любой "меры" - это всегда выход не только в иное "качество", но и в совершенно иное "количество". Но ведь именно из этого пункта самым непосредственным образом следует, что никакое накопление количественных изменений неспособно вывести нас за пределы "меры", то есть сформировать принципиально иное "качество". Неспособно, что говорится, по определению, ибо уже по определению любое количественное изменение - это всегда изменение в пределах одного и того же "качества". Переход же в иное означает собой не что иное, как возможность чисто количественными изменениями выйти в область совершенно иного "количества". Так, например, двигаясь в пространстве из некоторого "пункта А" все время в одном и том же направлении, мы по преодолении какого-то критической дистанции, измеряемой в километрах, днях пути или любых других средств градуировки, вдруг переходим вовсе не в "пункт Б", но в область внутриатомных расстояний. Или последняя соломинка, которая, как кажется, должна была бы сломать хребет нашего верблюда, вдруг оказывается совсем не соломинкой, но денежной купюрой, которую мы пытаемся в виде взятки всучить государственному чиновнику.
Пример со сменой агрегатных состояний воды, о котором мы уже упомянули, на самом деле не доказывает вообще ничего. Обращение к нему способно подтвердить только одно - полное непонимание существа сложных явлений.