Повседневная жизнь древних славян была наполнена обрядами (календарными, семейными и т. д.), которые лежали в основе народных представлений об устройстве мира и определяли всю систему их представлений. Общий миропорядок «требовал» поддержания необходимого равновесия между миром людей и «тем» светом (миром предков, нечистой силы).
Мифологические персонажи имели свои характерные признаки: время появления (их нужно было ожидать в святки или Духов день, в полночь или в полдень); место обитания или появления на земле (дома, в хлеву, в бане, в воде, в лесу, в поле); определенный внешний вид; приносящие помощь или вред человеку, животным и т. п.
Каждый персонаж мог иметь и какие-то дополнительные признаки, в результате чего не всегда удается точно установить, имеем мы дело с одним и тем же персонажем или с разными. Так, болгарских русалок обычно представляли в виде красивых женщин с крыльями, длинноволосыми, в белом одеянии; появлялись они возле источников. Русалки-росены любили петь и танцевать, помогали в уборке урожая хлеба, винограда; к ним обращались для исцеления, но они могли и насылать болезни. Румынские же русалки описывались как нечисть исключительно вредоносная, связанная со стихией ветра, вихря, уродующая людей, сводящая их с ума. Эти крылатые девы любили танцевать и водили хороводы у воды, на полях, насылали болезни, отбирали у коров молоко.
Народная фантазия представляла вредоносные существа в виде животных, не очень любимых людьми, — змеи, волка или в образах дракона и фантастических мифологических персонажей, и действиях которых добро боролось со злом, а зло — с добром.
Злое существо называли бесом. Еще в египетской мифологии он вызывал страх. В древнеязыческих религиозных представлениях бесы — это злые духи. Следы такого употребления данного термина можно найти в архаических фольклорных текстах, особенно в заговорах. А не с ним ли связана в русском языке приставка с отрицательным смыслом «бес» (толковый — бестолковый, смышленый — бессмысленный и т. п.)? Из языческой терминологии слово попало в христианскую традицию и было использовано для перевода греческого слова «демон», зендского «див» или «дэв». В «Слове о полку Игореве» о диве рассказывается: «Див кличет на върху дерева… Див вържеся на землю…» Бесы — духи зла славянской мифологии — аналогичны злым духам самых различных мифологий.
«Чудо лесное поймано весною…» Лубок
Злыми духами в славянской мифологии были также «мары». Мара, маруха, мора, кикимора считались воплощением смерти, мора. Позднее Мара утратила связь со смертью, но сохранила, например в польских сказках, свой вредный для человека характер, способность к оборотничеству (помните — оборотни?) и т. п. Белорусская Мара — название нечисти, а также чучела, которое сжигают на костре в ночь на Ивана Купалу. Поэтому Марью в купальских песнях, легендах можно считать дальнейшей переработкой образа Мары.
В низшей мифологии[175] европейских народов, в которой господствовали демоны и духи, но еще не было богов, Мара — злой дух, воплощение ночного кошмара. Мара садится ночью на грудь спящего и вызывает удушье. В средние века считалось, что кошмары насылают ведьмы или дьявол.
Старинные моралисты называли наших предков людьми двоеверными. Еще в XV в. один католический священник записал свое мнение о русских верованиях: «Русские в такой степени сблизили христианство с язычеством, что трудно было сказать, что преобладало в образовавшейся смеси: христианство, принявшее в себя языческие начала, или язычество, поглотившее христианские верования».[176]
Сегодня некоторые исследователи говорят даже о «троеверии», полагая, что третий компонент составляет тот элемент язычества, которым за семь веков до официального крещения Руси успело пропитаться византийское христианство и который был воспринят восточными славянами как простая замена языческого пантеона набором христианских святых (Волос — Власий, Перун — Илья, Род — Николай). Однако данная версия вызывает серьезные сомнения, поскольку и христианские святые заменили не Киевский пантеон богов князя Владимира, созданный книжниками в соответствии со знакомыми им греческими и римскими стандартами, а местных, малоизвестных идолов и божков.
На Руси мифологические сюжеты черпали из разных источников, одним из которых были «Отреченные книги», принесенные с Запада. Однако к ним причислялись также те листы или тетрадки, в которые люди по собственной инициативе записывали народные заговоры, приметы и суеверные наставления. В списке книг, запрещенных церковью, были «Остролог» (его называли также «Мартолой», «Острономия» или «Звездочетец и Зодий»). Это — сборники астрологических записей (заметок) о вступлении Солнца в различные знаки Зодиака, о влиянии планет на счастье новорожденных младенцев, об их воздействии на судьбы целых народов и общественное благоденствие. Из них черпали предсказания о грядущих событиях — узнавали, будет мир или грянет война, урожай или голод, повсеместное здравие или моровая язва. К таким сборникам относилась и «Рафли» — астрологическая книга, разделенная на 12 схем и трактующая о влиянии звезд на ход человеческой жизни.
«Аристотелевы врата» — перевод средневекового сочинения, составление которого приписывалось Аристотелю. Книга эта, помимо нравственных наставлений, содержала сведения по астрологии, медицине, физиогномике. Она состояла из нескольких разделов, называемых вратами.
Широкое распространение имела книга «Громник» («Молник»), включавшая сведения по месяцам о состоянии погоды, о будущих урожаях, которые связывали с громом или землетрясением, с ударом молнии.
«Колядник» содержит роспись примет по дням недели, на которые приходится Рождество Христово: если, скажем, в данном году оно приходится на среду, то будет зима великая, весна дождливая, жатва добрая…
«Мысленник» — это сборник апокрифических, т. е. не признававшихся церковью и не включенных в ее каноны, сказаний о создании мира и человека.
В «Волховнике» были собраны приметы; в «Соннике» — толкования снов; в «Путнике» рассказывалось о злых и добрых встречах; в «Зелейнике» — о волшебных и целебных травах (зельях) с указанием заговоров, употреблявшихся в народной медицине. «Чаровник» — это сказание о блуждающих оборотнях, «Метание» — книга гаданий с помощью жребия, «Альманахи» — календари с разными астрологическими предсказаниями.
Чудо морское. Лубок
Но в древности такие книги не только запрещалось читать: тех, кто имел их, предавали суду и даже казнили. Сжигались книги, музыкальные инструменты и все, кто слыл колдуном, ведьмой или просто знал и делал заговоры, как, например, при врачевании.
Заговорам приписывалась магическая сила, способная вызвать желаемое состояние. Они самым тесным образом связаны с мифом. Согласно А. Н. Веселовскому, в заговорах выражалось стремление повторить на земле, в практической деятельности человека те процессы, которые, по понятиям язычника, производятся на небе неземными силами. В заговорах дана подробная классификация космических и человеческих функций. Вот характерное для заговоров направление проникновения «внутрь»: кровь — плоть — сухожилие — кость — мозг; путь «во вне»: дом — сени — двор — поле — лес — горы — моря, с указанием порога — дверей — ворот — дороги. В этом отношении заговоры могут рассматриваться как важнейший источник, помогающий уяснить суть мифологических представлений о пространстве и времени.
В древности заговоры широко использовались в ритуале врачевания. К примеру, древнеегипетское врачевание предполагало ритуал и заговор: «Ра мучается спазмами, Гор делает статую Изиды — дитяти, гелиопольские боги волшебством отсылают боли Ра в эту статую». Включались в заговоры и божества: скажем, древнеиндийский бог Варуна, связанный с водой и мировым океаном, участвовал в заговорах против водянки. Заговоры балтийских славян от грозы или от прострела содержали обращения к Перуну-Перкунасу.
Вот славянский заговор от пореза.
На море, на Океане, на острове на Буяне лежит бел-горюч камень Алатырь, на том камне Алатыре сидит красная девица, швея-мастерица, держит иглу булатную, вдевает нитку шелковую, рудожелтую, зашивает раны кровавые. Заговариваю я раба (имя) от порезу. Булат, прочь отстань, а ты, кровь, течь перестань.
А вот заговор от осиного укуса:
Оса, мать всем осам, ты мне не мать. Осятки-детки, всем детям детки, вы мне не детки. Беру я закручень-траву, сушу во сыром бору, жгу в зеленом лугу. Осятки, летите на дым; оса, беги в сырой бор! Слово — замок, ключ — язык!
За ворожбу и чародейство наказывали, ссылали в дальние места, заключали в монастыри, а бывало, и сжигали. Однако несмотря на противодействие церкви, старинные обычаи жили и во дворце, и в боярской палате, и в крестьянской избе; они же были и основой народных мифологических сказаний.
Звери по своим инстинктам и привычкам, по движениям, крику, бегу, как и птицы по полету, искони служили для человека символическими выражениями различных явлений природы и собственной духовной жизни. В их поведении и повадках он усматривал игру свойственных ему самому страстей, пороков и добродетелей. Свои знания о земных животных древний славянин переносил в воображении на небесные атмосферные явления. Так, свист ветра, гром молнии, тучи, застилающие солнце, снег и дождь он объяснял криком, бегом и борьбой различных небесных зверей, птиц, огненных змей. Обращаясь к внутреннему миру своих чувств и мыслей, древний славянин находил повод для аллегорического сравнения себя с известными животными, обозначил их именами и переносил их имена на самого себя. Так возникли аллегорические названия некоторых народностей: фряг — лев, сарацин — вепрь, литвин — тур, турок — змей, румын — выдра и т. п.
В основе таких представлений лежали положительные или отрицательные качества. Со временем мифическая символика исчезла, а в новейшие, христианские времена в образах животных стали сатирически изображать людские страсти и пороки.
Все басни и сказки о животных восходят к самым древним временам, когда существовали чисто мифические предания, и даже древнегреческому баснописцу VI в. до н. э. Эзопу принадлежит честь лишь первой литературной обработки этих древнейших сказаний. Эта обработка придала им новую форму сатирического рассказа, целью которого было моральное нравоучение.
На Руси сказания долго сохранялись в их первозданном виде — как народные сказки, тогда как на Западе в XII в. эти мотивы образовали так называемый звериный эпос. В ХIII в. сформировались три главных эпоса, героем которых был Лис (латинский Reinardus Vulpus, французский Roman de Renard, южно-немецкий или саксонский Reineke Voss. Английские, голландские, шведские переводы и переработки появились позднее — в XIV в.).
Частично эти сказания попали в поэзию южных славян. В русской народной поэзии не сложились столь пространные эпопеи о жизни животных, но к образам диких зверей в древних русских сказках добавились типичные черты, характерные для зверей в западноевропейских сказаниях, особенно волка и лисы. Вспомним сказки о хитрой лисе и глупом волке. С детства мы знаем сказку о том, как лиса притворилась мертвой, заставила мужика поднять ее и положить на телегу, на которой он вез рыбу. По дороге лиса разбросала рыбу и сама сбежала. Встречается ей волк и просит у нее рыбы, а она ему отвечает: «Сам налови!»
До этого момента содержание сказок о лисе и волке у всех славянских народов было одинаковым, но дальше их сюжет в разных странах развивался по-разному. На Руси под влиянием северного климата она получила и соответствующее продолжение: русская лиса учит волка опустить хвост в прорубь, чтобы наловить рыбы. Хвост примерзает. Волк не может убежать и от боли и холода начинает выть. Утром прибегает народ и бьет волка…
Помимо басен и сказок, самостоятельную область рифмованных рассказов и мифологических сведений о животных составляли «Бестиарии», или «Физиологии», имевшие большой успех и влияние на различные искусства — архитектуру, витражи, нумизматику, геральдику. Собственно, они были продолжением древнейших сведений о животных, собранных Плинием и Элианом еще в античные времена, хотя эти сведения более справедливо отнести к миру чудес, чем к зоологии. Под пером византийских писателей они обрастали новыми фантастическими сюжетами, к которым примешивались мифические представления Индии и Сирии.
На Русь эти мифологические образы попали из переводной болгарской, византийской, греческой и другой литературы, в которой было много переводных сказаний, но в ней они приобрели близкие русскому характеру черты, известные еще по русским былинам и сказкам. В «Бестиариях» и «Физиологиях» реальные сведения о разных народах и животном мире дополнялись легендами. Подобным сборником была «Палея», которая состояла из библейских апокрифических сочинений, отступавших от официальных, церковных.
В одном апокрифе повествуется о Китоврасе — мифологическом существе, получеловеке-полуконе. Центральная фигура этого сказания — царь Соломон, прославившийся своей мудростью. Вообще в разных сказаниях о Соломоне Китоврас выступает то как его брат и сподвижник, то как враг и соперник. Одно из апокрифических сказаний «Палеи» XV в. знакомит нас с особо прославившим Соломона строительством Храма, в котором должен храниться «ковчег завета».
Заготовив огромное множество камней (переносили их с горы Офил семьдесят тысяч рабочих), Соломон вдруг подумал, что у него нет приспособления, с помощью которого можно тесать и резать камни. Говорят, правда, такое чудесное приспособление есть, но его знает только Китоврас.
И вот, узнав, где обитает это существо, Соломон решил пленить его. К захвату он тщательно подготовился: приказал сковать прочную железную узду, а посланцам дал с собой овечьих шкур, запас вина и меда.
В далекой пустыне, где жил Китоврас, было три колодца, из которых он часто пил. По указанию Соломона «бояре» вычерпали из них воду и, заткнув дно овечьими шкурами, заполнили два колодца вином, а один медом, сами же спрятались невдалеке.
Почувствовав жажду, Китоврас пришел к колодцам. Их содержимое так понравилось ему, что он выпил все сразу и крепко уснул. Воспользовавшись этим, Соломоновы посланцы обуздали его железной уздой и привели к царю. Три дня Соломон не допускал его к себе, а потом наконец объяснил, зачем тот ему так понадобился. Пленнику пришлось раскрыть свою тайну.
«Есть птица, — сказал он, — зовут ее Страфиль. Перья ее крепче стали и булата, и режут ими кости и камни. Живет Страфиль на синем море. Когда она встрепенется, все море колышется. Она так велика, что держит белый свет под своим правым крылом». Перья этой птицы и помогли Соломону успешно закончить строительство.
Семь лет Китоврас оставался в его царстве. Возгордившись своей мудростью, Соломон позвал его к себе и сказал: «Вот, я хоть и человек, а сумел справиться с тобой, мощным зверем». Обиделся Китоврас и ответил: «Силу мою, Соломон, ты еще не видел. Если хочешь узнать ее, сними с меня узду и дай мне с руки твой перстень».
Не ведая беды, Соломон так и поступил. А Китоврас, проглотив перстень, распростер крылья и закинул Соломона на самый конец земли…
Последняя сцена изображена на Васильевых вратах (по имени создателя) Троицкого собора в городе Александрове Владимирской области. Данное крупным планом, мифическое существо держит за ноги маленькую фигурку царя, а высоко поднятое крыло готово нанести сокрушительный удар. Не случайно художник изобразил Соломона и Китовраса такими разными по величине: в народном искусстве значимость персонажей всегда подчеркивалась местом и размером. А ведь именно Китоврас превзошел Соломона своей хитростью и силой.
Слово «китоврас» греческого происхождения, однако истоки самого образа следует искать на Востоке, в Древней Индии. Там такое же мифическое существо называлось Гандарву, откуда скорее всего и появилось второе имя Китовраса — Кентавр. По индийским легендам, Гандарвы — это темные демонические существа, духи, способные легко перемещаться и принимать любой облик. Своим волшебным пением они могли вызывать из моря страшных чудовищ, топить корабли. Похоже, именно от них получил Китоврас крылья и волшебную силу.
Полюбившееся на Руси сказание о Китоврасе в XVI–XVII вв. заметно обрусело. Переосмысляя иноземные повести и легенды, наши предки оставляли лишь тех героев, которые были близки им по духу. Китоврас-Кентавр привлекал не только своей невиданностью: в русском фольклоре конь и человек так тесно связаны друг с другом, словно слиты в единое существо.
Введя коня-человека в число своих героев, наши предки наделили богатыря собственными достоинствами: утратив крылья и злую силу, он стал мужественным и благородным, сильным и смелым. Он вошел в самые популярные сказки, сражаясь бок о бок с Бовой Королевичем и Ерусланом Лазаревичем. Конь-человек в этих широко распространенных сказках описывается так: «Сильный богатырь, а имя ему Полкан, по пояс — пёсьи ноги, а от пояса, что и прочий человек, а скачет он каждый скок по семь верст». Даже имя свое Кентавр-Китоврас на Руси сменил на более близкое русскому человеку имя Полкан («полу-конь»).
В древнейших государствах Ближнего Востока Вавилонии и Египте около 3 тыс. до н. э. еще почти не знали лошади. Например, в древней стране южного Двуречья (юг современного Ирана) в государстве Шумер было изобретено колесо и повозки. Люди умели запрягать ослов и онагров (мулов), лошадь называли «ослом северных гор» (опять северная прародина — на северных горах!). Даже в известных законах царя Хаммурапи (1795–1750 до н. э.) в Вавилонии лошадь не упоминается. Преимуществами лошади, ее силой и скоростью впервые научились пользоваться народы, которые жили на территории нынешней Турции и Ливана и входили в состав Хеттского союза (вспомним об индоевропейских корнях хеттского языка). Они изобрели боевую колесницу и тем самым повлияли на окружавший их мир, поэтому все второе тысячелетие до н. э. иногда называют эрой боевых колесниц. Автором первого из найденных текстов произведения о лошадях, написанного на глиняных дощечках за 1350 лет до н. э., был начальник конюшен хеттского царя Киккули.
Вряд ли С. Есенин читал этот трактат, но в своих замечательных «Ключах Марии» он описал русское восприятие коня провидчески.
Конь как в греческой, египетской, римской, так и в русской мифологии есть знак устремления, но только один русский мужик догадался посадить его к себе на крышу, уподобляя свою хату под ним колеснице. Ни Запад, ни Восток, взятые вместе с Египтом, выдумать этого не могли, хоть бы тысячу раз повторили себя своей культурой обратно. Это чистая черта Скифии с мистерией вечного кочевья. «Я еду к тебе, в твои лона и пастбища, — говорит наш мужик, запрокидывая голову конька в небо».<sup>[177]</sup>
«Сивка-бурка». Чудесного коня в русских сказках называют так: «Сивка-бурка-вещий каурка». Эпитет «бурый» родствен словам «буря», «буран» и означает то же, что «метель», «вихрь», «бурлить», «шуметь», «бушевать». У бурого коня шерсть напоминает цвет грозящей бури. В целом ряде славянских народных сказаний буйные ветры, ходячие облака, грозовые тучи, быстро мелькающая молния называются небесными конями.
Будучи олицетворением порывистых ветров, бури и летучих облаков, сказочные кони наделялись крыльями, что роднило их с мифическими птицами, а дополнительными эпитетами «огненный», «огнедышащий» награждались кони с ясным солнцем или месяцем во лбу, с частыми звездами по бокам. «Золотогривый», «золотохвостый» или просто «золотой конь» служит поэтическим образом солнца.
Вот как в русских народных сказках описывались Сивка-бурка или вообще богатырские кони.
Добрый конь осержается, от сырой земли отделяется, поднимается выше лесу стоячего, чуть пониже облака ходячего; из ноздрей огонь-пламя пышет, из ушей дым столбом, следом — горячие головешки летят; горы и долы промеж ног пропускает, малые реки хвостом застилает, широкие перепрыгивает.
Изображение коней в славянской иконографии насквозь проникнуто мифологическим символизмом.
В западнославянских сказках мы находим те же описания: «Зашумели ветры, заблистали молнии, затопали копыта, задрожала земля, и показался конь из коней; летит как вихрь, из ноздрей пламя, из очей искры сыплются, из ушей дым валит…» Данные описания представляют собой точное отражение древнепоэтических воззрений на природу: дивному богатырскому коню приданы все свойства грозовой тучи. Это и бурый цвет, и необычайная скорость, и полеты по поднебесью, и способность перескакивать через моря, горы и пропасти, и жгучее пламя изо рта, и топот, от которого земля дрожит.
Водяные кобылицы. В народных сказках говорится о морских или водяных кобылицах, выходящих из глубин вод. Купаясь в горячем молоке этих кобылиц, добрый молодец становится юным, могучим, красивым, а враг его, делая то же самое, погибает.
В Хорватии кобылицы назывались кобылицами вил, так как в образе вил славянская мифология олицетворяла грозу с всполохами молний и связывала с образами Бабы Яги или ведьмы. В южно-славянских странах был такой миф: молодец, желающий добыть чудесного коня, поступает на службу к бабе-чаровнице и пасет буйных кобылиц, в которых превращаются ее собственные дочери.
На Руси считалось, что ведьмы превращаются в кобылиц и бешено носятся по горам и долам. Молоко мифических кобылиц — живая вода, дождь, проливаемый тучами. Купаясь в молоке, сказочный герой становится силачом и красавцем. Подобно языческим богам и богиням, сказочные герои и героини переносятся в дальние страны не только на богатырских конях, но и в летучих колесницах, которые мгновенно появляются и исчезают в повозках-невидимках. Такие колесницы и повозки тождественны ковру-самолету и плащу-невидимке: это различные метафоры облака.
«Чудо архангела Михаила о Флоре и Лавре» и «живой огонь». Приглядимся к некоторым иконописным сюжетам с изображением коней. Вот, например, сюжет «Чудо архангела Михаила о Флоре и Лавре». На иконе изображен архангел в рост, лицом к зрителю, а вполоборота к нему — святые Флор и Лавр. Под ними два коня — черный и белый. Архангел Михаил вручает Флору и Лавру поводья разномастных коней. Но вот загадка: почему на иконе сугубо древнерусский сюжет? Дело в том, что до того, как ранневизантийские легенды аналогичного содержания появились на Руси, в них близнецы Флор и Лавр не имели к коням никакого отношения, а были каменотесами, и только. Еще Дмитрий Ростовский — церковный деятель эпохи Петра I вынужден был признать, что сюжет иконы прикрывает неведомую языческую басню… Позже к тому же выводу пришли и ученые-историки. По их осторожному предположению, близнецы Флор и Лавр заменили античных богов Кастора и Полидевка, тоже близнецов — Диоскуров, сыновей Зевса.
Заметим, что близнецы-всадники типа Диоскуров были известны во всем древнем мире. В Индии это — ашвины, были они у германцев, балтов и у славян. Когда в России праздновали память Флора и Лавра, то в этот день полагалось обводить коней вокруг церкви, а затем гнать их меж двух костров, зажженных от «живого огня». «Живым», особенно «священным» считался огонь, добытый трением дерева о дерево, т. е. «хранящийся в дереве».
Из описания позднего крестьянского обычая видно, что Флор и Лавр были причастны к коневодству. Огненные ритуалы с «живым» огнем, пламенем дают ясно понять, что Флор и Лавр заняли место языческих коней-богов, некогда чтившихся славянами. Античные Диоскуры вообще не связаны с культом огня, связь эта прослеживается только в Иране. Даже римские императоры заимствовали из иранских дворцовых ритуалов особые церемонии с огнем.
Персидский культ огня повлиял на весь древний мир, на буддийское и восточно-христианское искусство, а возможно, и на старинные славянские обряды: ведь огненные ритуалы в праздновании дня Флора и Лавра очень стары. Известны они и у скифо-сарматских племен.
Ну а кто же был на месте архангела Михаила? От него — исчезнувшего божества — остались лишь черный и белый кони, олицетворявшие ночную тьму и дневной свет. Эти вышедшие из старого солнечного мифа языческие символы (белый конь — образ дня, черный — образ ночи) встречаются еще в гатах Авесты — священной книги персидских зороастрийцев. А с конями и двумя спутниками изображался иранский бог Митра, которого, по всей вероятности, мы и видим на иконе «Чудо о Флоре и Лавре». Данное предположение доказывает и скульптура V в. н. э. из Хайрахане в Северной Индии: вверху сидит Митра, по правую и левую руку от него видны два маленьких божества, внизу — два оседланных коня. Спутники Митры — тоже близнецы, иранские двойники античных Диоскуров, поскольку те и другие символизировали утреннюю и вечернюю зарю.
Все это говорит о том, что еще в иранских мифах встречаются те идеи и персонажи, которые отображены на иконах русских мастеров-иконописцев. Ни античные, ни христианские сюжеты не дают такого совпадения общей композиции отдельных деталей и внутреннего значения. Солнечное божество, его спутники-близнецы, т. е. зори утренняя и вечерняя, наконец, два коня (черный — ночь, белый — день) — вот что изображалось в митраистской скульптуре и на древнерусской иконе.
Этот вывод подтверждает и археолог В. Городцов в изданной в 1926 г. книге «Дако-сарматские элементы в русском народном творчестве»: на крестьянских вышивках Русского Севера автор выделил набор композиций, воспроизводившихся в первом тысячелетии до н. э. на скифо-сарматских украшениях.
Змеиное многообразие. Змей представлен почти во всех мифологиях мира как символ, связывавшийся, с одной стороны, с плодородием, землей, мудростью, с женской производящей силой, водой, дождем, а с другой — с домашним очагом, огнем (особенно небесным), а также мужским оплодотворяющим началом. Изображения змея находят еще в искусстве верхнего палеолита. Культ змея был широко распространен в Триполье, где он олицетворял пробуждение природы, весну. На глиняных женских статуэтках змей часто изображался как существо, охраняющее и оплодотворяющее женщину. Без змея не обходится почти ни один керамический сосуд трипольцев, но у них он не всегда представлялся добрым защитником очага.
Уже в те далекие времена люди подчеркивали его двойственность. В представлениях трипольцев, наверное, жил какой-то злой змей — дракон, ассоциировавшийся с ужом. Такой уж изображается, как правило, на крышках сосудов снаружи и изнутри, а вид у него свирепый — круглые глаза, большие рога, крылья-когти. Двойной спиралью уж обвивает сосуд, то отпугивая, то угрожая каждому, кто хочет прикоснуться к нему.
Видимо, спираль была для трипольцев символом того, чему они поклонялись или чего боялись, возможно, чего-то непостижимого, но вечного: смены ли времен года, дня и ночи, таинства жизни и смерти, вращения звездного неба или кругового движения солнца, т. е. того, что они видели, но постичь им было не дано. Спираль служила для них знаком виденного, а может быть, и его смыслом.
С времен верхнего палеолита известно противопоставление змей и птиц, получившее продолжение в раннеевразийском искусстве: птицы как животные верхнего мира, змеи — нижнего. Однако на смену этому противопоставлению пришло соединение признаков змеи и птицы в образе летучего крылатого коня — дракона. Сопоставление образов змеи и коня привело к появлению мифологического образа змеи-дракона с головой коня и телом змеи.
В качестве символа плодородия змей получил особое распространение на Крите и Кипре, где найдены изображения женщин (жриц) со змеями в руках. В Египте богиня плодородия и урожая Рененутет предстает в образах кобры или коброголовой женщины.
Змея была одним из атрибутов греческой богини мудрости Афины. В скифоиранской традиции известна богиня со змеиными ногами и двумя змеями, растущими из плеч. Древнеиндийский мировой змей держал на себе землю. Сходную космическую функцию держателя Земли выполнял и мировой змей в скандинавской и египетской мифологиях. В первой это был змей Мидгарда-Ермунганд, живущий в океане и опоясывающий всю Землю, а во второй — змей Мехента, окружающий Землю.
Самые популярные в русском эпосе Змей Горыныч и Тугарин Змеевич крылаты, и потому это скорее всего драконы. Есть в русских сказках и Змея (женского рода), которая прозревает единожды в году на Иванов (Купалы) день, и тогда она бросается на человека или зверя, пробивая свою жертву насквозь (похожее поверье есть и в западноевропейской мифологии о змее, которая стрелой влетает в пасть крокодила и пробивает ему бок). В славянской мифологии змеи имеют своего царя, имя которого Василиск.
Согласно народным поверьям, змей обладает демоническими свойствами и богатырской силой, он знает целебные травы, имеет несметные богатства и живую воду. Иногда змей предстает как страшное чудовище, превращающееся в красавца и вступающее в незаконные связи. Эти «второстепенные», «побочные» представления связаны с основным — с образом огненного змея, олицетворявшим действительное явление природы — молнию, изгиб которой и в самом деле напоминал древнему человеку змею на земле, а на небе — падающую звезду, ибо звезда казалась ему тождественной сверкающей молнии.
В русской летописи в записи под 1556 г. читаем: «Бысть знамение того места, где звезда пала на небеси, явися яко змий образом без главы стояше… ино яко хобот хвост сбираше, и бысть яко бочка и спаде на землю огнем и бысть яко дым по земли». Многие предания отождествляют змея с грозовой тучей. Сам эпитет змея «огненный» свидетельствует о его связи с грозовым пламенем.
Издревле поражала человека живучесть змеи. Продолжая извиваться, ее изрубленное тело вызывало трепет и благоговение перед ее особой жизненной силой. Существовало ритуальное убийство змей. Змея могла укусить смертельно, и поэтому олицетворялась с силами зла, тьмы, преисподней. В греческой мифологии есть миф о Тифоне — чудище с сотней змеиных голов, способных лаять, шипеть, рычать.
Тифон вступает в брак с Ехидной — полудевой, полузмеей с прекрасным ликом, но ужасной в своей змеиной сущности; и от этого брака рождаются такие же страшные чудовища — Химера, опустошавшая Грецию, Лернийская гидра, похищавшая скот и тоже опустошавшая земли в окрестностях Лерны, и другие. Тифон, низвергнутый под землю в наказание за бунт против Зевса, лежит там связанный и изрыгает пламя, сотрясая почву.
Змей и орел. Схватка змея с орлом, являвшимся олицетворением добра и света, — очень древний и распространенный мотив. Следы его находят на кубке Шумерского правителя Гудеа (XXII в. до н. э.); в известных образах Георгия-победоносца, побеждающего змея на русских иконах, и «фракийского всадника»; в отлитом из металла Медном всаднике в Санкт-Петербурге. Во всех этих изображениях всадники ассоциировались с орлами. В печатных гравюрах торжество добродетели воплотилось в образе орла с побежденной змеей в когтях.
В индуистских мифах также живописуется битва между мудрым змеем Нагом и птицей Гарудой. Дочь Нага в облике девушки с истинно змеиной хитростью вырвала любовь у целомудренного юноши Арджуны. «Ты обязан помогать несчастным, — сказала она, — а разве я не несчастна в любви к тебе?»
В античные времена змея в когтях орла нередко трактовалась как символ победы патриархата над матриархатом: змея означала в таком случае женское начало и сакральную (тайную) мудрость. Гомеровские греки считали орла с окровавленной змеей в лапах добрым предзнаменованием, означавшим, что Троя падет: Орел-Зевс одолеет змеиное «женское» начало, ибо кто, как не Афродита, толкнула Елену нарушить святой закон патриархата и бежать с Парисом.
На острове Корфу почитали богиню Медузу, которая в греческой мифологии превратилась в чудовище. Вид его был ужасен: крылатое, покрытое чешуей, со змеями вместо волос, с клыками, со взором, превращающим все живое в камень. А ведь при матриархате змеиные атрибуты Медузы означали лишь бессмертие и святость… Медуза стала одной из горгон, она была бессмертна. (Согласно одному из мифов, Персей отрубил ей голову и из ее крови родился Пегас — крылатый конь, олицетворявший поэтическое вдохновение.)
Письменная «Змеиада». В «Ветхом Завете» змей (теперь уже мужского рода) стал дьяволом-змием. Через него в мир вошел страх. Но и проклятый Богом змей продолжал оставаться символом мудрости.
Христианам змея представлялась существом двуликим, воплощавшим в себе одновременно добро и зло. В средневековом «Бестиарии» можно прочесть, что мудрость вызывала опасливое недоверие. Моисей в пустыне оберегал соотечественников от хворей и змеиных укусов с помощью Медного Змия.
Во II–III вв. в книге «Физиолог» появился такой рассказ.
Змея, почувствовав, что стареет и слабеет, начала поститься и закончила лишь тогда, когда у нее отслоилась кожа (пост продолжался 40 дней и 40 ночей). Затем змея нашла расщелину, проползла в нее, сбросила старую кожу и помолодела…
Змея, сбрасывающая старую кожу, была привычной иллюстрацией средневековых бестиариев, в которых она занимала срединное положение между двумя группами животных: между вымышленными и вполне реальными, но наделенными невероятными свойствами. Змею изображали и с женским телом, и с львиным, и со скорпионьим, с бесчисленными головами. Вольный полет фантазии со временем превратил змею в оборотня Василиска, в летучего змея — дракона, в аспида. Согласно одной из версий, египетская царица Клеопатра именно аспида заставила ужалить себя, по другой версии, ее укусила фантастическая змея — «гипнал», от укуса которой человек засыпает и умирает во сне.
Страницы рукописей и фронтоны средневековых храмов украшали изображения и самой ужасной из змей — эморриса, который, по сказаниям, выжимал из людей всю кровь. В древних преданиях рассказывалось о том, что в Аравии обитает змея-сирена, способная мчаться быстрее лошади, а в Италии боа-удав выдаивает коров.
Встречающаяся во всех славянских странах гадюка — «порождение ехидны» — описана в «Бестиарии» как весьма зловредное создание. Человеческое воображение шло от образа мирового змея как символа Вселенной, обнимающего время, вечность и бессмертие, обвившего планету кольцом и ждущего конца мира, чтобы проглотить ее, к заурядному «запечному змею» — разновидности домового. Таким он был у западных славян и очень напоминал индийского Нага.
В русских народных преданиях Кощей Бессмертный появляется чаще всего в образе змея. Кощей играет ту же роль скупого хранителя сокровищ и опасного похитителя красавиц, что и змей: оба они одинаково враждебны сказочным героям и свободно заменяют друг друга, так что в одной и той же сказке в одном варианте действующее лицо — змей, а в другом — Кощей.
В польской сказке подземный король Кощей Бессмертный выступает вместо Морского царя. В первоначальном значении Морской царь — это бог дождевых туч, затмевающий светлое солнце, а в поэтическом контексте — похищающий златокудрую деву. Встречающиеся в старославянских памятниках «кощь» и «кошть» переводятся как «сухой», «тощий», «худой», и им родственно слово «кость». Глагол «окостенеть» употребляется в смысле «застыть», «оцепенеть», сделаться твердым, как кость или камень от сильного холода. Слово «кощей», возможно, сначала применялось в качестве эпитета, а потом и как собственное имя демона — иссушителя дождевой влаги, представителя темных туч, окованных стужей. Он появляется в зимнее время, когда тучи как бы застывают, превращаются в камни и не дают больше плодоносных дождей, а потому земля лишается своей производительной силы.
Еруслан Лазаревич. Лубок
В народе до сих пор именем «Кощей» называют старых скряг, иссохших от скупости и дрожащих над затаенным сокровищем (золотом солнечных лучей и живительной влагой дождя). Народная сказка приписывает Кощею и обладание гуслями-самогудами, которые играют так искусно, что всякий невольно заслушивается их до смерти — метафора песни, которую заводят суровые осенние вихри, погружающие в оцепенение, долгий сон всю природу.
Видимо, и Баба Яга — вещая сказочная старуха, заправляющая вихрями и бурями, тоже родственна со змеем и зовется Баба Яга — костяная нога. В старорусском языке были выражения «кощуны творить», «кощунствовать», что означало совершать действия, приличные колдунам и дьяволам. Диалектное «костить» значило «бранить». В русских сказках Кощей «чует русский дух», в заговорах произносится заклинание против Кощея-ядуна.
Кощей и Марья Моревна. В одной русской сказке юный царевич, образ которого явно связан с богом-громовником, женится на Марье Моревне, прекрасной королевне. Ее воинственный характер, неописуемая красота и прозвание «Моревна» (дочь моря) указывают на то, что это — славянская Лада, богиня весны, в образе которой соединились представления о весеннем солнце и о дожденосной облачной деве. Солнечные лучи метафорически уподоблялись ее золотым волосам.
…Брак прекрасной королевны и юного царевича непродолжителен: Марью Моревну похищает Кощей Бессмертный, закованный в цепи (холод, лед зимой), которые он легко разрывает, лишь только ему удается напиться воды весной, когда тает снег. Сорвавшись с цепей, Кощей крадет красавицу и уносит ее далеко в свои горы и подземные пещеры.
Царевич отправляется на поиски, в чем ему помогают силы природы — ветер, гром, дождь (их олицетворения — птицы сокол, орел, ворон). Царевичу удается увезти Марью Моревну из заточения, но Кощей (или змей) быстро нагоняет их на своем славном коне, отнимает царевну и снова запирает в неволе. Тогда царевич решается добыть себе такого коня, который был бы сильнее и быстрее Кощеева, и за трудную службу у Бабы Яги достигает своей цели.
Он во второй раз вызволяет и увозит Марью Моревну. Кощей опять пускается в погоню, но богатырский конь Ивана-царевича убивает его своим копытом.
Этот вариант народного эпоса рисует весеннюю грозу, когда красавица-Солнце то выходит из-за туч, то снова заволакивается ими, пока добрый молодец-громовник (царевич) не осилит эти тучи. Образ коня у царевича соответствует образу греческого Пегаса: как тот ударом копыта творил источники, так этот поражает копытом Кощея, т. е. уничтожает тучу, заставляет ее пролиться на землю обильным дождем.
Тайны Кощея. В других вариантах сказки Иван-царевич отыскивает Кощееву смерть. Но смерть Кощея далеко скрыта: на море, на океане, на острове Буяне есть зеленый дуб, под дубом тем зарыт железный сундук, в том сундуке сидит заяц, в зайце — утка, а в утке — яйцо. Стоит только добыть то яйцо, раздавить его — и Кощей умирает.
По сюжету еще одной сказки, красавица-царевна выведывает у Кощея его тайну, сообщает ее царевичу, и тот отправляется на чудесный остров.
Долго идет он путем-дорогой. Голод донимает его. Тут летит ворон (ястреб или сокол). Иван-царевич прицеливается, но ястреб говорит человеческим голосом: «Не убивай меня, я тебе еще пригожусь!» Пожалел Иван-царевич ястреба. Потом ему встречаются медведь, затем волк, и сцена повторяется. Наконец, видит царевич: лежит на берегу щука, не в силах добраться до воды. «А, попалась, зубастая, — говорит Иван-царевич. — Я тебя поймаю и съем». «Не ешь меня, царевич, — отвечает щука. — Скоро я сама тебе пригожусь». Преодолел, пересилил свой голод царевич, добрался до острова, вырвал из земли зеленый дуб с корнем, отрыл железный сундук, но не знает, как его отпереть. Тогда явился к нему медведь и помог в беде. Из сундука выскочил заяц, и не успел он скрыться, как за ним погнался волк, догнал зайца и принес царевичу. Тот распорол его острым ножом. Из зайца вылетела утка. Царевич разрезал утку, стал вынимать яйцо, я оно упало в море. Но тут помогла ему щука и подняла яйцо со дна морского.
В сказках Кощей сообщает свою тайну в виде загадки, за метафорами которой стоят те же образы природы. «На море, на океане, на острове Буяне» означает: среди небесного океана, в блаженной райской стране высится дуб, а под ним сундук зарыт. Дуб тот — это и дерево Перуна, и ясень Игдрасиль, из-под корней которого струится живая вода дождя (поток, ручей). Сундук (в некоторых вариантах — гора, камень, подземелье) — метафоры тучи, скрывающей в своих недрах солнечные лучи и дождевые ключи (колодец, пруд или озеро). Закованная в зимнюю стужу туча сравнивалась с окованным железными обручами сундуком, в котором до поры до времени покоятся могучие силы грозы. У дождевого источника встречаются дракон, заяц, утка — все это мифологические обозначения грозовых туч. Описывая весеннюю грозу, древние славяне заставляли героя сокрушать железные запоры и вступать в борьбу с облачными демонами; подвергаясь ударам грома и молнии, порывам ветра, тучи постоянно меняют свою форму и принимают различные фантастические образы, возникающие один из другого.
Эпитет Кощея «бессмертный» связан с тем, что после окончания летней половины года зима вновь овладевает миром и властвует над ним до следующей весны. После победы над Кощеем Перун выводит из-за темных облачных затворов богиню летнего плодородия и вступает с ней в торжественный брачный союз. Оттого смерть Кощея, согласно сказочным преданиям, скрывается там же, где и любовь заколдованной красавицы, временно охладевшей к своему супругу. Погибает Кощей, и возвращается любовь красавицы-царевны к покинутому ею царевичу. Захватывая светлую красавицу, богиню летнего плодородия в свои мрачные объятия, Кощей, по свидетельству народного эпоса, вступает с ней насильно в любовную связь, и связь эта продолжается до того времени, пока не победит его Иван-царевич или могучий бог-громовник.
Со Змеем Горынычем связывали не только Кощея Бессмертного, но и дивов. У сербов «див» означает «чудовище», «великан», «гигант», у болгар — «бурный вихрь». Собственно слово «див» имеет значение «светлый», «блестящий». Индоевропейцы употребляли это слово в качестве названия небесного свода. Но так как, с одной стороны, небо есть царство грозовых туч, с которыми ассоциировалось представление о демонах мрака, чудовищных змеях и великанах, а, с другой стороны, в самих сверкающих молниях наши предки усматривали падших, низверженных с неба духов, то слово «див» стало употребляться для обозначения нечистой силы и великанов. Дивов славяне называли еще Чудом-юдом. Это название приписывалось и морскому царю, и водяному змею, а иногда лешему или домовому.
Дедушка водяной, водяной шут, водяник, водовик, топелец (польск.), водник (чешск.), водний мож (словенск.) — все это в славянской мифологии воплощения стихии воды как отрицательного и опасного начала, злой дух. Чаще всего он выступает в облике мужчины с чертами животного (лапы вместо рук, рога на голове) или опутанного тиной безобразного старика с большой бородой и зелеными усами. Олицетворение водяных — черный цвет. В жертву им приносили черного козла, черного петуха.
Морской царь. Согласно народным поверьям, водяные приносят людям один лишь вред, они с радостью принимают в свои владения всех случайных и намеренных утопленников; живут в реках, обрывистых омутах, у мельниц, любят собираться на ночлег под мельничными колесами. Как и вся бесовская рать, водяные любят устраивать пиры, угощать родичей из ближних и дальних омутов и играть в азартные игры. Есть на эту тему такой рассказ.
Куштозерский водяной князь сошелся в азартной игре в кости с могучим царем, у которого были огромные владения, под стать Онежскому озеру. Никакой риск ему был не страшен, и в игре он был искуснее. Захолустный же князек проигрывался всякий раз, как только садился играть с могучим царем на крупные ставки. Обычно дело кончалось тем, что он проигрывал и воду, и рыбу, а затем и сам попадал в кабалу. Проигравшись в пух и прах, этот князек уходил к царю Онегу зарабатывать проигранную сумму и жил у него в батраках, пока не получит ее. Когда же исполнялся договорный срок, он возвращался в свое водяное логовище и обзаводился новой рыбой.
В других преданиях рассказывается о том, как водяные украшают чертоги, в которых живет Морской царь. Его дворец сияет золотом и серебром с потонувших судов, играет камнями-самоцветами. Эти предания отразились в русских былинах о Садко. Вот сюжет одной из новгородских былин.
К. Васильев. Царь морской
Гусляр Садко, игра которого полюбилась Морскому царю, бьется об заклад с новгородскими купцами, что выловит рыбу «золотые перья» в Ильмень-озере. С помощью Морского царя он выигрывает заклад и становится «богатым гостем». Садко снаряжает торговые корабли, но те останавливаются в море: гусляр должен по жребию опуститься на дно морское. Оказавшись в палатах Морского царя, Садко играет для него. Тот пускается в пляс, отчего море волнуется, и мореплаватели гибнут. По совету явившегося Николы Угодника Садко перестает играть и обрывает струны своих гуслей. Морской царь предлагает Садко жениться на морской девице, и по совету все того же Николы Угодника гусляр выбирает Чернаву. После свадебного пира он засыпает и просыпается на берегу речки Чернавы. Тут возвращаются его корабли, и Садко в благодарность возводит церкви в Новгороде.
В этой былине мы опять видим соединение христианской и мифологической традиций, оно-то и питало народные сказания.
«Озерные» легенды. Вплоть до XIX в. у рыбаков сохранялось множество рассказов о «встречах» с водяными, о шутках и прока-зax этих духов и т. п. В книге С. Максимова «Нечистая, неведомая и крестная сила» рассказывается легенда об озере Свитязь, которое воспел польский поэт Адам Мицкевич[178] в поэме «Свитизянка». Это озеро поглотило город того же названия за грехи жителей, нарушивших общеславянскую заповедь быть гостеприимными и презревших связанные с нею добродетели: они не принимали путников, не устраивали их в городе на ночлег. Мицкевич использовал поэтический образ женщины «Свитизянки», превратившейся, подобно жене библейского Лота, в камень за аналогичное прегрешение: она нарушила обещание не оглядываться назад после выхода из города, обреченного на гибель.
Еще в 50-х годах XVIII в. люди рассказывали, что у озера был виден камень, издали похожий на женщину с ребенком. Потом его затопила вода, и, скрываясь в ее глубинах, он рвал у неосторожных рыбаков сети.
Озеро Светлоярое связано с легендой об исчезнувшем под водой Большом граде Китеже, который был построен героем Верхнего Поволжья русским князем Георгием Всеволодовичем, убитым в 1238 г. татарами в роковой битве на реке Сити.
Когда хан Батый с татарскими полчищами разбил князя, скрывшегося в Большом Китеже, и убил его, сверхъестественная сила не допустила кощунства — не позволила татарину овладеть городом. Как стоял этот город со всем православным народом, так и скрылся под водой, став невидимым. И так будет он стоять до скончания века…
Одна из легенд связывает озеро с именем суздальского князя Андрея Боголюбского.[179]
В темную ночь 29 июня 1174 г. коварные царедворцы в сговоре с женой князя и ее братьями изменнически убили его. Убийц казнили, а брат князя Михаил свалил их в короб и бросил в озеро, которое с тех пор начинает волноваться всякий раз, как только наступает роковая ночь. Короба с негниющими проклятыми телами убитых (их символизируют мшистые зеленые кочки) колышатся между берегами, и слышится окрест унылый стон — то мучаются злобные убийцы Боголюбского и его коварная жена, которую с тяжелым жерновом бросили в самую глубь другого озера — Поганого.
Все эти легенды частично окрашены фантазией местных сказаний, отчасти связаны с более поздними — библейскими — образами и судьбами четырех библейских городов, погребенных за содомские грехи[180] в соленых водах Мертвого моря. Подобные легенды уходят в еще более отдаленные глубины сказаний о потопе, о допотопных сказочных, ушедших на дно городах — в них можно найти отголоски легенд об исчезнувшей Атлантиде.[181]
В восточнославянской мифологии домовой — дух дома. Славяне представляли его в облике человека, чаще всего старика с лицом, покрытым белой шерстью. В сказках и преданиях домовой — символ благополучия дома или, наоборот, его беды; кроме того, от его отношения, доброжелательного или враждебного, зависело здоровье скота. Некоторые обряды, относящиеся к домовому, ранее могли быть связаны со «скотьим богом» Велесом, а с исчезновением культа этого бога были перенесены на домового. При переезде в новый дом надлежало совершить особый ритуал, чтобы уговорить домового переехать вместе с хозяевами, которым в противном случае грозили беды.
Различали два вида домовых: доможил и дворовый. Считалось, что доможил живет в доме, обычно в углу за печью, куда надо бросать мусор, чтобы «домовой не перевелся» (его называли также доброхотом, кормильцем, соседушкой). О дворовом рассказывали: стоит ему невзлюбить кого-то из животных, как он начинает их мучить. Это он устраивает падеж скота, путает лошадям гривы, обрезает и общипывает хвосты. Хозяин дома всячески старается ублажить его и приносит ему нечто вроде жертв.
Вот как одаряли домового в Орловской губернии: брали разноцветные лоскутки, овечью шерсть, мишуру, блестки, горбушку хлеба, отрезанного от целого каравая, несли все это в хлев и читали молитву: «Царь дворовой, хозяин домовой, соседушко-доброхотушко, я тебя дарю, благодарю: скотину прими, попои, накорми!»
Считалось, что домовой-дворовой не любит белых кошек, белых собак и сивых лошадей, соловых и буланых тоже обижает, а холит и гладит только вороных и серых, поэтому старались «предупреждать» его желания, угождать его вкусам. Если же случалось так, что нельзя было отказаться от нелюбимой домовым масти, то лошадей, пригоняя с базара, вводили во двор не иначе, как через разостланную овчиную шубу шерстью вверх. С особым вниманием хозяйки ухаживали за новорожденными животными, зная, что дворовой не любит ни телят, ни овец, а иногда и вовсе душит их. Поэтому, согласно поверьям, новорожденных уносили из хлева и старались поместить в хате с детьми, окружая их такой же заботой.
В сказках о домовых явно прослеживается масса напластований: есть в них образы и символы, свойственные христианской эпохе, и явные признаки древнейшего происхождения…
Лесовик, лешак, боровик, леший — в восточнославянской мифологии злой дух, воплощение леса как враждебной человеку части пространства. Живет леший в лесных чащобах, среди деревьев, в еловых или сосновых борах, он — хозяин леса и зверей. Его изображали одетым в звериную шкуру, иногда со звериными атрибутами — рогами и копытами. В Ярославской и Вологодской губерниях его представляли непременно с красным кушаком, левая пола кафтана запахнута на правую сторону, а не наоборот, как все люди тогда носили. Обувь перепутана: правый лапоть на левой ноге, левый — на правой. Глаза у лешего зеленые и горят как угли. Лешему приписывались также особые свойства, присущие только ему одному: если он идет лесом, то ростом равняется с самыми высокими деревьями, а если выходит для забав, прогулок и шуток на лесные опушки, то становится малой былинкой ниже травы, свободно укрываясь под любым ягодным листиком. В лесу леший — полноправный хозяин: все птицы и звери, особенно зайцы, белки, мелкие зверюшки, находятся у него в подчинении и повинуются ему безответно.
Согласно поверьям, лешие не столько вредят людям, сколько проказят, шутят, и в этом очень похожи на своих родичей — домовых. Но проказят они грубо, как это принято у неуклюжих лесных жителей, а шутят зло. Самые обычные проказы и шутки леших заключаются в том, что они «обходят» человека, углубившегося в чащу собирать грибы или ягоды, и либо заводят в такое место, из которого никак не выбраться, либо напустят в глаза его такого тумана, что совсем собьют с толку, и заблудившийся долго будет кружить по лесу, возвращаясь каждый раз на одно и то же место.
Орловские и новгородские крестьяне верили, что существует некий дух, приставленный охранять хлебные поля, и что зовется он «полевой». Тело его черное, как земля, глаза разноцветные, вместо волос голова покрыта длинной зеленой травой. Шапки и одежды вообще нет. Считалось, что в каждой деревне — 4 полевика. Добрым и проказливым нравом полевик похож на домового, но по характеру проказ напоминает лешего: так же сбивает с дороги, заводит в болото и зло подшучивает над пьяными пахарями.
С полевиком можно встретиться чаще всего у межевых ям. Спать в таких местах нельзя, а если заснешь, то детки полевичков «межевички» и «луговички», бегающие по межам и ловящие птиц родителям в пищу, могут найти лежачего человека и тогда наваливаются на него и душат. Как все нечистые духи, полевики — взяточники, гордецы, капризники. Чтобы умилостивить полевика, орловские крестьяне раз в году (в Духов день) ходили глухой ночью куда-нибудь подальше от проезжей дороги и от деревни к какому-нибудь рву, несли с собой пару яиц и краденого у добрых соседей старого безголосого петуха в дар капризному духу, причем так, чтобы никто не видал, иначе полевик рассердится и истребит весь хлеб.
В отличие от прочей нечисти, у полевика любимое время — полдень, но увидеть его удается крайне редко. Вообще внешний облик полевика и характер его выясняются очень мало, и во всей народной мифологии это едва ли не самый смутный образ. Известно только, что полевик зол и подчас любит сыграть с человеком недобрую шутку.
Среди крестьян Костромской губернии столь же злым духом, даже, пожалуй, самым злым из всех считался гуменник (овинник). Если он рассердится и залютует, то на овин (загон, где держали овец) рукой махни. По поверьям, овинника можно задобрить, для чего следует принести ему жертвы: пироги и петуха. Петуху на пороге отрубали голову и кропили кровью по всем углам, а пирог оставляли у порога.
Высушить овин можно было только с огнем, а сухие снопы горят словно сухой порох. Так и горели у крестьян овины сплошь да рядом. А кому приписать эти несчастья, сопровождавшиеся зачастую тем, что огонь испепелял гумно со всем старым запасом хлеба и с новым сбором? Кого же винить, как не гуменника? Крестьяне верили, что живет он в нижней части строений, где разводят теплицы, а днем деревенские ребята пекут картошку.
«Глаза у него горят калеными угольями, как у кошки, сам он похож на огромного кота величиной с дворовую собаку, весь черный, лохматый. Овинник умеет лаять по-собачьи и, когда ему удается напакостить мужикам, хлопает в ладоши и хохочет не хуже лешего», — пишет С. В. Максимов.
По старинным деревенским законам, овинники имеют «выходные дни», приходившиеся на христианские праздники Воздвиженье (14 сентября или 27 сентября по н. ст.) и Покров (1 октября, 14 октября по н. ст.) Топить овины в эти дни гуменник не позволяет и, на добрый случай, пихнет у костра в бок так, что едва соберешь дыхание, а на худой конец — «разгневается», закинет уголь между колосниками и спалит весь овин. Угоду и почет гуменник любит так же, как и все его нечистые родичи: крестьяне начинали топить овин, лишь «попросив у хозяина позволения».
Мифы о кикиморах принадлежат к числу наименее характерных для славян, и, наверное, поэтому народная фантазия не создала законченного образа кикиморы. Имя кикиморы воспринималось как бранное слово. Кикиморой звали «нелюдимого» домового, разных плутов, обманщиков, соглядатаев. На севере России за кикиморой числились и добрые качества: считалось, что она покровительствует умелым и старательным хозяйкам, убаюкивает по ночам маленьких ребят, оказывает разные другие услуги по хозяйству. Ленивых хозяев кикимора ненавидит, щекочет у них малых ребят так, что те целые ночи кричат; пугает подростков. В Сибири крестьяне верили в лесную кикимору, или лешачиху. Постепенно образ кикиморы стал обезличиваться.
С. В. Максимов считает, что корень слова «кикимора» указывает на его древнее происхождение, как и остатки народных верований, долго сохранявшихся среди славянских племен. На Украине при встрече весны (1 марта или 14 марта по н. ст.) с пением веснянок по улицам носили чучело, которое называли «марой», «мароной», а русское слово «морока» означало мрак, темноту. В северной, лесной России о Маре сохранилось лишь смутное представление, но в Белоруссии кое-где знают Мару и сейчас.
В России кикимору иногда называли «шишигой». По поверьям, шишига живет в овинах, а когда играет свои «свадьбы», тогда на проезжих дорогах вихри поднимают пыль столбом. От «шишиги» пошли слова «шиш», «шиши», встречающиеся в народном обиходе. Считалось, что кикимора обитает в темных сырых углах, под избой. Бытовало поверье, что кикимора проказничает все святки, любит путать пряжу, трепать и сжигать кудель, проказить с веретенами и прялкой.
Неудержимая в поисках чудес народная фантазия изобрела особых духов, будто бы охраняющих зарытые в земле клады с сокровищами и ценностями. На юге России самого духа называли «кладовником», а подручных — «кладенцами». В некоторых губерниях (Орловской, Брянской и др.) главный дух носил имя Кудеяра.
На севере у «кладового» были «спутники»: один — «лаюна», прозванный так за то, что при первой же попытке человека похитить клад он «обращался в собачку-лайку»; другой — «щекотун», оберегавший клады и изображавшийся в виде белобокой сороки-щекотухи.
В Белоруссии этот дух-охранитель превратился в маленького божка Копшу, которого просили указать место кладов и помочь их открыть, а при удаче благодарили, оставляя ему известную часть добычи.
Уже по этому признаку видно, насколько древен народный обычай зарывания кладов и насколько устойчива вера в их существование. Обычай родился вследствие тяжелых условий существования отдельных земледельческих славянских племен. Близкое соседство с кочевниками, которые жили внезапными опустошительными набегами, и желание оградить потомков-наследников указало такой странный путь сохранения имущества, нажитого тяжелым трудом. Со времени печенежских и половецких набегов вплоть до татарских погромов, когда мирное существование земледельцев оказалось под угрозой, русские люди неутомимо придумывали всевозможные меры самозащиты, охраны личного имущества. В те трудные времена им не на кого было положиться, и потому люди доверяли свое имущество земле. Русская поговорка «хоронить золото и чисто серебро» свидетельствовала о том, что народ зарывал в землю зерно и добро от поборов и захватов.
В Брянских лесах называли места, где скрыты клады, закопанные полумифическим разбойником Кудеяром. Говорили, что над камнями, прикрывающими эти сокровища, вспыхивают огоньки, а два раза в неделю в 12 часов слышен жалобный плач ребенка. В Воронежской губернии были (и до сих пор сохраняются) урочища, в названиях которых звучало имя Кудеяра.
Волк-туча. В мифологических представлениях образ волка связывался с враждебным демоном, олицетворявшим силу ночного мрака, зимы, холода. Существовала и такая народная загадка: «Пришел волк, весь народ умолк, ясен сокол пришел — весь народ пошел», т. е. когда приходит волк-ночь, люди успокаиваются и спят, а когда прилетает ясный сокол, они пробуждаются от сна и идут на работу.
Однако волк мог быть и верным помощником главного героя народных сказок. Почти всем индоевропейским народам была известна сказка о сером волке, который с быстротой ветра уносит царевича в далекие страны и помогает ему добыть жар-птицу, златогривого коня и невесту-красавицу. Во многих сказках рассказывалось о «крылатом волке», образ которого появился, очевидно, в те времена, когда человек «населял» небо животными, олицетворявшими летучие облака.
Представляя дождевые облака дойными коровами, овцами, козами, люди верили, что на зиму эти стада похищают демоны, которые к тому же еще поедают и божественные светила — солнце и луну. Тучи-волки терзают зубами солнце и луну и те бесчисленные стада овец и коз, в виде которых олицетворялись звезды. Так как солнце, луну и звезды фантазия древнего человека признавала за небесные огни, то возникло поверье, будто волки пожирают огонь. А по преданию западных славян, царь-солнце борется с нечистой силой — зимою, нападающей на него в образе волка. Зима, особенно декабрь, представлялась периодом торжества демонов холода, тумана, снеговых туч над солнцем и теплом. Оттого вся зима с ноября до февраля называлась в народе волчьим временем. Февраль славяне называли «лютым» (характерный эпитет для волков).
В народных сказках родившееся на Коляду солнце представлялось прекрасным младенцем, захваченным злой ведьмой-зимой, которая превращает его в волчонка, и только когда снимают с него волчью шкуру (т. е. когда весеннее тепло растопит зимние тучи), оно приобретает свой настоящий облик.
Солнечные и лунные затмения объяснялись враждебным нападением демонов тьмы на светлых богов, обитающих на высоком небе. Волк-туча, пожиратель небесных светил, появился в русских народных сказках под именем волка-самоглота. Он живет на море-окияне (т. е. на небе), добывает сказочному герою гусли-самогуды (метафора грозовых разрядов), пасть у него страшная, готовая проглотить противника. «Под хвостом у волка-тучи баня, а в заду море. Если в этой бане выпариться, а в том море выкупаться, то станешь молодцем-красавцем». То есть волк-туча хранит в своей утробе живую воду дождя, с которой нераздельны понятия здоровья, силы, красоты.
Сказания о волке-туче объясняют некоторые народные приметы: вой волков предвещает мороз, голод, мор, войну; если волки ходят по полям стаями и воют, то это знак будущего неурожая. Понятия победы, торжества над врагами также ассоциировались со смелым, хищным волком. В некоторых мифологиях образ волка был связан с культом предводителя боевой дружины (или бога войны) и родоначальника племени. В этом плане общим для многих европейских сказаний является мотив воспитания родоначальника племени, а иногда его близнеца волчицей. Таковы легенды о Ромуле и Реме,[182] древнеиранская легенда о волчице, вскормившей Кира.[183]
В бурной грозе неслись воинственные боги на битву с демонами, следом за ними на поле бежали жадные волки и летело вороньё пожирать трупы убитых. Зимние вьюги и разрушительные «бури» «волчьего времени» порождают голод, мор. Те же печальные последствия вызывают и человеческие войны, опустошающие нивы земледельца; вот почему, согласно поверьям, вой волков пророчит не только военные тревоги, но и общее оскудение.
Волкодлаки. В славянской мифологии мы находим и «волкодлаков» — людей-оборотней, обладающих якобы сверхъестественной способностью превращаться в волка. Считалось также, что такие оборотни могут превратить в волков целые свадебные поезда.
В хеттской мифологии превращение жениха в волка связывалось с распространенной формой брака — умыканием невесты. В древнерусской традиции шафер на свадьбе со стороны жениха назывался волком. Способностью превращаться в волка наделялись мифические герои в Сербии (Змей — Огненный волк). В «Слове о полку Игореве» волком назван древнерусский князь Всеслав Полоцкий, что свидетельствует об общеславянских корнях мифа о герое-волке.
Как говорится в поверьях о превращении человека в медведя или волка, узнать оборотней можно по тому, что у них колени задних ног повернуты вперед, как у человека, а не назад, как у животного (волка). Людям они вреда не причиняют, кроме тех, кто их «испортил». Те не должны попадаться им на глаза. Оборотнями становятся колдуны. Прикидываются они и кошками, собаками, петухами. Оборотни — существа непостоянные: ими прикидываются на время сами колдуны, они же «оборачивают» (превращают в оборотней) некрещеных младенцев, девушек, лишивших себя жизни, и т. п.
Страх перед колдунами покоился в народе на верованиях, что все они состоят в самых близких отношениях с нечистой силой и что черти исполняют все их поручения. Колдуны разделялись на природных и добровольных, хотя разницы между ними не было никакой, кроме того, что последних якобы труднее «распознать» в толпе и уберечься от них.
В народных верованиях были природные колдуны, которые имели свою генеалогию: «Девка родит девку, эта вторая приносит третью, и родившийся от третьей мальчик сделается на возрасте колдуном, а девчонка ведьмой».
Но в представлениях древних существовали и колдуны невольные. Дело в том, что люди верили, будто всякий колдун перед смертью старается передать кому-нибудь свою волшебную силу, иначе ему придется долго мучиться, да и мать-сыра земля его не примет. И осторожные люди избегают брать у него из рук какую-нибудь вещь. Даже самые близкие родственники стараются держаться от него подальше, и если больной просит пить, то не дадут из рук, а поставят ковшик так, чтобы он сам мог дотянуться до него. Если же колдун передаст кому-нибудь что-то по неведению из рук в руки, то для «невольного» колдуна возможны покаяние и спасение.
Посвящение в колдуны сопровождается обрядами, смысл которых сводится к одному — к отречению от Бога и продаже души черту. Лучшим временем для этого считается полночь, а наиболее удобным местом — перекрестки дорог.
Колдуны вредят человеку, скоту, переносят свою ненависть даже на растения. Вред, приносимый человеку, чаще всего выражался в форме болезней, необъяснимой «порчи» или запоя. Колдуны отнимают у человека разум, делают его припадочным, у мужа вызывают отвращение к жене и наоборот. Они же могут вызвать повальный падёж скота.
Знахари. Знахарями обычно слыли люди пожилые, одинокие холостяки, старушки-вдовы или не вышедшие замуж девицы. Знахарки-ворожеи были обычно умные и опытные, они старались помочь всем, кто обращался к ним за советом. По какой бы причине ни приключалась болезнь, знахарь, как и весь деревенский мир, был убежден, что болезнь — это живое существо, с которым можно разговаривать, к нему можно обращаться с просьбами или приказаниями «выйти вон», спрашивать, требовать ответов и т. п.
В славянской мифологии ведьмы — это колдуньи, вступившие в союз с дьяволом или другой нечистой силой ради обретения сверхъестественных способностей. В разных славянских странах ведьмам придавалось разное обличье. На Руси ведьмы представлялись в виде старух с растрепанными седыми космами, костлявыми руками, огромными синими носами. Они летали по воздуху на кочергах, помелах, в ступах и т. п.; отправлялись на темные дела из своих жилищ непременно через печные трубы и, как все чародеи, могли оборачиваться в разных животных, чаще всего в сорок, свиней, собак, кошек. Таких ведьм могли бить чем попало, но кочерги и ухваты отскакивали от них, как мячики, пока не пропоют петухи. Такой ритуал избиения долго сохранялся в деревнях (вспомним знаменитый «Вий» Н. В. Гоголя).
Рядом с ведьмами в сказках жили летучие мыши, черный кот, непременно присутствовали помело, волшебные травы. Ведьма могла принять облик молодой привлекательной девушки.
Для общения с нечистой силой ведьмы слетались на шабаш верхом на помеле, на козле, на свинье, в которых могли превратить человека. Особенно опасными ведьмы считались в период календарных праздников, когда их вмешательство могло повредить урожаю и благополучию всего общества. Древние славяне верили, что в эти праздники (особенно в Новый год) ведьм можно увидеть проносящимися в буре вместе со всякой нечистью.
«Баба Яга едет с крокодилом драться…». Лубок
По поверьям, ведьмы, как и колдуны, умирают в страшных мучениях, стараясь передать кому-нибудь свою «науку». После смерти они начинают хождения из свежих могил на старое пепелище отведать блинов, выставляемых до законного 40-го дня, выместить злобу и свести незаконченные при жизни счеты. Успокаивает их осиновый кол, вбитый в могилу.
Деревенским ведьмам-ворожеям крестьянские девушки поверяли свои тайны, а те предлагали им свои услуги.
Одна девушка, служившая у богатого купца, жаловалась: «Обещал взять замуж, да обманул». «А ты принеси мне только лоскут от его рубахи. Я отдам церковному сторожу, чтобы он навязал веревку на этот клок, тогда купец не будет знать, куда деться от тоски» — таков был рецепт ведьмы. Другая девушка хотела выйти замуж за крестьянина, которому она не нравилась. «Достань мне чулки с его ног. Я отстираю их, наговорю воду ночью и дам тебе три зерна. Напои его той водой, брось под ноги зерна, когда будет ехать, и все исполнится».
Чародейство. Деревенские ворожеи были просто неистощимы в выдумках разнообразных рецептов, особенно в любовных делах. Здесь и таинственный талисман, который добывается из черной кошки или из лягушек. Из первой, разваренной до последней степени, получается «косточка-невидимка». Косточка равносильна сапогам-скороходам, ковру-самолету, суме-хлебосолке и шапке-невидимке. Из лягушки достают две «косточки-счастливки», с одинаковым успехом служащие и для приворотов, и для отворотов, т. е. вызывающие любовь или отвращение.
В русских народных сказках отразилась вера в чародейство кошачьих и лягушачьих «косточек», которые добыть очень легко: стоит выварить в котле черную кошку, и получаются «крючок и вилочка», а стоит посадить в муравейник двух лягушек, и выйдут крючок и лопаточка. Крючком задевают ту, которую желают привлечь к себе, вилочкой или лопаточкой ее отталкивают, если успевает надоесть или опостылеть…
В славянской мифологии с ведьмой-колдуньей тесно связана Баба Яга.
«Классическая» Баба Яга, согласно сказкам восточных и западных славян, живет в лесу, в «избушке на курьих ножках», пожирает людей. Забор вокруг ее избы сделан из человеческих костей, на заборе — черепа, вместо засова — человеческая нога, вместо запоров — руки, вместо замка — рот с острыми зубами. В печи Баба Яга жарит похищенных детей.
Чаще всего она — антагонист главного героя сказки. Прилетев в ступе, на помеле или кочерге в избу и застав там героя, она всячески донимает его, готовясь сварить из него «ужин», «обед» и т. д. Одна нога у Бабы Яги костяная. В некоторых сказках сообщается, что у нее болят глаза или что она старуха с огромной грудью. Связь с дикими зверями и лесом позволяет выводить ее образ из древнего образа хозяйки зверей и мира мертвых.
Однако в образе Бабы Яги отразились и представления славян о космосе, не случайно в народных преданиях она символизирует ветер — помощника весеннего возрождения природы, а в древнейших вариантах сказания известен и образ Бабы Яги — дарительницы, помощницы героя.
«…В лесах, где постоянно слышится шум ветра, живет Баба Яга с сердитым голосом…» — вероятно, в этих словах есть намек на тот шум. Ее фантастическое жилище, повертывающееся, подобно мельнице, по обычному приговору: «Избушка, избушка, стань к лесу задом, ко мне передом», — свидетельствует о явной связи образа Бабы Яги с образами коня-ветра и ковра-самолета, которыми она одаривает своих любимцев. Ее несметные табуны, богатые конюшни, способность летать по воздуху и непременно с сильным шумом так, что издали слышен ее полет («Баба Яга — костяная нога в ступе едет, пестом погоняет, помелом след заметает»), — все это также свидетельствует о ее связи со стихией.
В осмыслении зимы, зимней метели и стужи Баба Яга представляется колдуньей-людоедкой подобно классическому мифу о Сатурне, пожирающем своих детей. Но в русских сказках сюжет о том, как Яга съедает своих детей, появился значительно позже других сюжетов. Видимо, это — самостоятельная интерпретация древнего сюжета рассказчиком, желавшим насолить злой ведьме.
Обычно Бабу Ягу изображали замужней старухой, правда, муж фигурирует не во всех сказках, чаще всего он известен под именем Кощея Бессмертного. Во многих сказках Бабу Ягу сопровождают три дочери — Ягишны, которые разделяют с матерью значение природных стихий — ветра, бури и метели.
Итак, с одной стороны, колдунья, олицетворяющая зимнее состояние земли, с помощниками — бурей, ветрами, метелью, а с другой — светлая героиня, помощница добрым молодцам, олицетворяющая летний природный цикл.
Каждый из очагов славянской культуры был сгустком общественного и эстетического опыта, зеркалом тысячелетий. Многие идеи и символы мифологического мышления были «обкатаны» и «обточены» потоком истории до предельной степени совершенства. Это, например, касается таких фантастических существ, известных в славянской мифологии, как Единорог и птица-Феникс.
«Единорог — зверь, всем зверям зверь», — пелось в старинной русской песне. Это фантастическое существо имело облик коня, козла или осла. Главной же принадлежностью его был один рог посредине лба.
Впервые о единороге упомянул греческий историк Ктесий. В его рукописи об Индии читаем: «Там водятся дикие ослы ростом больше лошади. Тело у них белое, голова темно-красная, а глаза голубые. На лбу рог. Порошок, соскобленный с этого рога, применяется как лекарство от смертоносных ядов. Основание рога чисто белого цвета, острие ярко-красное, а средняя часть черная». Но задолго до Ктесия фантастический зверь был знаком жителям Древнего Востока. Самый причудливый единорог был у древних персов: с тремя ногами, шестью глазами, девятью ртами, с золотым, полым рогом. Стоит посреди океана и чудесным рогом очищает волны от всяческого загрязнения…
Птицы Алконост и Сирин. Лубок
Сюжеты, связанные с единорогом, встречаются в восточнославянском и западнославянском фольклоре, в русских азбуковниках XVI–XVII вв. Единорог описывается как страшный и непобедимый зверь, подобный коню, вся сила которого заключена в роге.
Именем Единорога названо экваториальное созвездие (лат.: Моноцерос). Символ единорога занимает существенное место в геральдике.[184] Его изображали на династических, государственных и личных гербах некоторых знатных русских родов, в частности графа Шувалова, в бытность которого начальником оружейной канцелярии получил развитие введенный на Руси еще в XVI в. обычай называть «инрогами» (единорогами) артиллерийские орудия с изображением единорога.
Рогу приписывались целебные свойства при лечении многих болезней. Считалось также, что единорог своим рогом очищает воду, отравленную змеем.
Легенда о Фениксе родилась из древней солнечной символики. Солнце на небе одно, каждый вечер оно умирает и каждое утро воскресает. У Феникса немало «родственников»: арабские птицы Рух и Анка, индийская Гаруда, иранский Симург.
В сознании почти всех народов мира солнце рано или поздно сближалось с птицей, превращаясь в прекрасное пернатое существо. У восточных славян среди птиц-огневиков жила мифическая Жар-птица. «Прилетала она из тридесятого царства, где все волшебно окрашено в золотой цвет, и каждое ее перо было так чудно и светло, что, если принести его в темную горницу, оно так сияло, как бы в той горнице горело множество свечей».
Сюжет легенд о Фениксе очень прост и сводится примерно к такому тексту из «Бестиария».
«Есть некая птица в Индии, именуемая Фениксом. Один раз в 500 лет приходит она на деревья Ливана, наполняет свои крылья ладаном,<sup>[185]</sup> потом является к жрецу Гелиополиса.<sup>[186]</sup> Как только жрец узнает, что она прилетела, он входит в кумирню,<sup>[187]</sup> наполняет алтарь душистым хворостом. И приходит та птица, собою зажигает огонь и сама сжигает себя. На следующий день жрец находит в кумирне в пепле червы, червь выращивает себе крылья и становится детенышем птицы, которая вслед за этим прощается со жрецом и возвращается жить на старое место».
Но куда она летит? Место спорно, в какую страну — неизвестно, однако все мифы согласны в одном: сожжение ее происходило в Египте, в Гелиополисе. Легенду подхватили и развили в Древней Греции и Древнем Риме. Со временем попала она и в славянскую мифологию. Многие авторы — Аристотель, Плиний Старший, Овидий — писали о ней как о сказке, но сюжет повторялся, и скепсис писавших скоро забыли.
В христианское время стали проводить аналогию между жертвенной смертью Христа и самосожжением птицы-Феникс.
Мечта о бессмертии. Символика птицы, олицетворяющей давнюю мечту человека о воскресении и бессмертии, расширялась. В античные времена Феникса изображали на могильных камнях и саркофагах, в средние века — на монетах, печатях и гербах, на книжных миниатюрах.
На Руси огненную птицу называли «Жар-птица», в Словакии — «птица-Огневик», в русских заговорах и сказках, в космологическом[188] значении с ее иссушающими вихрями существовала птица по имени Рух, или «птица-Страх».
«Медведь с козой прохлаждаются…». Лубок
На образе птицы-Феникс лежит печать удивительной связи Египта с Древней Русью. Боги Египта объединялись в триады: Исида, Осирис, Гор; Нут, Геб, Осирис; Тефнут, Шу, Геб. Все они обладали сходными функциями. Отец каждой пары был сыном в другой, каждая богиня могла считаться Великой Матерью. А в первой высочайшей Троице младенца Шу в момент рождения окружало дыхание жизни из уст птицы-Феникс. Солнечной матерью, чье имя было скрыто от непосвященных, оказывается Феникс — Великая Богиня. Возможно, ее «безымянность» и стала причиной забвения ее женской сути, превращения самого имени Феникс в слово мужского рода. Но в русской традиции она неизменно женского рода — птица-Феникс, Жар-птица.
Сопоставление Феникс с Изидой находит прямое подтверждение. В поздних египетских легендах о птице-Феникс периодичность ее прилета иногда определяется в 1461 год, что соответствует «году бытия» — величайшему циклу египетского календаря. Год у египтян состоял из 365 дней, но раз в 1461 год делалась поправка, когда новогодний праздник совпадал с утренним восходом Сириуса-Сотис, звезды Изиды. Слеза Изиды падала к истокам Нила и вызывала его разлив: «Сотис Великая блистает на небе, и Нил выходит из берегов». Солнечная Троица в известном смысле является основой египетской мифологии, и другие триады богов повторяют первичную схему. Душа солнца — Феникс.
Философы Древней Руси для разъяснения сущности Троицы подчас привлекали примеры из окружающей жизни. Удивительный образ Троицы встречаем у Максима Грека: «Якоже глаголем дискос, свет, луча — едино солнце трисия, а не три солнца, сице и таинство святыя Троицы: аще бо глаголем Бог Отец, Бог Сын и Слово Его, Бог Всесвятый Дух, но не три Бози». Так раскрывается образ «тресветлого солнца» (вспомним «Слово о полку Игореве»!). «Дискос», «диск» сопоставляется с Отцом, но ведь Дискос — это буквальный перевод имени египетского бога солнца Атона! Богу Сыну у Максима Грека соответствует «свет», а Духу — «луча».
В современном значении «свет» и «луч» — одно и то же, но, видимо, четыре века назад это были разные понятия. Примечательно, что «луча» — слово женского рода. Атон в искусстве Египта обозначался знаком круга. От него к земле тянулись лучи солнца, это и были «луча» — его животворные материнские руки, ведь именно в касании творит солнечный свет подобно птице-Феникс.
Греки переосмыслили египетское «Бену» (Пену через «б — п — ф») как «Феникс» — дословно «пурпурный», «багряный». Возможно, в том же ряду — пурпурный лик Софии — Премудрости русских икон?!
Образы поразительной глубины сохранились в русском фольклоре. В одном из направлений «духовных» христиан еще в начале XX в. Россию делили на семь «частей света», и среди них «Берега священного Нила», «Верхняя страна Кемь» и «Нижняя страна Кемь», но ведь «Кемь» — древнее название Египта! А сколько слов с этим корнем на Руси… Впрочем, об этом уже говорилось в предыдущих главах. В одном из песнопений этого направления христиан, записанном в начале XX в., есть такие слова: «Прилетела птица, золотой сокол; садится птица в кипарис-дерево. Крылышки у сокола бриллиянтовые, с алмазными каменьями драгоценными, перышки унизаны крупным жемчугом, в сердцах Соловушко — сударь Дух Святой». Здесь истолкована на христианский лад яркая языческая Троица.
Сияющий золотой сокол подобен солнечному Гору — египетскому Богу Сыну с соколиной головой. Соловушко в сердце Солнца — это же его душа Изида-Феникс. Правда, соловушко мужского рода, но в другом варианте Святой Дух назван «Голубицей, райской птицей, самой матушкой царицей». Что касается кипарис-дерева в значении Отца, то в Египте бог Осирис уподоблялся оси мира, мировому древу. На священном дереве Ишед египтяне помещали «дом Бену» — Феникс, а Феникс — душа не только солнца, но и Осириса. Кипарис-дерево русских сказок — «утвержден корнями в бел-горюч камень». Этот во многом загадочный камень — центральный образ народных сказаний, его можно соотнести с солнечным белым светом. Тогда и вся триада Древо — Сокол — Соловушко, утвержденная на этом камне, приобретает солнечный характер.
В славянских поверьях, особенно в русских народных сказках, в качестве мифологического символа часто встречается яйцо, которое наши далекие предки считали первоосновой жизни, поскольку оно повторяло форму и важнейшие особенности планеты, имеющей жизнь. О таком понимании смысла яйца в космическом масштабе говорят древние Приднепровские курганы (см.: Шилов Ю. Космические тайны курганов. — М., 1990).
Вообще яйцо вошло в космогонические мифы всех народов мира. Одно из первых упоминаний о Мировом яйце встречается в древнеегипетском папирусе периода Нового царства, а в египетской «Книге мертвых» говорится о том, что восемь первичных гермопольских (был расположен в 300 км к югу от Каира) богов возникли в первичном океане и сотворили изначальное яйцо, из которого в образе птицы вылупилось первое солнечное божество. В египетских «Текстах саркофагов» также сообщается, что яйцо было первой сотворенной вещью. Во время ритуальных праздников в честь Осириса впереди процессии вместе с другими священными предметами несли яйцо.
Каждый народ имел свою версию рождения из яйца. Ведические гимны древних индусов повествуют о плавающем в водах первобытного хаоса Мировом яйце, из которого вышел перворожденный Вселенной творец и создатель мира. В «Ригведе» один миф повествует о «зародыше вод», или «золотом огненном зародыше», и связан с представлениями о Праяйце.
«Золотой зародыш» возник от выделявшегося изначальными водами жара, от столкновения волн. Из расколовшегося яйца вышел «Отец существ Праджапати», а из половинок скорлупы образовались Небо и Земля. Произошло это в течение года.
Миф находит соответствие в курганах праславянских племен: курганы непременно имеют следы огня и застывшего ила (образы мирового хаоса). Есть в них и «две половины Вселенной» — конструкции в виде мужской и женской фигур, и яйцо — человеческий череп, названия которого в древности совпадали со «скорлупой» и «холмом», и даже «год», предшествующий раскалыванию Праяйца (календарь на стенах гробницы).
Ю. Шилов полагает, что аналогией мифу служила яйцевидная насыпь из ила над Скворцовым курганом, в центре которого находился «золотой зародыш» — вырытая в желтом лёссе[189] человекоподобная фигура. Помимо таинственного «золотого зародыша», в «Ригведе» представлена более реалистическая картина появления солнца, освобожденного воителем Индрой («ядреным» — от древнего названия яйца). Этот сюжет прослеживается и в яйцевидном, обложенном камнями кургане, расположенном у закавказского селения Цнори, внутри которого заключалась птицеобразная конструкция с могилой во чреве. Могила символизировала остров среди подземных, окрашенных в красное, т. е. «хаотически пышущих жаром вод». В обряде захоронения солнце было представлено многочисленными изображениями на посуде, золотыми бусинами и особенно колесом повозки.
В церковный христианский обиход яйцо вошло в IV в., а в XII в. оно стало обязательным атрибутом Христианской Пасхи.[190]
В карело финском эпосе «Калевала» есть тот же сюжет: из нижней части яйца вышла Мать-сыра земля, из верхней встал высокий небесный свод. В русских сказках широко известен мотив яйца, уроненного уткой в море-океан.
В мифах можно найти примеры, когда с образом Мирового яйца связывается временная структура целого, а с образом отдельных яиц — более частые членения времени. У русских такой мотив был заключен в загадке: «Лежит брус через всю Русь, на этом брусе двенадцать гнезд, в каждом гнезде по четыре яйца, в каждом яйце по семь цыплят».
Обычно начало творения связывается с тем, что Мировое яйцо раскалывается или взрывается, брошенное в небо. В ряде случаев с темой раскалываемого яйца связан бог-громовержец или его отец. Иногда из Мирового яйца рождаются воплощения злой силы, в частности змей и смерти. В русских сказках есть мотив рождения из яйца мифического чудовищного змея. Рассказывалось, что это яйцо снес петух и высидела жаба (поэтому на средневековых изображениях чудовище имеет голову петуха, туловище жабы и хвост змеи).
Космогоническая функция Мирового яйца соотносится с важной ролью яиц в ритуалах плодородия. Например, в пасхальной обрядности у восточных славян яйцо не только занимает центральное место в празднике, но и выступает в качестве его главного символа.
Значение яйца трактуется широко. Оно — и первооснова жизни, и одно из звеньев бесконечной цепи рождений и смертей: из неживого яйца рождается живое существо, которое сносит неживое яйцо, и т. д., т. е. яйцо — символ не только рождения, но и постоянного возрождения. Пасхальный праздник установлен в честь воскресения Иисуса Христа, и яйцо стало пасхальным символом.
Много легенд связано с обычаем красить яйца. Одна из них относится к началу новой эры и упоминает имя римского императора Марка Аврелия (121–180). В день, когда он родился, одна из кур, принадлежавших его матери, якобы снесла яйцо, помеченное красными точками. «Счастливое предзнаменование» было истолковано таким образом, что новорожденному суждено было стать императором. С 224 г. у римлян стало обычаем посылать в качестве поздравления друг другу крашеные яйца. Христиане переняли этот обычай, вложив в него иной смысл: красный цвет имеет особую силу, ибо яйцо в пасхальные праздники окрашено кровью Христа.
Другая легенда такова: после смерти Христа семь иудеев собрались на пир. Среди блюд были жареная курица и сваренные вкрутую яйца. Во время пира один из собравшихся, вспомнив о казненном, сказал, что Иисус воскреснет на третий день. На это хозяин дома возразил: «Если курица на столе оживет, а яйца станут красными, тогда он воскреснет». И в тот же миг яйца покраснели, а курица ожила.
Древнейший мифологический мотив умирающего и воскресающего божества, жизни и смерти, сосредоточенный в яйце, прошел через поэтические сказания многих славянских народов.
Термин «низшая мифология» впервые введен немецким этнографом В. Маннгардтом.
«Один католический священник…» — так доносил в Рим в начале XV в. кардинал Д'Эли. Цитата взята из книги М. Смирнова «Ягелло-Яков-Владислав и первое воссоединение Литвы с Польшею» (Одесса, 1868. — С. 16).
Есенин С. А. Собр. соч. — М., 1979. — Т. 5. — С. 171.
Адам Мицкевич (1798–1855) — польский поэт, основоположник польского романтизма.
Боголюбский Андрей (ок. 1111–1174) — Владимиро-Суздальский князь, сын Юрия Долгорукого. Сделал столицей город Владимир. Боролся с самовластием бояр. В 1169 г. завоевал Киев. Убит боярами в своей резиденции в Боголюбове.
Содомские грехи — название получили от города Содома. По ветхозаветному преданию, два города — Содом и Гоморра, жители которых погрязли в распутстве, были за это испепелены огнем. Согласно преданию, «жители Содома были нечестивы и весьма грешны перед Господом, блудодействовали и ходили за иной плотью».
Атлантида — по древнегреческому преданию, сохранившемуся у Платона, некогда существовавший огромный остров в Атлантическом океане к западу от Гибралтара, плодородный, густонаселенный, из-за землетрясения опустившийся на дно. Вопросы о существовании и причинах гибели Атлантиды в науке остаются спорными.
Ромул и Рем — легендарные основатели Рима, братья-близнецы, сыновья или внуки Энея, якобы вскормлены волчицей.
Кир II Великий (?—530 до н. э.) — первый царь государства.
Геральдика — гербоведение; вспомогательная историческая дисциплина, изучающая гербы государств, городов, династий и т. д.
Ладан — ароматическая смола, применяемая для ароматических курений во время религиозных обрядов.
Гелиополис — город в Древнем Египте.
Кумирня (от слова «кумир») — языческий идол; место поклонения.
Космологический — от «космология» — учение о Вселенной, основанное на изучении той ее части, которая доступна для астрономических наблюдений.
Лёсс — известковая осадочная горная порода светло-желтого цвета.
Христианская Пасха — христианский праздник, связанный с воскресением Иисуса Христа. Отмечается в первое воскресенье после весеннего полнолуния (приходится на период с 22 марта по 25 апреля по старому стилю или с 4 апреля по 8 мая по новому стилю).