Должно быть, медицинский персонал был согласен со мной. Пришел день, когда добрая женщина, доктор, позвала меня в свою комнату для консультаций. Она сказала мне, что у меня нет более следов плеврита, что мое общее здоровье превосходно и что я должен выписаться из больницы. Далее она посоветовала, чтобы я уехал из Баку, где все еще были тысячи безработных, чтобы попытаться найти работу в сельской местности, которая также будет очень полезной для моего здоровья. Она рекомендовала не принимать все близко к сердцу, затем сказала, что у нее есть для меня сверток в комнате для смены одежды для выписывающихся пациентов. При уходе я попытался поблагодарить ее, но запнулся, чтобы произносить слова глубокой благодарности и восхищения по ее адресу. Вместо этого, я взял ее руку, поцеловал ее и вышел из комнаты, не позволив ей видеть мои глаза. Я подумал, увижу ли я ее когда-нибудь вновь, когда я буду самостоятельным и мужчиной. Годами позднее, при поездке через Баку, я попытался найти ее, но безрезультатно.
В комнате для смены одежды я нашел сверток с моим именем на нем. В нем был костюм, нижнее белье, носки, пара ботинок. Все было моего размера. Мое изумление стало настоящей радостью. Затем в кармане костюма я нашел небольшой сверток с деньгами, достаточными для моего недельного питания. Все это было подарком доктора. Благослови ее Господь и защити.
Я почти бежал из больницы, направляясь прямо на железнодорожную станцию. Сел на первый скоростной поезд, в пассажирский вагон первого класса. Я не имел понятия, куда идет этот поезд. У меня не было никакого билета. Не было также у меня какого-либо плана. Все, что я хотел, это уехать из Баку. Я не хотел задержаться здесь даже на один лишний день.
Наконец, поезд тронулся. Когда он набрал нормальную скорость, я сказал себе: «Прощай, ангел доктор, прощай Баку. Я слишком много страдал на твоих улицах, Баку». Я потратил здесь около семи месяцев времени.
Тем не менее, будучи самостоятельным, я мог быть гордым за себя. Несмотря на черные дни, голод, банд, «гостиницы восток», без нормальной работы, у меня никогда не возникало желания воровать, как это делали некоторые другие. Я никогда не пытался просить подаяния в виде денег или пищи, как это делали некоторые люди. Я приехал в Баку честным человеком и уезжаю из Баку честным человеком. Я был нищим, обтрепанным и грязным, видел человеческое горе, но был честным. Так, все было легко в моем сердце и жизнь опять начала казаться хорошей и даже чудесной. Я также знал, что научился многому. Я видел и говорил с людьми на дне новорожденного советского общества, с крестьянами, вырванными корнями из своих домов, с рабочими, превращенными в безработных, с теми, которые стали бродягами лишь для того, чтобы не принять Советов, с детьми, превращенных системой в бездомных сирот. Я более уже не был романтичным, наивным человеком по поводу Советов и коммунизма.
Поездка безбилетным на поездах в это время не была необычной, в самом деле, она была почти модной. Каждый старался избежать оплаты проезда, и безбилетные путешественники были таким привычным явлением, что даже для них имелось название, зайцы. Некоторые ехали на крышах вагонов, другие на креплениях внизу. Худшим наказанием для них, поскольку многие железнодорожники сочувствовали им, было высаживание на следующей станции.
Будучи зайцем первого класса, я узнал у других пассажиров, что поезд, на который я сел, шел до Москвы через Ростов-на-Дону и Харьков. По пути он должен был проходить через северный Азербайджан и Дагестан. Конечным пунктом для своего путешествия я выбрал окрестность где-то между Хачмасом и Дербентом, в лесистой местности вдоль берега, где, как кто-то в Баку рассказывал мне, требуются лесорубы.
Я не смог доехать туда. Через сорок с лишним километров севернее Баку в мой вагон пришли контролер и чекист в черном кожаном пальто и с револьвером на бедре. Закаленный многими месяцами в Баку, я улыбался, когда сказал, что билета у меня не имеется. Когда они спросили, куда я еду, я сказал, что следую по своему наитию. На этом они приказали мне выйти на следующей станции или я буду арестован.
Оба чиновника казались совершенно серьезными, так что, не желая идти в советскую тюрьму, я подчинился и вышел из вагона сразу после остановки. Было время обеда, солнце было на зените и было жарко. Я оказался на маленькой станции в деревенской местности. Там обитало несколько печальных, неулыбающихся железнодорожных чиновников и рабочих, росло несколько тощих деревьев. Пахло нефтью, пустыми грузовыми вагонами, верблюдами и ослами.
Через час или больше прибыл длинный грузовой поезд, шедший на север и остановился для смены нескольких вагонов. Когда он был готов тронуться вновь в путь, я прогулочным шагом ушел со станции и с рельсов, чтобы не обратить внимания станционного смотрителя. Однако, когда грузовой поезд начал двигаться, я вспрыгнул в открытый вагон.
В нем я обнаружил пару других пассажиров, грозно выглядевшего азербайджанца около тридцати лет с большим кинжалом на своем ремне и его жену, выглядевшей на десять лет моложе его. Мужчина слегка проворчал на мое салаам алейкум, разжевывая свой обед из холодного мяса, хлеба и сыра. Глядя на него, мои губы покрылись слюной, поскольку я не ел с самого утра. Внезапно он улыбнулся и попросил меня разделить с ним его обед. Это было горным гостеприимством, от которого я не посмел отказаться. Также, это был очень хороший обед.
Когда мы закончили обед, поскольку после обеда везде люди в хорошем настроении, мы начали разговаривать. Мой турецко-татарский язык был достаточно близок к азербайджанскому, чтобы мы легко понимали друг друга. Я рассказал ему что-то из моих забот и объяснил, что ищу работу.
Он предложил мне работать на его водяной мельнице в деревне вблизи предгорья. Все, что я должен был делать, это смотреть день и ночь за мельницей во время сезона мола зерна и собирать деньги с покупателей после окончания работы. За это он будет меня одевать и кормить и, возможно, даст немного карманных денег, если, конечно, я буду работать усердно. Я сразу согласился. У меня не было никакого выбора, и я должен был жить.
Мы сошли с поезда на станции по названию Девечи, что означает человека, содержащего стадо верблюдов. Отсюда мы должны были идти параллельно к берегу. К западу находились предгорья Кавказа, высотой в тысячу метров и с богатыми огородами и фруктовыми садами. За этими холмами были видны покрытые снегом вершины верхнего Кавказа, отливающиеся розовым светом в закате солнца.
По мере того, как мы шагали, я начал охлаждать к моему работодателю. Его деревня была явно не близка, как он говорил, и любопытствовал, существует ли водяная мельница. Я также был озабочен тем, что он отдал весь багаж своей жене и сам шагал с пустыми руками, как на утренней прогулке. В Баку я слышал что-то о таких племенных обычаях и думал, что такие обычаи уже исчезли с приходом Советов. Даже я, привыкший к длинным прогулкам, устал. Молодая женщина тащилась без устали. Если он так обращался со своей женой, то для себя я ожидал худшее.
Мы все шли и шли. Солнце скрылось, земля покрылась темнотой и наступила ночь. Лишь тогда мужчина сказал, чтобы остановились. Он сказал, что поскольку до мельницы еще несколько километров и мы устали, то мы должны остановиться под деревьями для еды и ночи. Опустив с облегчением свой груз, молодая жена скоро устроила костер и сварила еду. Когда мы закончили ужин, и огонь потух, мой благодетель повел свою жену под укрытие под большим деревом, где они покрылись войлочным плащом и скоро заснули. Не находя ничего для покрытия себя, я бросал ветки и хворост в костер и уснул около него, пока меня не разбудил дождь. Остаток ночи я провел под деревом, стараясь не промочиться.
На заре мы встали. Дождь прекратился, исчезли тучи, и начинался яркий день. После того, как мы умылись в оросительной канаве, молодая женщина, загруженная вновь багажом, продолжала свой путь. Однако, для меня это было более чем достаточно. Я поблагодарил мужчину за его предложение, сказал, что не верю, что мы сойдемся и поэтому я пойду своей дорогой. Он ответил, что выбор мой, затем добавил: «Давай, выйдем на открытую дорогу». Мне понравилось его доброе желание. Было приятно.
Мы расстались на перекрестке дорог. Мужчина и жена продолжали шагать по дороге вдоль берега. Я взял путь, ведущий прямо в горы. Весь день я шел вверх и вверх. К полудню, после прохода через нескольких хребтов я обедал под тенью дерева. Еду, состоящую из хлеба, сыра и фруктов, дали мне старые супруги, работающие около дороги. Я хотел заплатить за еду, но мне сказали: «Ты в горах, где гостеприимство есть закон и любой странник, посланный сюда, есть посланный Богом». Старые люди также сказали мне, что я должен найти работу в деревушках выше, на холмах.
К вечеру я дотащился до маленького горного поселения. Здесь дома были сделаны из высушенной земли. Они смотрелись одинаково и цепляющимися к скалам и утесам, словно птичьи гнезда. Они были нагромождены друг над другом на выступах, и казалось, что можно прыгать с крыши на крышу. Сверху них, высоко на утесе, находился большой, двухэтажный дом, построенный из камня и покрытый железом.
Уставший и помнивший, что странник в этих горах послан Богом, я зашел в первый дом в низу деревни. Там были старик и старуха и красивая девушка около шестнадцати лет. «Салам алейкум», сказал я. «Ва алейкум салаам, хош гелдиниз», в ответ приветствовали меня. Сначала меня посадили у печи. Затем девушка поднесла мыло и воду для умывания. После этого, все трое — мужчина, женщина и девушка — сказали: «Мерхаба», приветствие на Среднем Востоке и Кавказе.
Я был принят как гость. Меня никто не спрашивал, кто я или зачем пришел в их деревню и зашел в их дом. Все, что они знали, мой сильный татарский акцент и что я странник. Покончив с формальностями, они принесли мне еду, мясо, зелень и сыр; простая пища, но намного здоровее чем все, что я ел в моих странствованиях.
После многих и многих месяцев я оказался в доме мирной семьи. Я сидел у огня, кушая их хлеб. Мое сердце явно согрелось. Я стал наполняться эмоциями и прилагал усилия, чтобы успокоиться. Мне было всего девятнадцать, но за это короткое время я что-то смог узнать об этом добром человеке. Я был уверен, что нахожусь в доме хороших людей. Так, я рассказал им о моих печалях и ошибках, которые привели меня к их дверям.
Было уже полночь, когда я закончил свой рассказ. Семья познакомила меня с собой. Старик был Сулейман эффенди. Его жену звали Перихан. Их дочь звалась Зулейха. Их единственный сын был убит, сражаясь с Советами. Сулейман эффенди сказал, что если я хочу, то могу остаться у них столько, сколько я желаю, помочь пасти овец. Я принял предложение. Я стал одним из них, пастухом, типа кавказского ковбоя.
На следующее утро меня привели к овцам. Мне дали ружье-дробовик, большой кинжал и одежду, которую носил только их сын. Затем я встретился с собаками, которые собирались быть моими компаньонами в горах.
Так, я сошелся с этими добрыми и дружественными азербайджанскими турками, которые исповедуют суннитскую ветвь ислама. С моими овцами и собаками я бродил по высоким горам, долинам и вершинам. Так же, как и туземные люди, я собирался знать наилучшие безлесные альпийские луга, надлежащие водные места и большие, одинокие деревья для сбора моего стада в жаркий полдень. Мои собаки были преданными, умными и проворными и ни один волк не смог украсть овцу и не один ягненок не пропал из моего стада.
Собаки были моими компаньонами. Часто я разделял пастбища с другими пастухами, некоторые из них были моего возраста, некоторые старше меня и несколько из них пасли с маленькими мальчиками не более двенадцати лет. Эти маленькие товарищи изумляли меня тем, как они заботились о своих овцах или скотине, так же, как и взрослые пастухи, они были вооружены ружьями и пистолетами, опоясаны патронташами и их экипировка завершалась большими кинжалами, висящими спереди на ремне. Мастера рукопашного боя, эти горцы были знатоками применения кинжала, и я благодарил Бога, что мне никогда не надо было использовать его самому.
Эти долгие дни и ночи под солнцем, луной и звездами были чудесными для меня. Скоро мое здоровье не только не восстановилось, но и значительно улучшилось. Свежий горный воздух, постоянные физические упражнения за дверьми, простая, здоровая пища сделали меня сильным и полным энергии. Я чувствовал, что здесь нет ничего, что бы я не мог делать. Другие пастух с готовностью учили меня к их ремеслу, всем тонкостям по уходу за животными, даже за новорожденными ягнятами.
Каждый второй день Зулейха находила меня на нагорных пастбищах, чтобы отдать мне корзину с пищей, приготовленной ею и сменную одежду, выстиранную ее матерью. Во время таких посещений она обычно немного говорила со мной и рассказывала о жизни и обычаях своего народа и иногда запевала их песни. Зулейха была типичной из этих красивых горных женщин. Подобно моей матери, их лица были не закрыты. Они часто работали в полях и с животными. Они ездили верхом на конях и носили оружие, которым они умели пользоваться легко, если это было необходимо. Они также высоко соблюдали свою честь и были весьма осторожны по поводу любовных дел.
Я ожидал эти посещения из-за ее компании, но никогда не чувствовал себя одиноким. Поскольку главным занятием горцев были овцеводство и животноводство, то пастух являлся важной фигурой общества. Люди, проходящие мимо пастухов на пастбищах, останавливались, чтобы проводить некоторое время с ними для разговора о погоде и стадах. Все проходящие были весьма дружелюбны ко мне. Они знали, что я был странником, и они отвлекались от своей тропинки, чтобы поприветствовать меня поощрительным образом и добрыми словами.
Эти знаки внимания удерживали меня от становления несчастливым, но я стал несколько беспокойным, когда недели следовали за неделями, и месяц следовал за месяцем. Я определенно был благодарен тому факту, что в горах не было ни милиции, ни советских чиновников, ни нищих безработных бесов на скамейках парков или в подвалах домов, ни поездов, ни бюро по трудоустройству, ни коммунистов. Я восхищался горцами. Они были прекрасными, отважными, честными. Они любили своих семей, своих традиций, своего образа жизни, свои заработанные тяжелым трудом имущества и свои горы и долины. Они были также набожными. С безграничным уважением к своей вере, все исполняли свои религиозные обязанности, где бы это не случалось, на поле, дома или на общественном месте. Однако, хороший народ, прекрасная жизнь на воздухе для меня были недостаточными. Я не мог себя представить здесь навсегда, женатым и растящим семью. Какое-то странное чувство заставляло меня думать о будущем и планировать мой следующий шаг.
В одно утро в конце лета, когда я размышлял о том, что бы предпринять, мое внимание отвлеклось на мужчину, проезжающую верхом не далеко от моего стада вдоль дороги, ведущей в верх, в горы. Мужчина и конь были статными фигурами. Он был одет в яркую черкеску и имел маленький, покрытый золотым кинжал и пистолет на своем поясе. Его седло был красиво украшено серебром и сзади него был прикреплен войлочный плащ. Конь был высокогорным, чистой породы.
Заметив меня, одиночный верховой направился в мою сторону, чтобы присоединиться ко мне. Грациозно приземлившись с коня, он поприветствовал меня с обычным Салаам Алейкум. Он спросил почтительно: «Ну, странник, как дела? Нравится ли тебе жить здесь, в наших краях? Не трудна ли для тебя жизнь?»
Очарованный его видом и его манерами, я ответил, что у меня нет причин для жалобы, что все прекрасно и поблагодарил за добрые слова.
«Да», он ответил, «я слышал, что у тебя все хорошо и что люди очень любят тебя. Это и есть причина, почему я решил посетить тебя. Как ты, наверное, знаешь, у нас нет ни школы, ни учителя для детей нашей деревни. Мы знаем из того, что ты рассказывал нашим людям, ты имеешь образование, достаточное, чтобы стать их учителем. Мы можем платить тебе. Ты можешь жить в моем доме, и его первый этаж достаточно велик, чтобы служить в качестве комнаты для школьного класса. Я сын Хамидуллы Эффендиева. Мое имя Забихшан эффенди».
До этого я слышал больше об отце человека, стоявшего передо мной. Он был вождем известного по всем горам за сопротивление Советам племени. Перед моим приходом в этот регион, он руководил в течение двух лет своим народом, ведущим борьбу с красными. Он не приказал сложить оружие до тех пор, пока Мир Джаффар Аббасович Багиров, глава азербайджанской ЧК, лично не пришел сюда, чтобы заключить мир с этим гордым народом, пообещав, что Советы не будут вмешиваться в их внутреннюю жизнь. (Это был тот самый Багиров, который позднее стал председателем Всесоюзного Исполнительного Комитета и в конечном счете был расстрелян после казни Берия). Также не была неизвестна мне жена Хамидуллы Эффендиева. По происхождению татарка из моих родных краев, она пользовалась уважением за ее активность в области благотворительности и заботу о горных детях.
И я также знал дом этой семьи. Это был большой, прекрасный двухэтажный дом, возвышающийся над всей деревней Сулеймана эффенди.
Забихшах эффенди был первым сыном этого вождя горного племени. Я поблагодарил его за предложение, сказал, что обдумаю его тщательно и дам мой ответ на следующий день. Позже в это утро пришла Зулейха с ее корзиной еды и сменной одежды. Я ей сказал, что хочу повидать ее отца. Сулейман эффенди пришел ко мне после полудня. Я рассказал ему о предложении Забихшаха эффенди, и поскольку я относился к старику как своему отцу, мне нужно было его одобрение прежде чем, я мог бы принять сделанное мне предложение. Сулейман эффенди не только одобрил эту идею, но и попросил согласиться с ней.
Так, вместо пастуха я стал учителем, не назначенным Советами учителем, а выбранным народом. Я про себя поклялся, что не буду внушать детям политические учения и заниматься пропагандой в этой маленькой деревне Калгагаях, а только буду их учить. Я буду учить детей, как читать и писать, как считать и рисовать. Я расскажу им о мире, о других народах, о природе. Я буду учить их делать добро и обходить плохие дела.
Когда началась осень, я начал мои уроки с приблизительно двадцатью пятью детьми, собравшимся на первом этаже дома Хамидуллы Эффендиева. Эти маленькие мальчики и девочки были полны желания учиться. Как я их любил и как он, кажется, любили меня! Мне выделили комнату для жилья над школьным классом и хорошего коня для моих нужд. Люди меня уважали как учителя их детей и приглашали в свои дома для приятных вечеров. Какой же был контраст между этой работой в горах и работой по так называемому учительствованию в Чарджоу! Среди этих горных людей я полюбил работу учителя и чувствовал, что делаю полезное дело, что-то действительно важное. Эта зима 1923–1924 годов была почти моей лучшей зимой за всю мою жизнь.
То, что удержало меня быть по-настоящему счастливым, было письмо, которое я получил в конце старого года. Каким-то образом, добрый сосед из Орска, бухгалтер, женатый на сестрах, который однажды меня посетил в мои печальные дни в Чарджоу, опять смог найти меня. Опять печально он поведал, что вся моя семья, отец, мать, мои два брата, мои две сестры умерли из-за страшного голода и эпидемии тифа, скосивших весь регион Орска приблизительно в тоже самое время, когда я начал учительствовать в Калгагаяхе. Перед страшным концом, добавил мой сосед, дела стали настолько плохи, что отец вынужден был продать дом, чтобы купить пищу, всего за двадцать фунтов зерна.
Это была страшная новость. Здесь я был упитанным и счастливым, в то время как моя семья умирала с голода. Даже радость работы в моей школе не помогла мне преодолеть мою подавленность до тех пор, пока не кончилась зима и задули теплые ветры, приносящие новую жизнь на землю.
Однако, с приходом весны пришли также новые тревоги. Вся новая жизнь не была хорошей. Подобно ядовитому растению, большевизм опять расцвел и начал вползать в эти горы. Скоро мы услышали, что была организована коммунистическая ячейка в деревне Девечи, недалеко от нас. Несколько ленивых людей создали эту группу, но у них были уши в Баку.
Затем в конце весны коммунизм пришел в нашу деревню. Старейшины получили уведомление из советского центра, что к ним направят учителя для «правильного» обучения детей в соответствии с программой, одобренной советскими властями. Я знал лучше, чем жители деревни, что означает «правильное» обучение и «одобренная» программа. Я сказал им, что хотя не хочу покидать их и их чудесные горы, но я должен искать работу где-то еще и не дожидаясь прихода нового учителя.
Забихшах эффенди согласился со мной, что будет разумно уходить и сделал все, чтобы помочь мне начать новую жизнь. В то время в Азербайджане все еще была частная торговля и крестьяне могли продавать свои избытки продукции на городских рынках. Мой благодетель предложил, что я мог бы иметь успех в покупке и продаже избытка зерна, риса и других сельскохозяйственных продуктов. Он поэтому устроил так, чтобы родители моих учеников дали мне пшеницу, рис и просо в качестве оплаты за мою работу. Скоро перед моей дверью стояли десять мешков зерна. Поскольку каждый мешок висел 160 фунтов, это было хорошей наградой за мой труд. Этот щедрый подарок был доставлен на повозке на железнодорожную станцию, где я попрощался с этими горцами, которые были так добры ко мне.
В Баку я продал зерно на рынке за хорошую сумму, достаточную мне для начала моего собственного бизнеса. Завершив продажу и мечтая о моих следующих шагах, я нашел дешевую гостиницу на ночь. Когда я начал регистрироваться, то внезапно обнаружил, что в моем кармане нет никаких денег, за исключением какой-то мелочи. Меня обокрали там же, на рынке. Ах, как я проклинал Баку! Этот негодный город никогда не приносил мне удачи.
Я выплакал свой гнев и стыд, когда узнал, что ушли все деньги. Все, что я заработал так честно и так усердно, исчезло за нескольких беззаботных секунд. Что же мне делать? Жить в Баку? На какие средства? Найти работу? Как? Тысячи безработных все еще ждали работу перед дверями бюро по трудоустройству. Опять стать свободным носильщиком? Нет, это невозможно. Или я должен подумать о возвращении в горы к людям, полюбившим меня и ожидавшим приезда советского учителя, чтобы сказать о своей неудаче?
Тем не менее, поскольку я знал эти края и считал, что там может быть какая-то работа, то пришел к выводу, что должен ехать в Кубу, районный центр. Выработав свой план, я покинул Баку без промедления, чтобы не провести даже на одну ночь больше здесь, в этом неудачливом для меня городе. Я уехал из той же станции, куда я прибыл менее чем несколько десятков часов до этого со сладостными мечтами. Я сел в пассажирский поезд и с билетом, купленным на почти все мою оставшуюся мелочь.
Я вышел на Хачмазе, в маленьком железнодорожном городке, в тридцати километрах от Кубы. Железнодорожного сообщения между этими городками не существовало, имелась лишь обычная дорога. В маленькой столовой в Хачмазе мне сказали, что требуются рабочие руки в больших фруктовых садах, знаменитых своими яблоками, около Кубы. Поздно ночью я начал шагать по дороге на Кубу и к восходу солнца пришел к окрестности с большими домами, окруженными яблочными садами. Сразу я постучал в почти первый дом и спросил о работе. Меня взяли под сильное испытание. Моя основная работа состояла из культивации деревьев и ухода за тремя конями. Время от времени меня также посылали в горы повидать пастухов и овец владельца.
Это была хорошая работа и ко мне относились хорошо, но мой хозяин был странным человеком. Он был наиболее суеверным человеком, которого только я видел в свои восемьдесят лет странствования по половине всего мира. В свои тридцать лет и сильного телосложения, он был обуян периями, джинами, шайтанами, духами, силами за этим миром и любым духом, которыми полны суеверия кавказских племен. Он ненавидел докторов и не доверял им. Однако, он верил во все типы чудес, в ведьм, в таинства. У него были десятки странных и необоснованных правил. Он заходил куда угодно всегда с правой ноги и выходил с левой.