Едва успели мы обменяться несколькими торопливыми словами, как началась страшная давка, и я и все мои верховые оказались в самой гуще толпы. Мириам укрылась за выступом ограды
- Этого рыбака схватили? - спросил я.
- Нет, но он уже у самых городских стен. Он подъехал к Иерусалиму на осле, а впереди него и позали шли целые толпы, и какие-то несчастные глупцы, приветствуя его, называли царем Иудеи. Теперь наконец у Анны есть предлог заставить Пилата выполнить его желание. В сущности, этот рыбак уже приговорен.
хотя приговор еще и не вынесен. Его песня спета.
- Но Пилат его не тронет, - возразил я.
Мириам покачала головой.
- Об этом позаботится Анна. Они притащут его в синедрион.
И ему вынесут смертный приговор. Выть может, его побьют камнями.
- Но синедрион не имеет права никого казнить, - продолжал возражать я.
- Иисус не римлянин, - ответила Мириам. - Он еврей. По закону талмуда он повинен и должен умереть, ибо он святотатственно нарушил закон.
Но я упрямо стоял на своем:
- Синедрион не имеем на это права.
- Пилат не станет возражать, если синедрион присвоит себе это право.
- Но это противозаконно, - перебил я. - А Рим в таких делах щепетилен.
- Тогда Анна найдет еще один выход, - улыбнулась Мириам. - И заставит Пилата распять Иисуса. Но так или иначе, это можно только одобрить.
Толпа рванулась вперед, увлекая за собой наших лошадей, и наши колени то и дело сталкивались. Какой-то фанатик упал, и я почувствовал, как конь, наступив на него копытом, пытается прянуть в сторону и встать на дыбы. Я слышал, как закричал упавший, и ропот толпы перешел в угрожающий рев. Но я обернулся и крикнул Мириам:
- Ты беспощадна к нему, а он, по твоим словам, никому не причинил зла.
- Я беспощадна не к нему, а к тому злу, которое он невольно может посеять, если останется в живых, - отвечала она.
Я едва расслышал ее слова, так как ко мне подскочил какойто человек, схватил моего коня под уздцы и сильно дернул меня за ногу, намереваясь стащить с седла. Наклонившись вперед, я с размаху ударил его ладонью по скуле. Моя ладонь покрыла половину его лица, и я вложил в этот удар весь свой вес. Жители Иерусалима не знают, что такое настоящая оплеуха. Я часто жалел, что не знаю, сломал ему шею или нет.
* * *
На следующий день я снова увидел Мириам. Я встретился с ней во внутреннем дворе дворца Пилата. У нее был такой вид, точно она грезит наяву. Ее глаза смотрели на меня и не видели.
Ее уши слушали меня и не слышали. Она была словно чем-то опьянена - ее отрешенный взгляд, полный недоверчивого изумления, напомнил мне вдруг прокаженных, которых я видел в Самарии после их исцеления.
Сделав над собой усилие, она как будто пришла в себя и все-таки осталась совсем другой. Я не мог разгадать выражения ее глаз. Никогда еще не видел я у женщин таких глаз.
Она прошла бы мимо, даже не заметив меня, если бы я не преградил ей дорогу. Она остановилась и произнесла обычные слова привета, но взгляд ее скользил мимо меня, ища поразившее его ослепительное видение.
- Я видела его, Лодброг, - прошептала она. - Я видела его.
- Да помогут ему боги, кто бы он ни был, если ваша встреча одурманила и его, как тебя, - рассмеялся я.
Но она словно и не слышала моей неуместной шутки: видение неотступно стояло перед ее взором, и она ушла бы, если бы я снова не преградил ей дорогу.
- Кто же этот "он"? - спросил я. - Может быть, это какойнибудь восставший из могилы мертвец зажег твои глаза таким странным огнем?
- Это тот, кто других поднимает из могил, - отвечала она. - Воистину я верю, что он, Иисус, воскрешает мертвых. Он - Князь Света, сын Божий. Я видела его Воистину я верю, что он сын Божий.
Из ее слов я понял только, что она встретила этого странствующего рыбака и заразилась от него его безумием. Ведь передо мной была совсем другая Мириам, ничем не похожая на ту, которая называла Иисуса чумой и требовала, чтобы он был уничтожен.
- Он околдовал тебя! - гневно вскричал я.
Глаза ее увлажнились, взгляд стал еще более глубок, и она кивнула.
- О Лодброг, он обладает чарами превыше всякого колдовства, их нельзя ни постичь, ни выразить словами! Но достаточно взглянуть на него, чтобы почувствовать: это сама доброта, само сострадание. Я видела его. Я слышала его. Я раздам все, что у меня есть, беднякам и последую за ним.
Она говорила с таким глубоким убеждением, что я поверил ей, как поверил еще раньше в то изумление, с каким прокаженные разглядывали свою чистую кожу. Мне стало горько при мысли, что эту божественную женщину мог так легко сбить с толку какой-то бродячий чудотворен.
- Что ж, следуй за ним, - насмешливо сказал я. - Ты, без сомнения, получишь венец, когда он вступит в свое царство.
Она утвердительно кивнула, и я едва удержался, чтобы не ударить ее по лицу, так тяжко было мне ее безумие. Я шагнул в сторону, пропуская ее, и, медленно пройдя мимо меня, она прошептала:
- Его царство не здесь. Он сын Давида. Он сын Божий. Он то, что он говорит, и он то, что говорят о нем, когда хотят передать в словах его неизреченную доброту и его истинное величие.
* * *
- Мудрость с Востока, - посмеиваясь, сказал мне Пилат. - Он мыслитель, этот невежественный рыбак. Я теперь узнал его ближе. Я получил новые донесения. Ему нет нужды творить чудеса.
Он более искушен в споре, чем самые искушенные из его противников. Они устраивали ему ловушки, а он смеялся над их ловушками. Вот, послушай.
И он рассказал мне, как Иисус смутил всех, кто хотел смутить его, приведя к нему на суд женщину, уличенную в прелюбодеянии.
- А что ответил он на вопрос о налогах? - воскликнул Пилат. - "Кесарево кесарю, а Божье Богу". Анна хотел подстроить ему ловушку, а он посрамил Анну. Наконец-то появился хоть один иудей, который понимает нашу римскую идею государства.
* * *
Затем я встретил жену Пилата. Взглянув ей в глаза, я мгновенно понял ведь я уже смотрел в глаза Мириам, - что эта измученная, нервная женщина тоже видела рыбака.
- Он исполнен божественности, - шепнула она мне. - Он знает и верит, что бог в нем.
- Быть может, он сам Бог? - спросил я мягко, потому что мне надо было что-то сказать.
Она покачала головой.
- Не знаю. От этого не сказал. Но вот что я знаю: именно такие и есть боги.
* * *