Меркурьев был великий труженик. Некогда ему было заниматься интригами, да и не смог бы! Я знаю, как в послевоенные годы он нуждался. Семья огромная: трое своих детей, племянники, престарелая мама, еще какие-то родственники, жившие на его иждивении, да еще тот факт, что Ирина Всеволодовна в те годы не по своей воле не работала,- все это заставляло его летать по всей стране и зарабатывать деньги, но при этом - никогда не халтурить! Посмотрите любой меркурьевский эпизод - вы никогда не скажете, что он сыгран для денег. Увы, сейчас с таким нечасто встретишься. Возвращаться отовсюду Василий Васильевич старался через Москву, чтобы походить по "Мосфильму" и напроситься на пробы. И все это по крохам этот трудолюбивый скворец вез домой, чтобы накормить своих птенцов. Себе он отказывал во всем. В его квартире, в те годы похожей на табор, везде, даже на полу, спали детишки. Но именно к нему, к Меркурьеву, приходили люди за помощью, за советом, подчас за куском хлеба и на ночлег. Приходили все, кому было тяжело. Они знали: Меркурьев поможет. И он помогал всем.
Я счастлив, что могу считать себя творческим родственником Меркурьева, что был знаком с Василием Васильевичем - человеком истинной честности, прямоты, благородства.
Я счастлив, что судьба подарила мне возможность дружить с ним, встречаться. Мне горько, что таких встреч было слишком мало...
* * *
Марина Неелова, когда я ей позвонил, так долго и нежно говорила об отце, так много рассказывала о всяких случаях из студенческой жизни, что, когда я получил написанные ею воспоминания, мне показалось, что я их слышу. Прошло столько лет! Мы с Мариной почти уже ровесники, но до сих пор она называет меня на "вы".
Рассказала мне Марина и о том, как ревниво мама вспоминала обо мне, как беспокоилась о моей жизни в Москве. (Подумать только! А мне мама никогда ничего подобного не рассказывала, даже не намекала!). Когда уже недавно, в 1995 году, мы с Мариной встретились в Праге на съемках "Ревизора", то в свободное, предсъемочное время (обычно в гримерной) она рассказывала и мне, и Ане Михалковой, а иногда и Самому(!) Никите Сергеевичу Михалкову о своих студенческих годах, о том, сколько ей дали ее Мастера. Рассказала Марина и о том, как мама подослала одного из студентов ко мне в Москву, чтобы он посмотрел, как я живу и все ей рассказал. Оплатила ему эту "командировку". А я то никак не мог понять, почему вдруг ко мне приехал Олег Ефремов (не тот, что главный режиссер МХАТа, не Николаевич, а Владимирович,- чудесный, обаятельный актер, кстати, довольно много снимавшийся в кино).
Мне настолько дороги все эти люди, потому осмеливаюсь поместить здесь воспоминания Марины Нееловой.
Марина Мстиславовна Неелова
Мой первый учитель
Мне было пять лет. Я шла с мамой за руку по Васильевскому острову и тайком, чтобы не заметили прохожие, прижимала к груди и даже целовала одну фотографию. Странная штука - память. Она вдруг, не соблюдая хронологию, выхватывает из твоей жизни и какие-то, казалось бы, незначительные факты, ситуации, чьи-то фразы, взгляды, ощущения. Так вдруг вспоминаешь себя в два года, но не помнишь в семнадцать, потом в пять, потом сразу в двадцать.
Я всегда хотела быть актрисой, сколько себя помню. Но при этом никогда не собирала фотографии артистов. Единственный раз в жизни (почему?) я купила такую фотографию, и это был Меркурьев. Как нежно я любила его тогда, в пять лет, еще не подозревая, что жизнь сложится так: мне доведется провести рядом с ним четыре года, я буду учиться именно у него, потом даже забуду, что он тот самый известный и любимый всеми артист Меркурьев, а привыкну к нему как к своему учителю, которого я вижу каждый день на занятиях по мастерству.
Он был замечательным артистом, и на каждом уроке у нас была возможность убедиться в этом воочию.
Преподают все по-разному: кто-то рассказывает "про что", а кто-то показывает "как". Меркурьев был слишком артист, чтобы делать теоретические разработки - он играл. И по тому, как он это делал, мы понимали многое. Может быть, с точки зрения педагогики это было неправильно - показывать нам, но зато каждый его показ так надолго оставался в тебе, что потом дома можно было восстановить в памяти все в подробностях и разложить на полочки теории. И сейчас, работая в театре "Современник" столько лет, каждый раз, когда кто-нибудь из артистов на репетиции кидается в дебри теоретических выкладок и на словах объясняет, что он хотел сыграть, и Галина Борисовна Волчек, наш главный режиссер, говорит: "Не надо мне рассказывать, покажи!" - я всегда вспоминаю Меркурьева. Как много он тебе дал, понимаешь не тогда, когда учишься, а когда сам выходишь на сцену. И тогда все, что он показывал, как он это делал, приобретает особый смысл. Он никогда ничего не навязывал, не настаивал, он просто выбегал на сцену и показывал, этим убеждая нас, что только так и должно быть. Он именно выбегал на площадку (несмотря на грузность, он замечательно двигался и был поразительно пластичным) и проигрывал нам сцену за сценой весь спектакль, за всех: за героя, за героиню, за старуху, за девочку. Не зная слов пьесы, он, если так можно выразиться, с упоением играл на разные голоса. И не нужно было слов столь выразителен был каждый его сиюминутный персонаж, так менялся он на глазах - так ясна была сущность происходящего. Мы завороженно смотрели, смеялись, хохотали до упаду и понимали, что у нас так не получится никогда. Многие из нас пытались копировать его, повторить, что делал он, но это было невозможно, да и не этого он требовал; более того, он сердился на нас за это, обижался, что мы ничего не поняли, что мы из всего увиденного и услышанного берем только форму, попросту обезьянничаем или занимаемся подхалимажем, стараясь в точности повторить его действия. Очень скоро я поняла, что из всего, что он показывает, мне нужно понять, не как, а что. Когда это удавалось, он был счастлив. Он был замечательный зритель - он так смеялся на наших удачных этюдах, после чего, однако, очень остроумно и талантливо указывал нам на ошибки. Каждый его урок был маленьким спектаклем одного актера во множестве лиц.
Говоря о Меркурьеве, нельзя не сказать о человеке, который прожил рядом с ним всю свою жизнь (а значит, и эти четыре года с нами),- об Ирине Всеволодовне Мейерхольд. В восемь часов утра каждый день мы приходили в институт и под руководством Ирины Всеволодовны делали этюды по биомеханике, которые так нам пригодились в жизни. Сейчас я благодарю своих педагогов, которые научили меня этой науке - правильно и целесообразно использовать выразительные средства своего тела, владеть не только им, но и своими эмоциями.
Меня приняли в Институт театра, музыки и кинематографии кандидатом, то есть я не была зачислена на курс до конца первого семестра, и в зависимости от того, как сдам первый экзамен по мастерству, я буду принята или отчислена. "Что такое быть кандидатом?" - этот вопрос я задавала всем, кому можно, и получала ответ: это когда нет индивидуальных занятий с мастером. Получается, что Меркурьев со всеми будет заниматься, а со мной нет? Эта мысль сводила меня с ума несколько дней. "Как же я тогда покажу ему все, на что я способна? Когда? Он ведь может меня даже и не узнать и не заметить до самого экзамена?" Был единственный выход: обратить на себя каким-то образом его внимание.
Еще до экзаменов я слышала, что есть такие занятия, на которых студенты делают этюды с воображаемыми предметами, а поскольку я очень тщательно готовилась к поступлению именно в этот институт, то довела эту технику буквально до абсурда, часами вышивая, пришивая, нанизывая что-то на что-то, то есть делая с воображаемыми предметами то, чего никогда не делала с существующими. И вот первый самостоятельный этюд. Я играла рыболова. Запутываясь в воображаемых снастях, цепляясь за воображаемый крючок, я, короче говоря, использовала все комедийные штампы, годящиеся к этому случаю. Мне казалось, что я все делаю замечательно, тем более что меня подбадривал смех Меркурьева и Ирины Всеволодовны Мейерхольд. После этюдов, как всегда,- разбор. Доходит очередь до меня. Камня на камне не оставили! Распушили в пух и прах! Но внимание на себя я все-таки обратила.
Позже, несмотря на то, что мне не положены "индивидуальные занятия с мастером", Василий Васильевич занимался со мной, как со всеми, тратил на меня то же время, что и на всех, а иногда и немножко больше. Он всегда хотел, чтобы я сегодня была лучше, чем в прошлый раз. Он хотел, чтобы я лучше играла, лучше сдала экзамены. Он подогревал мое творческое самолюбие, верил в меня. И я хотела быть лучше, я хотела, чтобы он верил не зря. Этим он научил меня не лениться, не быть довольной собой, своими маленькими удачами. Но это было позже.
А пока Василий Васильевич показывал меня с моей воображаемой удочкой, и все смеялись. Тогда мне были преподаны в таком "капустническом" виде первые уроки и законы мастерства. И что-то главное, мне кажется, я тогда поняла. По крайней мере это "что-то" осталось во мне на всю жизнь.
Трудно вспоминать, вернее, писать о таком талантливом человеке, артисте, как Меркурьев. Воспоминание - наша эмоциональная память, при переносе на бумагу она теряет яркость.
Я не вспоминаю Меркурьева, я его всегда помню, люблю и благодарна ему за все, что в нем было и чему он пытался научить нас. Я горжусь тем, что моим первым педагогом, с которым я сделала шаг на сцену, был Василий Васильевич Меркурьев.
Вадим Витольдович Никитин
Память
Передо мной фотография бесконечно близкого и дорогого мне человека Василия Васильевича Меркурьева. И я начинаю вспоминать.
В. В. Меркурьев был нашим Учителем, как называли мы его, вкладывая в это слово всю нашу любовь и уважение,- Учителем с большой буквы! Наш Учитель был для нас образцом во всем. Он постоянно твердил: "Актер - это понятие круглосуточное". И сам следовал этому девизу. В первый же день он огорошил нас тем, что стал называть по имени-отчеству и требовал такого же обращения от нас друг к другу. В ответ на наше недоумение объяснил: "Понимаете, вот если вы к кому-нибудь обратились Петька, Галка, Вадька и т.д., то в порыве чувств вы можете неуважительно отнестись к человеку, даже обидеть его. Иное - вежливое - обращение дисциплинирует, заставляет задуматься над тем, что вы скажете дальше".
Меркурьев был не только Учителем, но и внимательным отцом нашей курсовой семьи. Помню, как однажды мы с Мариной Нееловой вынуждены были во время каникул срочно репетировать отрывки для показа на ближайшей конференции. Нам было невесело, все разъехались, мы одни репетировали в пустом институте. И вдруг в середине дня раздались шаги, дверь распахнулась, и на пороге появился Василий Васильевич. Со словами: "Ребятки, я заехал из театра вас проведать, и вот поешьте!" - он протянул нам бутерброды. И так повторялось каждый день.
В творчестве Меркурьева сочетались огромный, как иногда говорили стихийный, талант и колоссальный труд. Он был удивительно конкретен на сцене. В каждой фразе, реплике, движении! Он мог часами повторять одну и ту же фразу, добиваясь ее конкретного звучания. Нам он любил рассказывать, как они с Ю. В. Толубеевым вставали по обе стороны Фонтанки и вели диалоги, вырабатывая "посыл", избавляясь от вялости, аморфности, вслушиваясь в упругую силу звучащего слова. И при такой отточенности он умел быть неожиданным на сцене, настоящим импровизатором. Работать с ним было большим наслаждением. Помню они с И. В. Мейерхольд играли небольшой концертный номер, в котором у нее были только слова: "Пойдем домой", а у Василия Васильевича вообще никаких. Этот номер, где муж упорно не хотел идти домой, к сварливой жене, продолжался минут двадцать и шел под бесконечный хохот зрительного зала. Но однажды Ирина Всеволодовна заболела, и Василий Васильевич предложил мне заменить ее. Я попросил порепетировать, но Учитель сказал: "Ничего, текст (!) ты знаешь, а дальше - смотри за мной". И я был потрясен. Он, не говоря ни слова, посылал мне творческие импульсы, мне было на сцене легко и радостно. И я убедился, что импровизация - это не стихийное состояние, а подготавливается она трудом и талантом.
По окончании института я стал работать в том же театре, что и Меркурьев,- Ленинградском академическом театре драмы имени А. С. Пушкина. Теперь я постоянно видел его на сцене, на репетициях, затаив дыхание, следил за ним из-за кулис. Сыграть трагическую роль - было давней мечтой Меркурьева-актера. В последние годы ему это удалось. Он сыграл Бурцева в "Пока бьется сердце", репетировал Рембрандта в одноименной пьесе Дм. Кедрина. Но мне кажется, что ощущение трагического порой проскальзывало у Василия Васильевича и в острокомедийных образах, например, в его Мальволио.
К сожалению, Меркурьева в роли Рембрандта мы видели только на репетициях. Он играл ярко, сочно, "по-рембрандтовски" соблюдая все светотени. Наверное, не напрасно сетовал Меркурьев на режиссеров, которые хотели использовать в его таланте лишь то, что уже было апробировано, не заглядывали в его душу до конца.
Мне довелось присутствовать на последнем выступлении Василия Васильевича перед публикой в спектакле "Пока бьется сердце". Перед этим актер долго и тяжело болел. О смерти он не думал - во всяком случае, не говорил. Но длительные страдания сделали особенно пристальным и внимательным его взгляд, он смотрел так, как будто видел все сквозь землю. И вот его привезли на спектакль. Все с волнением следили за ним: играл он блистательно. В сцене, когда Бурцев умирает, я стоял за кулисами, совсем близко от сидевшего в каталке Бурцева - Меркурьева. Еще минута - и мне надо будет вывозить его на сцену. И вот перед тем, как ехать умирать в роли Бурцева, Василий Васильевич обернулся ко мне, посмотрел грустными глазами, и слеза скатилась по его щеке. Он ничего не сказал, только закусил губу.
Бурцев умер, в зале раздался шквал рукоплесканий. Спектакль кончился. Меркурьев - Бурцев вышел на поклон. Увы, в реальности нам не дано оживать.
Игорь Петрович Владимиров
Спасибо вам, Василий Васильевич!
Василий Васильевич Меркурьев был прежде всего актером - актером на сцене, в студенческой аудитории и даже на рыбалке. Он любил говорить о сцене или конкретном образе кратко и чаще всего "в лицах". Его показы на репетициях и уроках были удивительны и даже величественно-прекрасны. Иногда он вспоминал эпизоды своей собственной сценической биографии, например, как Мейерхольд (кстати, его любимый режиссер) во время постановки "Маскарада" Лермонтова требовал от Меркурьева, репетировавшего Казарина, чтобы он не выходил на сцену, а возникал на ней, именно возникал, и Василий Васильевич своим показом доказывал нам, своим ученикам, что это возможно. Сравниться с ним казалось кощунственным, скопировать или повторить - просто невозможным. Эти показы невольно становились смертельно опасными: от них в моей душе всегда торжествовало чувство собственного ничтожества. Торжествовало и убивало. Только тогда, когда я понял, что из показанного надо брать только его существо, только "что", а внешнее (т. е. "как") делать просто прямо противоположное, все постепенно начало вставать на свои места. Вообще о показах Меркурьева можно было бы написать целую книгу.
Меркурьев творил, опираясь на свою могучую индивидуальность, щедро развивал те огромные художественные задатки, которые были отпущены ему природой. Роли его, как правило, несли в себе блистательное знание жизни, заключенное в острую форму. И красоту, ясность, гармонию. Он любил повторять: "Если тебе дали роль - прочти ее 50 раз, если она не получилась - прочти еще 50, не получилась - прочти еще 50. Опять не получилась - верни роль, ты ее играть не можешь". При этом он ссылался на Щепкина, дескать, это его слова.
Игра Меркурьева всегда захватывала и покоряла. Я ду маю, что всенародная любовь к Василию Васильевичу покоилась не просто на сугубо национально-русском характере его таланта, но на его умении воплотить это народное начало в осязаемой, плотной конкретности. Когда Меркурьев появлялся на сцене, он заполнял собой все ее пространство. В удивительном чувстве правды он не имел себе равных. Мне никогда не забыть его блистательного Грознова в комедии Островского "Прав да - хорошо, а счастье лучше", в частности, той его знаменитой паузы, когда старый вояка неловким движением негнущихся пальцев разрубал на множество частей яблоко, делал из него нечто вроде форшмака и потом с удовлетворением начинал жевать беззубым ртом. Его купец Восьмибратов (отнюдь не главный персонаж "Леса") был ярче остальных и запоминался на всю жизнь.
Меркурьев в полной мере обладал присущим нашему народу чувством юмора. Мало кто из известных мне актеров мог быть таким серьезным в комических сценах, как он. И от этого комизм их приумножался.
Меркурьев завещал всем нам великие уроки театральности. Не было ролей, неподвластных ему. Мне кажется, что если бы Меркурьев захотел сыграть леди Макбет, то смог бы сделать и это. И зрители, сначала удивленные и даже шокированные, постепенно бы поверили и в такую леди Макбет.
* * *
Уже после того, как вышла книга о Меркурьеве, ко мне из Омска приехал Женя Массалыга - ученик родителей, выпускник 1973 года. Он так заразительно рассказывал об институтской жизни, что я предложил ему: "А ты напиши!" И вот когда я прочитал написанное Массалыгой, я понял, что никто лучше его не расскажет о педагогических принципах Меркурьева и Мейерхольд; никто не изложит так, как он, не только их достоинства, но и даже недостатки.
Вместе с Массалыгой на курсе учились замечательные, известные ныне артисты - Евгений Леонов-Гладышев, Сергей Паршин, Владимир Курашкин, Светлана Шейченко. Ну а о том, как они постигали азы актерской профессии читайте "первоисточник".
Евгений Владимирович Массалыга
Забота
Летом 1969 года мы, 26 ребят, стали студентами первого курса актерского отделения факультета драматического искусства Ленинградского государственного института театра, музыки и кинематографии, класса профессора В. В. Меркурьева и старшего преподавателя И. В. Мейерхольд.
Мы тогда не знали, что первая забота о будущем курсе началась у наших мастеров задолго до нашего зачисления: кто будет вести занятия у нас по другим предметам. В результате с нами работали лучшие педагоги института. Сценической речи мы учились у давней соратницы наших учителей Зинаиды Васильевны Савковой, танцу - у уникальной Зинаиды Семеновны Стасовой, пению - у Ольги Николаевны Колгановой. Сценическое движение нам преподавали А. П. Олеванов и К. Н. Черноземов. И, конечно же, всегда рядом с нами была наша заботливая "няня" Людмила Владимировна Честнокова - третий на курсе преподаватель актерского мастерства. Рядом она была и на уроках, и на наших концертах, и на спектаклях, и, теряя большую часть своего летнего отпуска, в наших поездках по стране.
Педагоги по теоретическим предметам тоже были лучшие: А. А. Пурцеладзе, Г. И. Кургаева. Обо всех надо писать отдельно - это была плеяда педагогических звезд института.
И все-таки основные хлопоты о нас были у Ирины Всеволодовны Мейерхольд и Василия Васильевича Меркурьева. Даже когда они из-за болезни не могли приходить в аудиторию, то проводили репетиции у себя дома.
Актерское мастерство. Что это такое?
Вот я и хочу рассказать о том, чему и как нас учили Василий Васильевич и Ирина Всеволодовна и как эта учеба начиналась.
Началось все с того, что на весь сентябрь мы уехали помогать труженикам села убирать турнепс и капусту.