В то время на студии Диснея шла работа над смешным и грустным фильмом, героями которого является собака и... человек, находящийся у нее в услужении. Нам показали две уже готовые части будущего фильма. На меня, да, вероятно, и на моих спутников, эта работа произвела очень большое впечатление. Замысел фильма чрезвычайно оригинален, остроумен: показать смешное, абсурдное в человеческом поведении, которое настолько вошло в привычку, в обыденность, что сам человек перестал это замечать, но оно обнаруживает всю свою смехотворность, если рассматривать поступки хозяина с точки зрения собаки.
Из всех эксцентрических достопримечательностей Голливуда нас, кажется, обошли только довольно большой по размерам бетонированной площадкой, на которой увековечены для потомства отпечатки ног и рук "всех наиболее знаменитых кинозвезд". Здесь можно полюбоваться отпечатками следов Мэри Пикфорд, Дугласа Фербенкса, Дины Дурбин и других знаменитостей. Нас не подвели к этой бетонной плите, вероятно, просто потому, что гидам не хотелось услышать очередной вопрос: а где же следы Чарли Чаплина? Увы, судя по бетонной летописи, Чарли Чаплин не оставил "следов" в американском искусстве кино.
Середина 50-х годов была весьма насыщенной в творческой жизни Василия Васильевича. Он был очень занят в театре и на съемках фильмов. В пьесе "Сонет Петрарки" Н. Погодина Васич сыграл роль секретаря обкома Павла Михайловича. Павел Михайлович у Меркурьева был мягким, добрым и, я бы сказала, лиричным. Он вообще любил эту роль. Когда его спрашивали, бывало, какую роль он больше всего любит, он отвечал, что во всех них есть часть его души. Ему часто приходилось играть секретарей обкомов партии, и все они были разные.
Здесь мне еще раз хочется сказать о заветной мечте Меркурьева Отелло.
Когда в 30-е годы Вивьен пригласил меня в свою национальную осетинскую группу ставить "Отелло", Меркурьев часто забегал на эти репетиции, и, если я просила его показать Отелло, он с удовольствием выходил на площадку. Он очень любил это произведение и мечтал сыграть Отелло доверчивым, добрым и в то же время мужественным воином. Он часто повторял: "По-моему, не так-то просто ответить, кто такой Отелло. Я, например, вижу потрясающую фигуру. Нет, это не герой-любов ник, это воин, гражданин, человек, который может глубоко выразить свои чувства в любом предмете. Но как-то повелось играть его любовником".
В связи с этим, думаю, небезынтересно его письмо ко мне:
"Винница. 3 апреля 1958 г.
Дорогая Иришенька!
Не разговаривал с тобой три дня, и уже кажется, что целую вечность. Вчера в шестом часу вечера приехали в Винницу, а в восемь уже играли. Погода прескверная. Осталось десять концертов и надо их благополучно дотянуть. Я писал в поездке тебе открытку и упоминал о предложении сыграть роль талантливого актера и педагога на Киевской студии. Что меня заинтересовало? Там герой - паренек, поступающий в театральное училище,перед экзаменом увидел фото этого актера в роли Отелло. Вдохновившись этим образом, избрал эту сцену для показа, а актер из-за стола подавал ему реплики за Дездемону. Картина по жанру муз. комедия. Я им предложил, поскольку там уже есть прием наплыва, сделать и здесь, когда мальчик смотрит на фото - оно в его представлении оживает, и этот актер потрясающе играет эту сцену - трагически. А мальчик потом на экзамене, схватив внешнюю форму, повторяет ее. Мне кажется, что это может прозвучать очень комедийно. Им это понравилось, и, возможно, они введут. Тогда есть смысл для меня попробовать силы в этой роли. Как один из эскизов к Отелло. Сделать хороший грим, костюм, в кино это можно сделать эффектно. Как ты думаешь?.. Вот опять пошел снег, а по радио передают сейчас на завтра: будет дюже хмарно! Мрачный городишко, а здесь говорят, что летом здесь - рай. Вот что делает Солнце!.."
К сожалению, Меркурьеву не довелось сыграть роль Отелло.
Другой заветной роли Меркурьева повезло больше, чем Отелло. Силу Ерофеича Грознова из комедии Островского "Правда - хорошо, а счастье лучше" он исполнял на протяжении всей своей жизни. В спектакле по этой пьесе особенно ощущалось, что рядом с Меркурьевым "играть" невозможно - надо жить на сцене. Он часто ездил по другим городам страны и играл эту роль с коллективами Смоленского, Владимирского, Комсомольского-на-Амуре и других театров. (Вообще он охотно ездил по Союзу, играл в спектаклях "Тяжкое обвинение", "Чти отца своего" на сценах многих театров. За это называли его "артист-передвижник".)
Однажды Меркурьеву потребовалось в институте представить "научную работу" (было такое правило, при котором каждый педагог, помимо своей практической педагогической работы, должен был "подтверждать" свою "вторую половину нагрузки". Все писали рефераты. Василий Васильевич говорил: "Я не ученый, я практик". И тогда Меркурьев предложил сыграть в учебном спектакле курса Т. Г. Сойниковой "Правда - хорошо, а счастье лучше". Татьяна Григорьевна с радостью откликнулась на предложение Василия Васильевича. Во время репетиций Василий Васильевич занимался со студентами невероятно тщательно! Он стремился максимально подтянуть ребят до уровня своего мастерства. На спектакле получилось так, что он никого не "забил", никого не "переиграл", а сумел создать настоящий ансамбль. Как говорила потом Татьяна Григорьевна, этот спектакль для студентов был равен году учебы в институте.
В течение своей жизни Меркурьев много гастролировал. Ездили мы и вместе, но если он уезжал один, то исправно писал письма. Приведу одно из них - оно ведь тоже кусочек его жизни.
"Дорогая Иришенька!
Получил твое письмо. Очень хочется сесть на лодочку и несколько дней кочевать по нашему озеру. Устал я здесь. За это время мы объездили города: Днепропетровск, Кривой Рог, Дебальцево, Новую и Старую Горловки, Константиновск, Дзержинск, Дружинновку, Славянск - город и курорт, Сталино, Рудниновку, Ворошиловград, Прянку, Краснодон, Ворошиловск и др. Каждый день переезды - поезда, машины, автобусы, самолет. Это все угольные и металлургические районы. Воздух - сама понимаешь... Реки далеко. Пыль. Дороги только что делаются. Все строится, растет не по дням, а по часам.
Проходим мы очень хорошо. Сегодня едем в Кадиевку, оттуда ночью опять в Сталино и 1-го в ночь - в Запорожье - там в 3-х районах до 5-го. 5-го должны быть в Севастополе и с 7-го - 10-е Ялта. Если мне удастся продлить Ялту, то хотел бы, чтоб ты приехала ко мне. Об этом сообщу через 3-4 дня. Мечтаем добраться до моря - как следует помыться и подышать чистым воздухом. Поездка хорошо организована. Живем дружно. Все тебе шлют привет. В Москве был в больнице у Лукова. Встретили меня на машине и целый день возили, куда мне было надобно. Луков хочет, чтобы я играл Тихомирова учителя героя. Он так увлеченно рассказывал мне об этом образе, что я, загоревшись, внес много предложений, в том числе, что он должен быть моего возраста и без наклеек - Луков на все идет. Но в пути я несколько раз прочел сценарий и написал ему письмо, что я "заболел Шведовым" (герой), оговорив, если это его не устраивает, то буду играть все, что нужно. По возвращении в Ленинград заеду к нему на пробу... (Речь идет о неосуществленном замысле режиссера Л. Д. Лукова.- Ред.). Здесь везде нынче хороший урожай. Широка страна моя родная, не объехать мне ее во всю жизнь. Целую вас всех крепко".
Его письма полны забот о семье, о детях, о моих делах.
"Дорогая, любимая Иришенька!
Получил твое "отчетное" письмо. Приходится огорчаться, что у тебя плохое настроение и что оно больше всего зависит от расходов, требуемых для выздоровления наших отпрысков. Все, что ты делаешь для ребят, все это крайне необходимо и это не должно тебя расстраивать. <...> Концерты проходят академически. Площадки ответственные. Вчера был в Театре Леси Украинки. Смотрела труппа. Заходил Юра Лавров. Пригласил на воскресенье обедать. Было много друзей. Много прекрасных слов на вечере наговорили. Один даже сравнил с Шаляпиным, сказал, что подобную радость он ощутил впервые после него от меня. Мне это радостно, но ты знаешь, меня это не испортит".
"Иришенька!
Ты мне назначила звонить в 12 ч. дня 6-го. Вот я сижу на переговорной, а Ялта отвечает, что вас никого нет. Буду ждать. М. б., ты с Петей где-нибудь задержалась. Я сегодня ночью приехал из Житомира в Киев. Между Киевом и Житомиром в 12.00 машины остановились, и шоферы попросили всех выйти, дескать "спустила камера". Я, ничего не подозревая, тоже вышел, страшный ветер, холодный. Группа подозвала меня к фарам, прочли в стихах поздравление, выстрелили шампанским и все подняли тост за здоровье "новорожденного", вручили бумажник, футляр для очков и ручку, которую я сегодня на этом письме обновляю. Очень трогательно, даже шоферы участвовали в этой инсценировке и так искусно сыграли - поразительно".
...В июле 1969 года нам довелось побывать в Острове, мы были приглашены на празднование 25-летия освобождения города от фашистов. Была торжественная часть на площади у памятника партизанки К. Назаровой. Там Меркурьеву вручили грамоту о присвоении звания "Почетный гражданин Острова". Потом мы пошли по городу. Улица, на которой прошло детство Васича, с деревянными домишками. Когда мы прибыли на место, где когда-то стоял дом Меркурьевых, надо было видеть его лицо, озаренное светлой радостью. Он любовно гладил фруктовые деревья, называя их сорта, вспоминал голубятню. Действительно, он чувствовал праздник встречи со своими местами. Там же с горы была видна река Великая. Вася показал тропки, по которым он сбегал к воде ловить рыбу. Потом мы направились к кладбищу, где был похоронен отец. Вас Васич сел на скамейку около могилы, а мы, чувствуя, догадываясь о том, какими воспоминаниями он полон, оставили его одного. Вася догнал нас уже около выхода, и мы направились в школу. Подошло время официальной встречи жителей города с освободителями... Все было очень торжественно. Василий Васильевич читал рассказы и басни.
...В 1971 году мне предложили ставить пьесу Островского "Последняя жертва". Работа над этим спектаклем была приятна и интересна и для режиссера и для актера. Конечно, в первую очередь нужно отдать дань А. Н. Островскому. Наша задача была поглубже "копнуть" этот клад тончайшей психологии и правильно угадать поведение действующих лиц. Нам хотелось решать пьесу далеко не однолинейно. В первую очередь это касалось образа Прибыткова. На этот спектакль Пушкинского театра было много рецензий. И, естественно, много противоречивых суждений. Нам же этот спектакль доставил большое творческое удовлетворение.
С 1972 года Меркурьев стал много и тяжело болеть. Тогда (во время зимних каникул в институте) была одна очень сложная поездка в Семипалатинск, где Василий Васильевич должен был играть с местной труппой спектакль "Тяжкое обвинение". Я старалась сопровождать его, поскольку сама делала ему уколы инсулина, так было и в этот раз. Но у меня был тяжелейший сердечный приступ. Я с трудом уговорила врача отпустить меня. Подбадривая себя словами: "Биомеханист, шевелись потихоньку", я поднялась по трапу самолета.
В Семипалатинске лежала в больнице. Вас Васича тоже положили с большим переутомлением, сердечной недостаточностью. Продержали нас там больше месяца. Васенька всячески старался порадовать меня. Раз он привел в палату сестричку, одетую в меховое пальтишко. Мех рыженький и черные пятнышки. Эту шубу, оказывается, он купил мне. Васенька разыграл целую сцену: "Ну что, тебе нравится? Это тебе шубка. А эти пятнышки называются смушками. Помнишь у Гоголя в "Ссоре Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем" мех со смушкой?"
А в 1976 году Васич опять лежал в больнице. К нему пришли Г. Т. Карелина и И. О. Горбачев и предложили сыграть "Рембрандта" в одноименной пьесе в стихах Д. Кедрина. Васенька расцвел и стал очень быстро поправляться. Театр заключил со мной договор на постановку, срок выпуска был назначен на первый квартал 1977 года. Мы начали усиленно работать. Начались труднейшие дни репетиций - я бы сказала, физически трудные. Мы подошли в репетициях к моменту, когда уже необходимо переносить действие на сцену. Василий Васильевич очень волновался, нервничал, но за девять дней до премьеры снова попал в больницу. Артист Р. Кульд совершил героический поступок: он за девять дней выучил громадную роль и достойно провел премьеру. Из больницы Вас Васич послал поздравительную телеграмму. Один из спектаклей Василий Васильевич смотрел и отреагировал: "Мне так не сыграть!" Я ему сказала, что все мизансцены построены для него. "Конечно, ты это будешь играть темпом медленнее. Ты же это репетировал на сцене, а сегодня нам с тобой придется пройти только последнюю картину после спектакля". И вот был назначен прогон - ночью, после спектакля. Меркурьев надел костюм. Прекрасно начал репетицию. Великолепно, задушевно вела свою роль Г. Т. Карелина. В зале сидели актеры, только что сыгравшие спектакль, другие работники театра. Когда начал репетировать Ю. Родионов, я увидела, что Василий Васильевич плохо себя чувствует, и переключилась на замечания Юрию Родионову. Сидевший в зале Игорь Олегович Горбачев крикнул мне: "Ирина Всеволодовна, вы репетируйте с Василием Васильевичем, а не с Родионовым!" Он волновался, что я мало внимания уделяю Васичу. Это была последняя репетиция.
Так случилось, что последние месяцы я не расставалась с Васичем. Меня приняли в нервное отделение в ту же больницу, где лежал он. Накануне его ухода я упросила пустить меня к нему.
Он был без сознания. Молодой врач сказал мне, что он сделал Василию Васильевичу укол, поэтому он спит. Я сонного поцеловала его и почему-то все время говорила врачу, что я не прощаюсь. Отчетливо я не могу вспомнить, но наутро - 12 мая 1978 года - Петя и Анна были со мной, сидели в палате. Потом вдруг Петя вскочил и ушел. Очень быстро он пришел обратно и сказал: "Все кончено". Так мы долго сидели, не двигаясь. На похороны врач меня не пустил.
Удивительно прожили мы вместе сорок четыре года.
* * *
После смерти папы мама уже не жила - она маялась. Она все время ждала, что ее позовут в театр что-то поставить. В институте, конечно же, ей работу уже не дали. Я не знаю, смогла бы она работать или ей только казалось, что она полна сил. К тому времени, после операции на глазах, мама почти не могла читать, но заставляла себя - читала с лупой. Разбирала старые документы, фотографии, письма. Несколько раз приезжала ко мне в Москву. Но без сопровождающих ходить не могла - часто зажимало сердце. В Москве практически не выходила из дому. К ней приезжали и ее бывшие ученики, приезжала Людмила Ивановна Кедрина - вдова поэта, приезжали племянницы - Мария Алексеевна Валентей и Татьяна Алексеевна Воробьева. А один раз мы с мамой выбрались в Театр Моссовета на спектакль "Дальше тишина". Мамин ученик, народный артист РСФСР Миша Львов, игравший в этом спектакле, сказал Раневской, что сегодня будет смотреть Ирина Всеволодовна.
"Боже! Ириночка! Неужели я ее снова увижу! А она зайдет после спектакля? Ой, но я уже боюсь, а вдруг она меня не узнает!" - говорила великая Фаина Мише Львову.
После спектакля мы зашли к обессилевшей Фаине Георгиевне. Они с матерью обнялись и долго произносили какие-то междометия. Две очень-очень старых женщины, которых связывали почти 50 лет знакомства, а внутри этих 50 лет было время близких им людей, которых теперь уже нет. И среди этих людей был главный - мамин муж по жизни и муж Раневской по фильму "Золушка" Вася Меркурьев.
Тосковала мама по папе ужасно! Все время спрашивала: "А вот если меня кремируют, а потом урну в папину могилку положат, мы с ним там встретимся? Или если сожгут, то не встретимся?" Этот вопрос ужасно ее мучил.
Кажется, Раневская сказала: "Страшна не старость, страшно то, что душа остается молодой". Это очень подходит к определению маминого состояния в последние годы жизни. Превосходно, без погрешностей работающая голова ни тени склероза, с отличной реакцией, с чувством юмора; и, наряду с этим физическая немощь. Нет, тренированное ее тело не отказывало: ноги не просто держали, они готовы были бегать, прыгать; руки были сильными; наклониться ничего не стоит! Но сердце...
Мамина энергия продолжала воплощаться в "домашней передислокации". Она постоянно передвигала мебель - все время "переезжала" по комнатам. В этой огромной квартире сначала жило так много народу, что его никто и не считал, потом "птенцы" стали постепенно разлетаться. Остались трое: мама, папа и Катя. И вот теперь мама осталась с Катей. Друзей становилось все меньше - иных уж нет, а те...
В последний раз я говорил с мамой по телефону в 17 ча сов 21 ноября 1981 года. Я сказал ей, что на днях приеду в Ленинград.
- Когда, Петенька? - радостным, молодым голосом спросила мама.
- Думаю, числа второго декабря,- ответил я.
- Так долго...
А рано утром 22 ноября почтальон принес телеграмму: "Мама умерла 21 ноября в 10 часов вечера. Катя".
Прощались с мамой в фойе Пушкинского театра. Пришло очень много народу. Пришли работники всех цехов театра: костюмеры, гримеры, портные, рабочие сцены - они очень любили Ирину Мейерхольд, любили с ней работать. Любили ее за сострадание, за доброту. Любили за ее любовь к Васечке.
Замечательные прощальные слова нашли И. О. Горбачев, О. Я. Лебзак. Декан института С. П. Кузнецов сказал: "Дочь гения, жена таланта, Ирина Всеволодовна сама была крупным художником, незаурядной личностью, красивым человеком".
СНАЧАЛА Я БЫЛ МАЛЕНЬКИМ...
Самый первый момент (или самый ранний эпизод) моей жизни, который я помню,- это встреча с Бабой Ягой.
Около каменного дома стояла скамейка, на ней сидели моя бабушка Анна Ивановна, наша соседка Хрусталева, а я ходил по этой скамейке вдоль стены. В конце скамейки было окно. Я заглянул и встретился взглядом... именно с ней, с Бабой Ягой! Я очень испугался, побежал по скамейке к бабушке и зарылся в ее коленях. Это я помню. А как до этого мне рассказывали сказку про Бабу Ягу - не помню.
По рассказам моих близких, это могло быть только в Новосибирске, а значит не позднее 1945 года. Следовательно, мне не было еще двух лет. (Спустя почти 50 лет я был в Новосибирске, нашел наш двор - и сердце "екнуло", когда подошел к окну Бабы Яги. Правда, скамейки теперь там нет).
До этого случая был тот, которого я не помню. Но о нем часто-часто рассказывали мои родители. Как-то они вернулись с концерта из госпиталя, где им "в награду" дали какую-то емкость с чистым спиртом. Дома собрались актеры, которые были на этом концерте (Адашевский, Борисов, Березов, Киреев, Лебзак) и решили "согреться" этим спиртом, не разводя его водой. Налили всем по маленькой рюмочке. Я сидел у папы на колене, несколько "на отлете". В тот момент, когда папа накладывал в свою тарелку какую-то закуску, я схватил его рюмку и... Все вокруг меня забегали - ведь я задохнулся, слезы брызнули из глаз; бабушка совала мне в рот грибочек маринованный... Я отдышался, отсморкался в папин платок, вздохнул и сказал: "Ище".
Это было зимой сорок пятого. Еще шла война.