- Не такая стала?! Хуже... Знаю, знаю... Слезы не красят, царевич, грустно возразила Настя.
- Царевич! Нет, зови меня, как прежде... Иваном... Ваней... Помнишь, когда мы еще детьми играли вместе... когда твой брат и я - мы ссорились, а ты мирила нас... Господи! Давно ли все миновало, а сколько горя пережито! Думал: не выжить... с тоски пропаду, а нет же... не посылает Бог смерти...
- Не говори так, царевич, тебе великая судьба на небе предназначена... Ты должен терпеть... Все к лучшему!
- Настя! Кто научил тебя так думать, так говорить! - воскликнул уязвленный Иван. - Или басурмане, что у отца твоего живут, натолковали тебе такие речи... Ты не жалеешь о нашей разлуке? Ты не плачешь, как прежде? Не тоскуешь?
- Царевич, не брани меня, не осуждай. Нам выпали разные пути, и надо покориться!.. Я тосковала и плакала, пока не понимала всего. Афоня-странник и священные книги, что он научил меня читать, раскрыли предо мною новый мир... Нет, царевич, не о смерти тебе надо просить у Бога... Нет! Пусть даст он тебе силы исполнять свой долг священный!
Иван с изумлением внимал речам Насти. Чем-то чуждым и холодным веяло от этой прелестной и веселой девушки, очевидно повторявшей чужие слова.
- Настя! - воскликнул он. - Довольно! Не хочу я такие речи от тебя слушать. С утра до ночи повторяют мне одно и то же. Пойми, истосковался я, измучился... Пожалей меня... Скажи ласковое словечко, чтобы... помирать было легче.
Девушка молчала. Она успела сделаться начетчицей* за годы разлуки, она решилась посвятить себя Богу, и, хотя в душе ее бушевали страсти, она считала жесточайшим грехом заговорить о своих чувствах.
_______________
* Н а ч е т ч и к - церковный чтец.
Она согласилась на тайное свидание, как на трудный подвиг. Ей говорили, что Иван тоскует и страдает, что в семье царевича нет настоящего согласия, и Настя мечтала повлиять на Ивана и силою веры примирить его с печальной судьбой.
- Зачем же ты пришла, Настя, - с упреком сказал царевич. - Хотелось тебе, видно, горем моим потешиться...
- Проститься я пришла... - кротко вымолвила девушка.
- Проститься?! Замуж идешь?
Голос Ивана дрогнул и лицо побледнело.
- В монастырь иду, царевич...
Ивану стало стыдно за свое подозрение. Он опустился на колени и поцеловал край летника Насти.
- Прости меня, голубка, прости... Святая ты, чистая... Да, да, иди от мирского соблазна, от греховных людей. Не тебе, голубице, жить среди них!.. Иди! Молись! Завтра и я уеду далече... далече... И никогда не увижу я больше твоих чудных очей, не увижу усмешки на твоих устах... Молись, голубка, чтобы скорей Бог по душу мою послал... Ой, горько, как горько!
Царевич зарыдал как ребенок.
Настя склонилась к нему, обняла его и припала на его груди. Она тоже плакала, но теми тихими, сердце надрывающими слезами, которые не облегчают наболевшую душу, не успокаивают, а еще сильнее, еще мучительнее растравляют зияющую рану.
В сумраке надвигающейся ночи царевич и Настя сидели обнявшись как брат и сестра. Любовная страсть сменилась тихим умилением, и они разговаривали о светлых днях далекого прошлого, о будущем, отнять которое никто не в силах...
Воля царя-отца могла запретить сыну взять в жены избранницу сердца, но мечтать о загробной жизни и, веруя в будущее, говорить о счастье единения там, в заоблачных селениях, - кто мог отнять у них эти блаженные надежды!
Все, что почерпнула Настя из священных книг и чем обогатил ее ум странник Афоня, все, что помогло ей осилить личное горе и смотреть на него, как на испытание, посланное свыше, - все передавала теперь кроткая девушка своему милому.
Ее поступок был так идеально чист, что, вероятно, строгая настоятельница монастыря, мать Евгения, простила бы будущую послушницу, но из комнаты Софии, где находился Иван III, была видна "парочка, нежно обнявшаяся и сладостно воркующая".
София уговаривала супруга простить влюбленных и не гневаться на них, но эти слова еще более раздражали Ивана Васильевича.
Он не хотел срамить сына перед боярами и пошел в сад один, тяжело опираясь на посох.
Но Ряполовский и Патрикеев следили за государем. Они не знали о свидании Ивана с Настей, но чутьем угадывали нечто недоброе.
Увидав, что Иван вышел из сеней и направился к лугу, впотьмах, без спутников, они поняли, что "гречанка" перехитрила их в чем-то. Но в чем именно? Что случилось?
Желая врасплох застать парочку, Иван пошел в обход, через рощу, и, соблюдая осторожность, медленно продвигался вперед.
В это мгновение Артемий, издали увидев Ивана, догадался, в чем дело.
Он бросился к сеням и столкнулся с Патрикеевым.
- Беда, князь, - быстро сказал он. - Царь узнал... накроет царевича... Беда!
Патрикеев имел основание не доверять Артемию, стороннику враждебной партии, но его подкупил честный, встревоженный голос Львова.
- В чем "накроет"? Непригодное слово сказал ты! Смотри, как бы в ответе не быть!.. - насмешливо заметил он.
- Потом суди, а теперь выручай лучше!
И Артемий наскоро объяснил в чем дело.
- Ну спасибо, князь! Добро за мною еще не пропадало! - отвечал Патрикеев и скрылся в сенях.
Львов стоял в недоумении.
Он поступил по сердцу, по душе, а теперь ему пришло в голову, что, может быть, услуживая врагам, он сделал вред своим...
"Может, я ошибся и не туда совсем направился государь, а я выдал и Настю, и Зину, и царевича?.. Эх, не гожусь я, видно, для московской жизни... У нас, в Дмитрове, все проще было... Как говорит тебе душа, так и делай, а тут... хитро все..." - думал Артемий.
Между тем Иван уже приближался к опушке рощи. Он ясно слышал голос сына и другой голос, нежный, как свирель. Еще мгновение, и звук поцелуя донесся до него.
Иван Васильевич прибавил шагу.
Дерзкое непослушание сына возмущало его до глубины души, и он намеревался грозно наказать Ивана. А бесстыдной девчонке, срамившей имя отца, о, он знает, что с нею сделать... Будут понимать, что нельзя так поступать!..
До того камня, где сидели влюбленные, оставалось несколько шагов, но благодаря деревьям Ивана не было видно.
Что-то мелькнуло перед глазами Ивана... Еще и еще раз мелькнуло. Раздался не то стон, не то рыданье, и опять стало тихо, опять нежный шепот и звуки поцелуев.
- Так-то, сынок любезный, отцу повинуешься! - грозно заговорил Иван Васильевич, раздвигая ветки и появляясь перед испуганной парочкой. Покажись-ка, молодец! Покажись, красавица!
Влюбленные стояли ни мертвы ни живы.
Царевич опустил голову и молча ожидал заслуженной кары. Его собеседница куталась в платок и вся дрожала от страха.
- Не смеешь ты головы закрывать, срамница! - гневно крикнул Иван. Простоволосой будешь ходить! Как холопке, косу отрежу... Срамница блудливая!