— Вы такой! Вы такой! — Восторгается девочка.
— Какой?
— Как вы умеете играть словами, знаете, что из чего получается; так смешно, интересно.
Удачная острота, экспромтом выданные афоризмы возбуждали Лёню, давали ему ощущение могущества, он восклицал, радуясь как ребёнок: «Гениально! Записывай за мной! Будешь потом писать мою биографию».
— Или роман, где Вы — главный персонаж, — с обожанием говорила гостья.
— В персонажи я не гожусь, только в герои, — серьёзно возражал сын.
Через месяц — другой стихи были прочитаны, каламбуры сказаны. Ощущение праздничной новизны проходило, а на будни Лёня не тянул. Мрачный он лежал на диване, пил водку и молчал.
— Я мешаю? — Скорбно спрашивала девочка.
— Всё в порядке, сиди.
Сидит и чего-то ждёт. Наверное, вспоминает недавние разговоры, любовь; старается найти хоть какой-нибудь героический факт в биографии своего поблекшего кумира. Ничего не выпало в твёрдый осадок, если что и было — так это несколько хороших стихов в первый вечер. Этим и нужно было ограничиться. Но ведь она тоже обманула его ожидания; не записывала за ним рифмованные строчки, остроты. Так ведь записывать было нечего — одна шелуха. За шутками, прибаутками, всплескиванием руками — ничего не осталось.
— В магазин за кефиром сходи, оттягивает, — приоткрыв один глаз, говорит Лёня.
Идёт.
Спустя несколько месяцев в комнате у сына снова музыка и красные розы — новый роман.
— До каких же пор!? — Взывал я к его совести.
— До тех пор, пока не встречу жар-птицу.
И ведь встретил. Высокая, породистая с ярко синими большими глазами и удивительной статью. Не ходит — ступает. Лёня сразу проглотил крючок.
— Подожди! Кто же это женится с первого взгляда!? — Взывал я к его благоразумию.
— Мы же её совсем не знаем, с кем живёт, из какой семьи.
Живёт с бабушкой, еврейкой, кстати. Бабушка — из бывших, отец её был купцом первой гильдии, таких пускали за черту оседлости — и в Москву, и в Петербург. У них старинная бронзовая люстра и зеркало в роскошной антикварной раме — Людовик четырнадцатый.
— Чем хоть она занимается?
— Кто, бабушка?
— Дедушка, — передразнил я. — Жар-птица твоя.
— Роза чем занимается? Не знаю. Ей ещё только девятнадцать лет.
— Хоть аттестат зрелости у неё есть?
— Она в вечерней школе учится, в девятом классе.
— А где работает?
— Ну ты даёшь! — Захохотал Лёня. — Разве такие красивые женщины работают!
За несколько дней до свадьбы сын повёл меня знакомиться с будущей роднёй.
Увидев Розу, я забыл обо всём на свете. Я смотрел на неё, не в силах отвести глаз, при этом понимал: моё внимание становится неприличным. О чем-то спрашивала рядом стоящая бабушка. На улице я к такой жар-птице не решился бы подойти, но прояви она интерес, клюнул бы на голый крючок. Хуже безмозглой рыбы, та хоть на наживку идёт. Роза знала реакцию на неё мужчин, и молодых, и старых.
— Дед, — вернул меня на землю сын, он меня так никогда не называл, — распаковывай свой сундук.
Я стал доставать из портфеля бутылки, промасленные свёртки с сёмгой, бужениной.
— Коньячок! — Обрадовалась усатая бабушка и чуть ли не запрыгала на месте. — У вас хороший вкус. Армянский коньяк лучше французского. Невежи этого не понимают.
Один аромат чего стоит. Какой букет! — Маленькие чёрные глазки заискрились, и бабушка кокетливо представилась: — Слушательница высших женских курсов, дочь известного купца — Берта Моисеевна Дейтш.
— Необычная фамилия, — проговорил я.
— Мой дед из Вены, — пояснила Берта Моисеевна. — когда Розочка сказала, что фамилия вашего сына Рабинович, так я, представляете, всю ночь от радости не спала. Я тоже, как вы понимаете, не Пепердюкова-Сметанкина. Сметанкиным был мой муж из Вологодского края. Он, конечно, не нашего круга человек, но что вы хотите, после революции, когда у отца не стало его мануфактурного магазина и часовой мастерской, и такой жених на улице не валялся. Между прочим, у него на боку висел револьвер, и это мне нравилось. Почему нет? Если мужчина может постоять за себя, какой женщине это не понравится? Хочу вам сказать, у меня до него был молодой человек…
— Про своих женихов потом расскажешь, — перебила Роза, — давай на стол накрывать.
— Конечно, конечно, — засуетилась бабушка.
Молодые наскоро поели и ушли.
— Вы не думайте, Розочка не бесприданница, — просительно заглядывала мне в глаза Берта Моисеевна, — я ей подарю свои золотые часики. Золотую брошку с эмалью тоже ей отдам. У нас и серебро есть. Ничего не пожалею, только бы вместе были.
Мне показалось, что бабушка опасается, не отговорю ли сына жениться. Когда, распрощавшись, я спускался по лестнице, навстречу поднималась благообразная седая дама.
— Сватаетесь, что ли? — неожиданно спросила она.
— Да не я. Сын. Я уже старый.
— А тут всякие были, и молодые, и старые. Сын ваш сам в петлю лезет. Вы, я вижу, человек приличный, надо его отговорить. Пойдёмте, посидим в сквере, я вам такое расскажу. Нет, она не проститутка, денег не берёт. Хороша, конечно, ничего не скажешь. Стоит ей выйти на улицу, сразу кто-нибудь увяжется. Рано начала, в пятнадцать лет уже очередь стояла. Сначала мальчики, теперь всё больше седые бобры. Недавно армянин был, на улице слышали как кричала: «Самвел, ещё! Хочу ещё! Ещё, Самвел, ещё!» Бешенство матки у неё, что ли. Работает без простоев.
Никто, конечно, на такой не женится. Жильцы из нашей квартиры, что напротив их двери, недавно милицию вызывали. Так она придвинулась к участковому и прямо в наглую спрашивает: «Хочешь?» Тот, дурак, рот разинул: «Сейчас» — говорит. Бабушка с ней не может сладить. Нигде она, красавица, не учится и не работает. А замуж выйдет, так её, замужнюю, за тунеядство не упекут.
Вечером я спросил сына: Не строишь ли ты свой дом на песке?
— А ты сам на гранитном фундаменте построил? — Вскинулся Лёня. — Молчишь. Где моя мать? Показал бы её могилу, знал бы — умерла. Дети повторяют ошибки родителей. Теперь ты благоразумный. И я поумнею, только потом, не сейчас.
Ничего я не мог изменить, разве что спрятать паспорт сына, и тогда бы не состоялась брачная церемония в ЗАГСе. Я этого не сделал. И, спустя две недели, зимним вечером мы стояли во дворце бракосочетаний — ждали невесту. Лёня несколько раз без пальто выходил на мороз и вглядывался в темноту — не появится ли царская карета с его принцессой. У сына — окаменевшее лицо. Я же, обессиленный сознанием невозможности как-либо повлиять на события, ко всему безучастен. «Едут!» — радостно сообщил выступающий в роли свидетеля Лёнин приятель — немолодой бездомный поэт в давно не стиранном, рваном на локтях свитере.
Двери дворца бракосочетаний широко распахнулись, и ослепительная в своём великолепии Роза, окружённая подругами и кузинами, вплыла в зал. Служительница по записям гражданского состояния засуетилась, стала выдавать свидетелям бракосочетания реквизит — широкие красные ленты через плечо, что, очевидно, соответствовало русской традиции — сваты завязывали через плечо расшитые петухами полотенца.
«Жених и невеста, подойдите ко мне, — официальным голосом объявила соединяющая пары дама в тёмном, строгом костюме. — Свидетели, два шага назад. Свидетели жениха, станьте справа». Зажглись все люстры, заиграл марш Мендельсона. Жених и невеста стояли рядом. Она — высокая, величественная, в золотом, вышитом стеклярусом муаровом платье, с обнажёнными плечами. Он — на голову ниже её, в чёрном смокинге с бабочкой. В чёрном смокинге с бабочкой мой сын, будучи мальчиком, мечтал дирижировать оркестром в зале Чайковского. И я мечтал: сын вырастет и будет счастлив. Ради будущего счастья водил его в музыкальную школу, на концерты симфонической музыки. Да и не в этом дело, не важно, в конце концов, чем жив человек, не обязательно становиться музыкантом или поэтом, можно найти себя и в семейной жизни. Только не получится семьи из этой пары. Совсем затосковал, когда представил венчание Пушкина и Натали, она тоже была на голову выше его.