Между тем практический опыт уже в начале века наводил часть эсеров на мысль, что социализация земли требует вытеснения капитализма из сферы промышленности. На I съезде ПСР делегат Уфимского комитета партии утверждал: на Урале «где рабочий рудников и заводов в то же время и крестьянин, немыслима социализация земли и недр без коммунализации и муниципализации самих заводов. Это значило бы разорвать живую человеческую личность надвое»[1081]. Однако Чернов опасается нарушить в этом случае принцип равноправия при распоряжении собственностью. Муниципализация возможна только для предприятий местного значения. Но у других заводов «гораздо более широкий территориальный рынок»[1082]. По мнению Чернова социализированное предприятие должны контролировать не только его работники, но и потребители. А это – огромный круг людей. Как это можно организовать? Предполагается, что социализация крупных предприятий требует привлечения центральных органов «самоуправления». Но эти органы – уже не самоуправление, а государство, социальные интересы которого выражает не столько само распыленное население, сколько бюрократия. Здесь идея социализации у эсеров, как и у других социал-демократов сближается с национализацией. Характерно, что для крестьян Чернов не выдвигает требования контроля потребителей над работой крестьянского хозяйства. Для продвижения от социализации земли к социализму достаточно дальнейшего вовлечения крестьян в кооперацию. Будучи специалистом в аграрной проблематике, в области промышленности Чернов и большинство эсеров оказались под влиянием марксистского крыла социал-демократии. Отсюда – кричащие противоречия аграрной и промышленной программ ПСР.
В вопросе о социализации промышленности Чернов фактически становится на почву коммунистической концепции будущего общества как нетоварного с первых стадий своего развития. У теоретика эсеров было понимание сложности нетоварного распределения, к которому Кропоткин пришел позднее, а Ленин, вопреки предостережениям оппонентов – только после полного краха политики «военного коммунизма». Но эсеры попали в ловушку, типичную для умеренных социалистов – осознание сложности проблемы парализует готовность к преобразованиям. Эсеры, как и большинство социал-демократов, не осознавали вторичность организованного распределения и доставления продуктов в сравнении с необходимостью демократизации самой структуры принятия хозяйственных решений.
Этот «временный» отказ от продвижения к социализму типичен для социал-демократии. Неготовность общества к отказу от рынка и отсутствие у рабочего класса навыков хозяйственного самоуправления (а где бы им взяться в условиях как отсталого, так и классического капитализма) является поводом отказаться от социалистических преобразований «на данном этапе».
Отличие эсеров от правого крыла социал-демократии заключается в том, что ПСР была готова к преобразованиям «здесь и сейчас», но только в аграрном секторе. Ради социализации земли и максимальной политической демократии эсеры были готовы вести бескомпромиссную борьбу с режимом, что придавало их программе революционный потенциал, который все более теряла западноевропейская социал-демократия. «Отсталость» России, необходимость решения общедемократических задач и проблем аграрного общества оправдывали в глазах коллег по Интернационалу радикализм тактики эсеров (вплоть до применения методов терроризма против авторитарного режима). Эти методы не противоречили демократическим принципам эсеров, так как допустимость терроризма четко ограничивалось временем существования автократии. И действительно, в период Временного правительства 1917 г. эсеры категорически отказываются от террористической борьбы.
Однако ради утверждения своих принципов эсеры были готовы создать временную диктатуру: «в случае необходимости партия трудящихся масс, партия революционного социализма не должна будет останавливаться и перед такой временной диктатурой, – временной, ибо ее задачей может быть лишь завершение победы, уничтожение остатков сопротивления, ликвидация гражданской войны для того, чтобы уступить место нормальному правопорядку в новом народно-трудовом государстве»[1083]. В отличие от большевиков и, если взглянуть шире, в отличие от Маркса и его действительных последователей, эсеры (вслед за Лавровым) считали, что революционная диктатура может существовать только в период гражданской войны, а не весь период перехода от классового общества к социализму. Никакой «диктатуры пролетариата» эсеры не допускали. Движение к свободе не может проводиться через ее долгосрочное уничтожение. Движение к социализму исключает усиление иерархического начала в обществе.
В 1917 г. эсеры станут основными соперниками большевиков в борьбе за массы, втянув в орбиту своего влияния меньшевиков. И это также не удивительно – ведь Россия была страной, которая еще не завершила индустриальную модернизацию. Крестьянская партия, вооруженная передовой социалистической теорией, имела значительные преимущества в условиях революции.
Направление эволюции капитализма в конце XIX века вызывало у большинства социал-демократов оптимизм. Концентрация производства и капитала росла, и это, казалось, облегчало грядущий переход к социализму. Пролетариат Западной Европы, прежде всего Германии становился все более зрелым, и предполагалось, что вскоре он под руководством социал-демократии возьмет власть в нескольких наиболее развитых странах и станет управлять миром, направляя по опробованному пути прогресса менее развитые народы (колониальная система создала рабочую модель такого будущего). Крестьянская периферия мира была обречена на индустриальную переделку.
В то же время капитализм как экономическая система становился все стабильнее, в развитых на тот момент капиталистических странах рос уровень жизни – в том числе и рабочих. Выводы, которые были сделаны Бернштейном, хотя и критиковались публично центристами, вытекали из этой тенденции – эволюция капитализма ведет к улучшению положения работников и развитию элементов, которые считались эксклюзивными признаками социализма. Следовательно – достичь целей социал-демократии можно без всякой революции. Укрепление капитализма – это и есть путь к социализму. Как писал В. Чернов, в начале ХХ века для марксистов «Социалистический переворот представлялся детищем экономического полнокровия»[1084]. Марксистская школа воспевала «положительную «объективную историческую миссию» капитализма, видела в нем великого «собирателя» рабочих в крупных центрах, воспитателя их в трудовой дисциплине», в то время как народники обращали внимание на его деструктивные стороны, на создание и приумножение им «противопоставленной обществу, озлобленной, физически и духовно сиротской и выбитой из колеи стихии «охлоса» – капиталистической резервной армии труда…»[1085] Бакунин и Ленин видели в этой стихии шанс социалистического взрыва. Чернов – угрозу социалистическому конструированию. «Оптимистически настроенные доктринеры старой школы упорно недооценивали удельный вес этого общественного элемента, переоценивая удельный вес устойчивого, уравновешенного, классово-сознательного квалифицированного пролетария»[1086].
Каутский еще в начале века считал, что «пролетарская революция в противоположность буржуазной будет проведена «мирными» средствами экономического, законодательного и морального характера, а не средствами физического насилия»[1087]. То, что для Маркса было исключительным шансом, Каутскому казалось единственно возможной дорогой. Эта уверенность вытекала из экономического детерминизма. Ведь социальное потрясение ведет к падению производства, а социализм должен базироваться на более развитом производстве, чем капитализм. Каутского не смущает, что то же можно сказать и о соотношении феодализма и капитализма, но Великая французская революция привела к длительному падению как производительности труда, так и концентрации производства. Лишь по завершении цикла буржуазных революций в середине XIX в. индустриальное развитие возобновилось с новой силой. Однако Каутский обходит этот исторический опыт, надеясь на мирный переворот. «И когда говорилось о пролетариате как о могильщике и вместе наследнике капитализма, то предполагалось, что у него будет богатое, а не расстроенное в конец наследство, невольно вызывающее «насмешку горькую обманутого сына над промотавшимся отцом»[1088]», – комментирует В. Чернов. Для большинства германских социал-демократов переход от капитализма к социализму не должен привести к сбоям экономической эволюции. Получается какая-то сугубо верхушечная революция, еле заметный переворот. А ведь речь идет, по Марксу, о наиболее глубинном преобразовании в истории человечества.
Для левых социал-демократов (как и ранее для анархистов) это был тревожный сигнал. Социализм не может возникнуть без революции, так как классовые интересы буржуазии несовместимы с социалистическими целями. Переход к социализму имеет смысл в том случае, когда капитализм вошел в состояние кризиса, когда общество осознало негодность капиталистической системы. Но развитие капитализма пока приводит к его укреплению, к ослаблению предпосылок революции и, следовательно, настоящего социализма. Из этого следует, что прогресс идет «не туда» (вывод, ранее сделанный народниками). Капитализм получает новые ресурсы развития. Этим как нельзя лучше объясняется рост правого ревизионизма – капитализм может подкупать часть рабочего класса («рабочая аристократия») и, следовательно, его вождей. Эти слои чувствуют себя лучше, и накал классовой борьбы снижается. Почему это становится возможным (что исключал тезис Маркса об абсолютном обнищании рабочих)? Ленин связывает причины победы оппортунизма над рабочим движением с империализмом, но оставляет это положение в качестве проблемы, а не вывода: «Это основной вопрос современного социализма»[1089]. Он сохраняет актуальность и в начале XXI века. В чем причина непрекращающегося перерождения социалистических и коммунистических движений. В империализме, внешнем для социализма факторе, или внутри социалистической идеологии? В самом марксизме? В самом социализме? В индустриализме? В утопичности учений, направленных на качественное изменение общества?
Ответ правых ревизионистов – рост производительности труда, экономический прогресс стал возможен в рамках капитализма, который тем самым приближается и даже перерастает в социализм. Утопично все, что не соответствует этой тенденции. Но левые социалисты напоминают, что социализм – это нечто большее, чем набор социальных благ. При капитализме социальные блага являются всего лишь рычагом управления обществом – их можно вводить для успокоения рабочих и отбирать, когда этого требуют интересы бизнеса. Введение социальных благ с этой точки зрения – вовсе не путь к социализму, надежды правых социалистов утопичны. Более того, позиция правых – не плод заблуждений. Ревизионизм является надстройкой над социальной политикой «подкупа рабочего класса», которая в свою очередь стала рассматриваться Лениным как часть более широкой системы – империализма.
Слово «империализм» ввел в оборот социал-либерал Д. Гобсон, опубликовав книгу под этим названием («Империализм. Исследование»). Явление, о котором, пишет Гобсон, связано прежде всего с возникновением новых колониальных империй (откуда и название). Но колониальный империализм вытекает из новых черт в развитии капитализма. Гобсон обратил внимание на то, что за фасадом успехов стран Запада нарастают социальные проблемы, сохраняется массовое недопотребление. Это заставляет капитал искать внешние рынки и выбрасывать во внешний мир излишки рабочей силы. Гобсон указывал на неизбежную убыточность колоний, которая в будущем заставит отказаться от них. Предвосхитив выводы Д. Кейнса, Гобсон, видел решение проблемы в стимулировании внутреннего спроса.
Тема новых явлений в развитии капитализма была развита марксистами, ведь экономика – их «конек». Р. Гильфердинг, развивая идеи Маркса и Гобсона в «Финансовом капитале» (1910), а вслед за ним Р. Люксембург в «Накоплении капитала» и В. Ленин в работе «Империализм как высшая стадия капитализма» показали, что сущность империализма (то есть новой стадии развития капитализма) заключается в создании не колониальных, а глобальных экономических империй. Капитализм вошел в новый монополистический этап, для которого характерно возвышение банкократии, экспансия и милитаризация. Марксистская мысль дозрела до понимания тенденций, на которые еще в 70-е гг. указал М. Бакунин.
Между марксистами разгорелась дискуссия. Р. Люксембург, пытаясь решить логические противоречия марксова «Капитала», пришла к выводу, что нарисованная Марксом модель капитализма – это всего лишь «научная фикция», необходимая для проведения абстрактного научного исследования. Реальный капитализм так развиваться не может, он не в состоянии сам создавать расширенный рынок для себя, а вынужден в силу перепроизводства искать новые рынки. Поддержав, таким образом, выводы Гобсона с помощью марксисткой аргументации, Люксембург делает вывод о том, что по мере распространения по миру капитализм (империализм) подходит к пределам своего роста. Развитие капитализма не может продолжаться само по себе, без периферии. Чем меньше остается периферии, тем острее борьба за ресурсы, тем ближе подходит капитализм к своей гибели. Здесь Люксембург очевидно предвосхищает идею о «пределах роста», которая стала одной из основополагающих для «зеленого» движения последней четверти ХХ века. О. Бауэр раскритиковал Люксембург с точки зрения марксистской ортодоксии. Капитализм может существовать сам по себе, он падет под ударами внутренних противоречий между трудом и капиталом, а не из-за дефицита ресурсов и внешних рынков[1090]. Люксембург опиралась на непосредственно наблюдаемую реальность, а ортодоксы – на схему «Манифеста коммунистической партии» и «Капитала».
Однако, даже если оставить в стороне чисто экономический спор о формировании рынков, эта полемика имела практический политический характер. Если права Люксембург, то снятие остроты классового конфликта в развитых капиталистических странах – вполне естественный процесс, и революция станет результатом не организации рабочего класса в развитых странах, а, напротив – военного конфликта и сопротивления «окраин» империалистической экспансии. Люксембург сосредоточила свое внимание на первой проблеме, активно выступая против шовинизма и войны, но недооценила аспект национально-освободительных антиимпериалистических движений.
Ленин поддержал часть критики Бауэра и его сторонников в адрес Люксембург. Для ортодокса марксиста «Капитал» не может быть научной фикцией. Но выводы Люксембург были близки поискам самого Ленина, и в своей работе об империализме он стремится совместить оба подхода (уже не пытаясь разрешить марксовы «теоремы Ферма», заложенные в «Капитале»). Империализм – это предельное состояние капитализма, дальше он развиваться не может по внутренним причинам. Но в силу этого системного кризиса он ищет резервы в экстенсивном развитии. Соответственно, падение империализма должно стать результатом внутреннего кризиса, поддержанного толчком, который периферия произведет в отношении развитых капиталистических стран.
Пределом роста империализма стал раздел мира, после чего глобальное межимпериалистическое столкновение стало вопросом времени. Этот грядущий конфликт империалистических интересов, на который возлагал надежды Бакунин, стал теперь упованием левых социал-демократов. Империализм ведет к одновременному росту прочности конструкций Системы и к накоплению ее противоречий. Итог такому процессу может быть один – взрыв. Но сумеет ли он разрушить систему, и что получится в результате?
Если капитализм устоит, справится с внутренними противоречиями (хотя бы на время), образуется мировой трест, он же – мировое государство. Писатель Д. Лондон выпускает антиутопию «Железная пята». Каутский характеризует эту угрозу с помощью понятия «ультраимпериализм», Гильфердинг рассматривает как «всеобщий картель», считая, впрочем, что такая предельная точка вряд ли будет достигнута. Бухарин обращает внимание на то, что может произойти сращивание мирового треста с мировым государством, и образуется государственный капитализм – сверхэксплуататор: «отдельные сферы концентрационного и организационного процесса подгоняют одна другую и создают сильнейшую тенденцию к превращению всего национального хозяйства в одно гигантское комбинированное предприятие под началом финансовых королей, монополизирующее национальный рынок и являющееся предпосылкой организованного социалистического хозяйства»[1091]. Марксист не может не считать эти процессы предпосылкой для глобального социализма. Но Бухарин не приводит никаких доказательств этого. В реальности империализм мог вести не только к социализму, но и к капиталистической глобализации и государственно-индустриальной системе тотального господства, позднее известной как тоталитаризм.
Ленин и Люксембург ожидают, что империализм рухнет раньше, чем дойдет до предела своих возможностей – слишком остры противоречия. Начало Мировой войны воспринималось как доказательство тому. Для левых принципиально важно, чтобы энергия этого взрыва не была поглощена межнациональным кровопусканием и связанной с ним шовинистической консолидацией наций. Спасти мировую систему капитализма в момент военного кризиса может только раскол рабочего класса и социалистического движения по национальным границам. Отсюда тесная связь борьбы за революцию с борьбой против войны.
Трагедия социал-демократии заключалась в том, что она не смогла стать действенной альтернативой шовинизму. Империалистический мир раскалывался, Интернационал по идее должен был в этой решающей ситуации стать силой, противостоящей безумию войны. Он должен был действовать как целое перед лицом враждующих империалистических блоков.
Но провозгласившие интернациональные лозунги социал-демократы по мере их интеграции в национальные социально-политические системы были настроены все более националистически.
Даже один из обличителей шовинизма Жан Жорес сам выступал против ввоза иностранных рабочих во Францию. Это нарушает права национального рабочего класса. Интересы нации Жорес ставит выше международной классовой солидарности. Он выступает с «идеей отечества, по которой оно организовано вне разделений, вне частных интересов»[1092]. По мнению Жореса, каков бы ни был классовый антагонизм, он не может «покушаться на саму идею отечества, на единство отечества в том виде, как оно установлено»[1093]. Именно так рассуждал Муссолини, когда после Первой мировой войны решил порвать с Социалистической партией и основать фашистское движение, сплачивающее нацию и подавляющее социальные конфликты.
Сам Жорес не пошел по этому пути. Выступая за консолидацию нации на основе социалистической централизации, он отрицал подавление движения трудящихся и натравливание одного народа на другой. В его понимании социалистическим нациям уже нечего будет делить. Поэтому внутриполитический национализм сочетается у Жореса с активным интернационализмом, он возвращается к старой идее Герцена, Фогта и Бакунина о Европейской лиге мира, объединяющей социалистов и демократов. Жорес считает, что именно социализм в период предвоенного кризиса должен стать «объединяющим центром цивилизации» (что в дальнейшем позволит ему стать центром консолидированной цивилизации).
Но национализм и пацифизм продолжают тянуть Жореса в разные стороны, и своими колебаниями он символизирует колебания всего Второго интернационала по вопросу о войне. Жорес – обличитель шовинизма. Тот же Жорес воспевает систему империалистических блоков: «Мы можем надеяться на устойчивость этого режима мира, поскольку Европа ныне организована в две системы союзов, которые, не сталкиваясь, уравновешивают друг друга и сдерживают содержащиеся в них возможные влечения к скрытому шовинизму или обычно возрождающиеся опасные национальные претензии. Эти две великие системы союзов постепенно развиваются в духе укрепления мира, они сближаются, и начинает появляться первая организация Европы, подготавливающая более широкий союз, европейский союз труда и мира»[1094].
В действительности складывание коалиций было прямой дорогой к мировой войне, и никакого единения между блоками достигнуто быть не могло. Национальная консолидация середины XIX века, вызванная формированием индустриальных отношений с их нуждой в стандартизации культуры хотя бы на национальной уровне, к концу XIX века трансформировалась в глобальную борьбу за то, какая группа наций будет определять мировые стандарты. Индустриализм перерос национальные рамки географически, но он становился все более этатизированным (что соответствовало и тенденции социального государства), причем не только в регулировании социальных отношений, но и в расчистке пространства для хозяйствования. Выход, найденный в разделе мира на колониальные резервации и сферы влияния, оказался недолговечным. Транснациональным корпорациям, связанным с различными национальными государствами, было тесно на своей части мира. Для органического сближения между блоками должно было быть достигнуто сближение коммерческих интересов враждующих корпораций. А это могло быть результатом поглощения одних корпораций другими, что невозможно без смертельной борьбы. Растущие индустриальные национальные организмы готовились к решающей схватке за мировое господство, за право небольшой группы государств определить стандарты нового мирового порядка. Альтернативой этому столкновению могла быть лишь смена социальной системы – как в ее монополистической, так и в ее национал-этатистской составляющей.
Национал-шовинизм западной социал-демократии, заметный на местном уровне в 90-е гг., камуфлировался на конгрессах Интернационала, где живо обсуждались пути предотвращения войны. Но осуждение войны – это одно, а принятие мер ее предотвращения – другое.
Анархисты и близкий им по взглядам Д. Ньювейнгуйс выдвинули идею всеобщей стачки в случае начала войны. Идея эта вытекала из синдикалистской стратегии революции путем всеобщей стачки, и потому социал-демократы отнеслись к ней отрицательно.
На Цюрихском конгрессе 1893 г. Плеханов остроумно показал, что всеобщая стачка обезоружит прежде всего народы с развитым рабочим движением. Немцы, как более развитый народ, будут разгромлены российским деспотизмом, а этого нельзя допустить. Поскольку французы и немцы считали более культурной каждый свою нацию, Плеханов дал им замечательный аргумент, чтобы в случае войны сплотиться именно вокруг своего правительства.
В качестве компромисса, чтобы резолюции о мире не выглядели совсем голословными, решили всегда голосовать против военных бюджетов. Но логика Плеханова позволяла отказаться и от этой меры.
Беззубость интернационализма Второго интернационала не могла не вызвать протестов в его рядах.
Постепенно ортодоксы Второго интернационала по вопросу о войне оказались правее Жореса, который еще недавно находился на правом фланге по вопросу о вхождении социалистов в правительство. Жорес, который допускал министериализм ради защиты демократии, теперь обличал Каутского и Геда, считавших возможным союз с правящей элитой ради защиты нации: «неужели министериализм станет допустимым при условии его дополнения национализмом, неужели пролетариат может пожертвовать классовой борьбой ради сотрудничества в обороне той самой родины, которая управляется и особенно эксплуатируется буржуазным классом?»[1095] Посмотревшись в зеркало социал-шовинизма, нарастающего во Втором интернационале, Жорес с омерзением отшатнулся и от своих прежних взглядов, заметно сдвинувшись влево. В 1905 г. он выступил против вхождения социалистов в новое правительство, что привело к отколу мильерановского правого крыла от объединенной социалистической партии, лидерами которой стали Жорес и Гед.
Позиция Жореса в отношении войны также становится более революционной. В случае ее начала Жорес призывает повернуть события «к завоеванию независимости и свободы народов, к освобождению пролетариата»[1096]. Эта позиция стала общей платформой Жореса и Ленина в Интернационале. Такой союз, еще недавно казавшийся немыслимым, как мы увидим, нашел опору и в еще одной совместной позиции – революционном министериализме Ленина.
На Штутгартском конгрессе Интернационала в 1907 г. Ленин, Люксембург и Мартов представили поправку к резолюции Бебеля, которая предлагала использовать ситуацию начала войны, для «крушения господства класса капиталистов»[1097]. Благодаря косвенной поддержке Жореса эта поправка прошла. Таким образом, связь войны и грядущей революции была поставлена в повестку дня. Ленин и Жорес призывают в случае войны повернуть винтовки, полученные трудящимися, против правящих режимов, свергнуть их и образовать революционные правительства. Но это – тактика, приемлемая в условиях революционного кризиса, вызванного войной. Это – картина итога войны. А что делать в начальный момент войны, можно ли предотвратить братоубийство, которое скорее всего вызовет не революцию, а реакцию? На этот вопрос не находят ответа ни Ленин, ни Жорес.
Второй интернационал не поддержал очередное предложение ответить на объявление войны всеобщей стачкой (в 1907 г. оно исходило от Г. Эрве). Других методов действенного протеста против войны предложено не было.
Это предопределило «крах» Второго Интернационала. Он провозглашал необходимость бороться с угрозой войны, да так и не сумел найти против нее сколько-нибудь действенных средств. И хотели ли вожди Интернационала найти эти средства? 31 июля 1914 г., за день до начала войны Жорес был убит, но и он накануне войны не выступил с призывом к всеобщей стачке. Ленин после начала войны выдвинул лозунг превращения империалистической войны в гражданскую, то есть – восстания. Аналогичные лозунги провозгласили только революционные синдикалисты и анархисты. Подавляющее большинство социал-демократов по сути капитулировало перед своими правительствами. 4 августа социал-демократы начали голосовать за военные кредиты, то есть за эскалацию войны. Затем они вошли в правительство – не только правые социал-демократы, но и центристы плоть до Геда. Как писал Чернов, «пролетариат разных стран последовал «по пятам» – каждый за своей буржуазией – во всеобщую кровавую свалку»[1098]. Этот морально-политический крах социал-демократии предопределил дальнейший раскол социалистического движения.
Война обострила противоречия и социальные бедствия, но революция все еще запаздывала. В одних странах, по мнению Ленина, все ее предпосылки налицо, в других – нет. Поэтому Ленин уверен, что мир стоит накануне социалистической революции, но полагает, что она будет состоять из «долголетних битв, из нескольких периодов натиска»[1099] (эта модель куда лучше учитывает опыт буржуазных революций, чем модель одноактного социалистического переворота, предложенная Каутским). В ходе одного из таких «натисков» «возможна победа социализма первоначально в немногих или даже в одной, отдельно взятой, капиталистической стране»[1100]. Затем эту фразу написали на своем знамени коммунисты – сторонники построения социализма в одной стране. Но что значит – победа социализма? Вспомним, что слово «социализм» имеет два значения – общественный строй и социально-политическое движение, стремящееся к достижению этого строя. Из контекста видно, что во время первой мировой войны Ленин пишет о победе социализма как движения.
Ленин ничего не пишет здесь о построении социализма в одной, тем более – не самой развитой (как Россия) стране. Тема социализма в одной Германии уже освоена германскими социал-демократами, но Ленин не поддерживает ее. Он имеет в виду победу сторонников социализма, социальный переворот: «социальный переворот не может быть объединенным действием пролетариев всех стран»[1101]. От «победы социализма» в одной стране до социализма, как общества, сменившего капитализм – долгий путь «осуществления социализма». Он тоже будет проходит неравномерно, хотя уже явно не силами «одной страны». И здесь приоритет – у развитых стран: «социализм осуществят объединенными действиями пролетарии не всех, а меньшинства стран, дошедших до ступени развития передового капитализма»[1102].
Но как раз в этих развитых странах революционное движение пока все еще слабо. Война оказалась затяжной и привела (пусть на время) к внутреннему укреплению режимов. Парадокс – страны готовы к революции, но социал-демократия интегрирована в Систему. Нужно найти не только объяснение такой интеграции, но и выход из положения. Вглядываясь в процессы эволюции империализма в ходе войны, можно было обнаружить два фактора.
Во-первых, это варваризация, на которую указывает Люксембург, то есть способность «перезревшего» общества откатываться назад и тем отступать от грани революции. Во-вторых, милитаризация общества обернулась милитаризацией «пролетарской армии», которая теперь контролируется путем воспроизведения основных форм господствующей системы в системе формально оппозиционной. Движение пролетариата организовано по образу и подобию империалистической машины.
«Зрелый» рабочий класс не годится для совершения революции – это мучительная проблема для левых социал-демократов. Они чувствуют ее, но боятся заявить о ней прямо. Отсюда трагическая мысль Люксембург о том, что если пролетариат не выполнит свой долг, то мир обрушится в варварство. Германский пролетариат не выполнит «долг». Германия с вышколенным дисциплинированным пролетариатом и передовой промышленностью станет центром мирового варварства в 1933-1945 гг.
Чтобы остановить варваризацию и милитаризацию, необходимо добиться прекращения войны. Эту задачу ставили перед социалистическим движением левые социалисты, собравшиеся в сентябре 1915 г. в Циммервальде. Ленин также активно участвует в антивоенном движении циммервальдийцев, но для него смысл протеста против войны – это борьба не за прекращение кровопролития, а за изменение его характера. Война – не только беда и варваризация, но и шанс нанести удар ослабленному врагу. Необходимо развернуть мобилизованные империализмом вооруженные массы, превратить империалистическую войну в гражданскую, разрушить Систему ее же оружием, которое она вложила в руки обездоленных масс.
По мнению левых социалистов война несет не только варварство, но и прогресс. Происходит усиление государственного капитализма, то есть образование «железной пяты» не на глобальном, а на национальном уровне. Но, как отмечает Ленин, огосударствливание – начальная мера диктатуры пролетариата. Соответственно, эти меры империализма – продвижение в ту же сторону, куда предлагают двигаться марксисты. Из этого в 1917 г. Ленин сделает вывод: «Государственно-монополистический капитализм есть полнейшая материальная подготовка социализма, есть преддверие его, есть та ступенька исторической лестницы, между которой (ступенькой), и ступенькой, называемой социализмом, никаких промежуточных ступеней нет»[1103].
Страшное для марксизма предзнаменование – «железная пята» государственного капитализма – это «почти» социализм. Нужно срочно найти качественное различие между государственным капитализмом (в котором буржуазия уже не господствует полностью, а подчиняется государству, бюрократии) и диктатурой пролетариата, где сохраняются те же меры государственного господства над хозяйством, но в структуре государства что-то должно быть принципиально иначе, чем у капиталистов. Иначе это будет не диктатура пролетариата, а тот же государственный капитализм. При этом пространство для теоретического поиска левых марксистов оставалось очень узким. Это – марксистская ортодоксия за вычетом того в наследии Маркса, что взято на вооружение социал-демократическим «мейнстримом» во главе с Каутским. Ведь этот путь показал свою тупиковость – вожди западной социал-демократии просто интегрировали рабочее движение в систему государственного капитализма. Ленин начинает собирать материал для работы, которая получит название «Государство и революция». Размышления на эту тему проходили у Ленина в острой дискуссии с Бухариным, который настаивал: изменение характера государства во время социалистической революции окажется настолько решительным, что диктатура пролетариата будет уже не государством. Последним аргументом в этом споре были цитаты Маркса, который в 70-е гг. сдвинулся к антиэтатизму. Ленин в борьбе с правой социал-демократией должен был занять левый фланг марксистского течения. Со времен Парижской коммуны не нужно было придумывать ничего нового: марксистское понимание социально-экономических задач революции совмещалось с политическим федерализмом и бланкистской тактикой. Этот «купаж» станет основой политики большевизма в 1917-начале 1918 гг. Революция 1905 г. предоставит для этого отечественную форму самоорганизации – советы. Замена государства самоорганизацией (коммуной, советами) и должно стать качественным отличием государственного капитализма и социализма, а также «диктатуры пролетариата».
Мировая война ослабила империалистическую систему в ее ядре. Ленин, с его моделью социализма-фабрики, считал, что для преодоления капитализма осталось сменить надстройку, свалить империалистическое государство.
Но если социально-экономически капитализм, с точки зрения Ленина, вплотную подошел к социализму в развитых странах, то политически он укрепился, воспользовавшись ресурсами периферии, чтобы подкупить верхи пролетариата. Раз империализм получает дополнительные жизненные соки с периферии, то и решающий ущерб ему может быть нанесен там же. Сопротивление окраин приближает крушение империализма, а революции на периферии, где социальные бедствия острее (хотя и нет предпосылок для социализма) могут стать толчком для революционизации пролетариата в ядре империалистической системы.
Идея антиимпериалистической борьбы сближает Ленина с народничеством. Восприняв марксистскую модель развития капитализма для стран Запада, теоретики эсеров дополняли стадиальный взгляд на развитие общества цивилизационным, подчеркивая стратегическое различие путей развития разных стран.
Подводя итог теоретическим поискам эсеров начала века, В. Чернов писал: «тот факт, что всякий национальный пролетариат становился непосредственно наследником именно своего национального капитализма, при наличности национальных капитализмов, занимавших на мировом рынке привилегированное положение, делал самих пролетариев чересчур заинтересованными в наследстве, в состав которого входили эти привилегии»[1104].
То, что Ленин воспринимает как подкуп, Чернов характеризует как глобальную иерархию народов. Чернов здесь развивает идеи народников 70-90-х гг. «Наличность «обетованных земель капитализма», стран, где капитализм пользуется монопольным положением в мировой борьбе за хозяйственную мощь, предполагает наличность и других стран, стран – данниц»[1105]. В них соотношение благоприятных и разрушительных сторон капитализма гораздо хуже.
То же явление можно проследить и внутри капиталистических стран, прежде всего в неэквивалентности обмена города и деревни. Значит, борьба крестьянства и народов «третьего мира» («мировой деревни», выражаясь более поздним термином Мао Цзэдуна) против империализма – это не консервативное движение, направленное против капитализма, а революционная борьба против империалистического центра, которая дестабилизирует его и облегчает задачи революционного пролетариата (вариант идеи Маркса и Энгельса о необходимости «нового издания крестьянской войны»).