Свободное соревнование (без монополии, закрепленной собственности и бюрократического лоббирования) необходимо по Прудону еще и потому, что он выступает против специальной элиты, которая будет решать, в какой пропорции будут распределяться вознаграждения за различные виды труда. Все богатство должно распределяться между всеми занятыми в той степени, в какой они затратили на его создание свое время и силы.
При равновесном рынке, который моделирует Прудон, различие в доходах на разных предприятиях должно быть невелико – иначе работники просто уйдут с неуспешных предприятий. Поэтому на преуспевающих предприятиях прибавки к средневзвешенной зарплате по Прудону не должны значительно превышать доходы менее удачливых коллег и могут играть лишь полезную роль стимула к более успешной работе. Но для предприятий, продукция которых пользуется успехом у потребителей, базовые показатели доходов работников всех профессий должны быть одинаковы.
Насколько в обществе разнятся доходы людей разных профессий, но одинаковой квалификации в своей профессии, настолько социальная система экономически несправедлива. Социализм требует не привилегии для управленцев и более образованных людей, а вовлечения большинства населения в творческую деятельность и вытеснение грубого монотонного труда автоматизацией.
Прудон выступает не только за создание параллельного общества, но и за преобразование существующих социальных структур, без чего альтернативный сектор будет просто смят государством и капиталом.
Маркс опасается распадения целого общественного поля, но стремится сделать само поле безопасным для человека, уничтожив в обществе саму почву для отчуждения и обмана. Эту почву он видит в частностях: в деньгах, рынке, частной собственности.
Прудон не боится многообразия, предлагая лишь обеспечить каждому элементу социума (предприятию, территории, субкультуре) одинаковую устойчивость к ударам внешнего мира (нации, государства, рынка).
Самоуправление (общественное, производственное и территориальное) – один полюс социальной организации. Если этот полюс преобладает, человек участвует в принятии решений, он может искать свою дорогу в обществе, перед ним открыт путь развития. Другой полюс — государственность. Решения принимает не сам человек, за него думает элита. В этом случае человек превращается в инструмент, в пассивный полуавтомат. Он лишается саморазвития и подчиняется искусственным, механическим законам управления. Между этими полюсами идет постоянное противоборство, которое и создает все известные формы общественной организации. Расширение возможностей управления в индустриальную эпоху поставило мир перед перспективой полного поглощения общества государством, ликвидации самоуправления в принципе — то, что позднее назовут тоталитаризмом. Идея централизованного управления всеми экономическими процессами, отстаиваемая Марксом, вполне могла привести к такой перспективе.
Но взгляды Маркса и его последователей, оттачивавшиеся в спорах с оппонентами по социалистическому движению, в итоге оказались шире тоталитарной перспективы. Социальный антиэлитаризм, органически присущий подавляющему большинству социалистов, открывал возможность для сближения двух движений в ключевом вопросе о государстве.
В до-социалистических обществах координация в масштабах страны обеспечивается с помощью выделения господствующей элиты.
Социальное господство – это первая форма специализации, закрепленной принудительно, властно. Это явление лежит в основе развития социальной иерархии, порождающей многообразные формы угнетения (в том числе «отчуждения»). Социальная иерархия поддерживается силой государства – суверенной организации властной элиты.
Ликвидация господствующей элиты в результате революции, за которую выступали Маркс и Бакунин – не решение проблемы. Если остается ниша для элиты, она воспроизводится. Если ликвидируется старая система координации, на ее месте должна возникнуть новая, и она тоже может оказаться авторитарной и, следовательно – элитарной и даже кастовой.
Социалистический федерализм от Прудона до синдикалистов ХХ века ищет модель такой социально-политической организации, которая исключает консолидацию правящей элиты против остального населения.
Небольшие общины не могут сразу объединиться в федерацию страны — в стране слишком много таких общин. Поэтому федерализм (в частности анархический социализм) выступает за союз союзов или федерацию федераций. Низовые объединения граждан объединяются в региональные союзы, которые в свою очередь объединяются в более широкие федерации регионов. Союз регионов, составляющих страну, уполномочен заниматься только теми вопросами, которые ему поручили нижестоящие субъекты. Совет каждого уровня состоит из делегатов нижестоящих уровней. Делегаты реально зависят от тех, кого представляют (что нельзя сказать о депутатах, избираемых массой неорганизованных граждан). Избиратели не могут отозвать депутата, а община или региональный совет — могут. Делегирование, таким образом, представляет собой реальную демократию, которая передает в центр волю самоуправляющихся общин, а не наоборот.
Система власти выстраивается снизу, а не путем назначения сверху. Делегирование имеет важные преимущества перед парламентаризмом: избирающие хорошо знают избираемых, могут легко отозвать их в случае необходимости, сформулировать императивный мандат и проконтролировать его исполнение. В результате “низы” получают реальные рычаги определения политики “верхов”, что и составляет сущность демократии.
Марксисты признали благотворность делегирования сначала после Парижской коммуны, а затем в ходе Российский революций, когда идея делегирования воплотилась в советах. Но для ортодоксальных марксистов делегированная демократия позволительна тогда, когда за политическим фасадом сохраняется хозяйственный управленческий центр.
Прудон предлагает разные принципы построения федераций — и территориальный (от самоуправления соседей, общины до федерации регионов), и производственный (от самоуправляющегося предприятия до палаты организованных по отраслям трудящихся, которая координирует производство и социальное обеспечение). Такая матричная структура более устойчива: возможные конфликты между отраслями будут сглаживаться территориальной координацией, и наоборот.
В основе этой системы, в «узлах» ее основания лежат естественно сформировавшиеся группы: семья, местная община, коллектив работников. Их связи переплетаются не по какому-то плану, а спонтанно, как корни травы. Это корневое пространство объединяет на основе единых принципов и политическую, и экономическую стороны общества.
Каждый работник — он же и со-хозяин, участник производственной демократии. Это исключает восстановление эксплуатации внутри ассоциации — новые работники, даже пришедшие с непроцветающих предприятий, все равно обладают равными правами. Рынок регулируется не государством и правом собственности, а типовым договорным правом, которое фиксирует стоимость, основанную на производственных издержках. Накопление капитала закрепляется в экономическом господстве, потому что другие ассоциации не платят больше принятого. Национальный банк дает ссуды ассоциациям на беспроцентной основе, что облегчает инновации. Ассоциации и территориальные общины объединяются в отраслевые союзы и федерации, органы которых формируются по принципу союза союзов, делегирования. В качестве арбитра возможен парламент. Мир покрывают корневые связи, которые постепенно вытесняют товарно-денежные отношения (даже конституированные) альтруистической взаимопомощью.
В этой демократической системе, основанной на принципах, предложенных Прудоном, сохраняются лишь такие государственные институты, в которые заложен механизм их самоликвидации о мере того, как общество осваивает координацию существующих в нем интересов помимо центра.
Маркс и Энгельс выступают за отмирание государства, но у них этот процесс – результат ликвидации классового разделения. Государство («пролетарское») должно сначала взять в свои руки контроль за развитием всех процессов социально-экономической жизни (а в марксисткой системе все в конечном итоге определяется экономикой), провести преобразования, полностью централизовать общество, после чего, как прогнозируется — государство исчезнет само собой. Предпринимать усилия для преодоления государства не приходится. Анархисты доказывают, что этот прогноз не оправдается, потому что классы не могут отмереть, пока есть государство. Это не просто “организованные силы общества”, а организация господствующего эксплуататорского класса. И если рабочий класс создаст новое государство, то это будет в действительности не государство трудящихся, а организация нового деспотического класса.
Маркс противопоставляет существующей государственности «диктатуру пролетариата» – не государство как таковое, а организацию рабочего класса. Это – обоюдоострая идея. Если весь класс, в лице каждого своего члена (или хотя бы любого желающего) каким-то образом (не разъясненным Марксом) сможет вырабатывать решения диктатуры, то мы имеем дело с демократией. Если же решения вырабатываются в некотором центре (пусть и выбранном пролетариями), а сами рабочие являются проводниками этих решений (как в обычном государстве – чиновники), то перед нами – тоталитарная модель, где государством поглощено все общество.
Читая Маркса, Бакунин с поразительной точностью предсказал ряд важнейших, системообразующих черт того строя, который будет создан коммунистическими партиями в ХХ веке. Сколько бы после этого не писали о том, что Ленин и Сталин нарушали указания Маркса, и потому учитель не несет ответственность за учеников, бакунинская критика показывает — строители тоталитарной системы взяли у Маркса именно то, о чем предупреждал «Великий бунтарь».
Поскольку марксисты считали, что государственное руководство будет избираться демократически, Бакунин обращается к критике общегосударственных выборов как таковых, нанося урон не только марксистским, но и либеральным иллюзиям.
Бакунин вскрывает коренное противоречие марксистского проекта – между целью и средствами. Принципиальное разногласие марксизма (и тяготеющих к нему направлений государственного социализма) и освободительного социализма (в том числе и анархизма, а также тяготеющих к нему течений народничества) – это отношение к возможности усиления авторитаризма на пути к свободе. Первые готовы к установлению диктатуры, управляющей социально-экономическими процессами. Вторые оставляют за революционным авангардом только задачи борьбы с эксплуататорским режимом и его остатками, а также – просветительские задачи. Остальное должно перейти к общинам и их союзам, то есть к последовательной демократии. Что бы не провозглашали анархисты, их модель вела не к немедленному устранению государства, а к постепенному (более или менее быстрому) снижению степени авторитаризма. Что бы не провозглашали марксисты, их модель вела к росту степени авторитарности.
Анархизм настаивает, что государство не может быть инструментом социальных преобразований, они должны осуществляться самими трудящимися в ходе их самоорганизации. Более умеренные направления освободительного (федеративного) социализма допускают вспомогательное использование государственных институтов, сопровождая это принципиальными оговорками.
Несмотря на полемику анархистов и более умеренных социалистов-федералистов, практики анархистского движения все же создавали государственные структуры, которые сочетали элементы федерализма, делегированной демократии и военной диктатуры, действующей в условиях гражданской войны. Таким образом, они следовали рекомендациям народника Лаврова.
Несмотря на сдвиг марксизма к антиэтатизму после Коммуны, в марксистском проекте роль государства и его преобразований значительно важнее, чем для освободительного социализма, так как марксизм стремится к конечной цели в виде целостной социальной системы централизованного общества. Освободительный социализм для создания социалистических отношений не нуждается в предварительном захвате государственной власти. Но, как и во времена заката феодализма, растущий социалистический сектор рано или поздно будет нуждаться в смене правовой и политической системы, что ведет все же к социально-политической, а не социальной революции.
Идейной лабораторией, где должен был произойти синтез различных социалистических учений, и в то же время инкубатором классового сознания европейского рабочего класса стал Интернационал. Осознав себя частью единого целого с общими интересами, пролетариат становился фактором мирового развития, сопоставимым по силе, а затем и превосходящим королевские дома, транснациональные корпорации и литературные течения.
Без подобных Интернационалу структур идея может жить в умах единиц, пусть и связанных интересным высоконаучным диалогом, или в недрах замкнутых сект, или тиражироваться с немыслимыми искажениями и использоваться кем ни попадя. Но чтобы идея сознательно стала трансформироваться в социальные перемены, ей нужна организация социального творчества, сочетающая поле идейного синтеза, вовлечение в свою работу широких социальных групп, а также моделирование будущего общества в своих собственных структурах.
Эта триединая задача не может не вызвать острых споров между участниками организации. Если их нет, то нет и серьезности постановки задач. Интернационал был для его участников делом жизни, и споры в нем шли соответствующие.
Основной осью противоречий стал конфликт Маркса и Бакунина, где противоречие двух полюсов социалистической идеи было доведено до крайних пределов. Далее был возможен либо раскол, либо синтез. А произошло и то, и другое.
Успех социалистического движения зависит от привлечения в его ряды как представителей рабочего класса, так и социалистической интеллигенции, то есть мыслителей, выступающих за коренное изменение общественного строя, устранение эксплуатации и угнетения рабочих. Социальные тенденции пересекаются с «путями мысли». Социальные процессы (в том числе рабочие выступления) ставят проблему, а теория, идеология более или менее успешно решает ее. Это оставляет значительное поле для борьбы идеологий за симпатии социальных слоев.
Интернационал должен был быть достаточно широк в идейном отношении, в нем должны были «поместиться» все важнейшие социалистические течения Западной Европы того времени – прудонисты, марксисты, лассальянцы, бланкисты и др. Диалог и по возможности – синтез идейных течений избавляет теорию от догматизма, от узости, которая не сможет вместить задачи практики. В этом отношении Интернационал стал моделью Парижской коммуны, когда попытка вырваться из капиталистической и этатистской системы проводилась в сотрудничестве представителей различных социалистических и демократических течений.
Давление антиавторитарного социализма смягчало авторитаризм учения Маркса. Включившись в поле Интернационала с его широким спектром идей, Маркс стал вбирать их в свою концепцию – пусть как «переходные» и вспомогательные. Социализм стал превращаться в целостное течение, в котором марксистский централизм и прудоновский федерализм стали превращаться из полюсов противостояния в поле синтеза.
Парадоксальным образом, начав после Коммуны решительное нападение на Бакунина, Маркс под влиянием ее опыта сделал ряд важных уступок федерализму и антиэтатизму, то есть сблизил свой конструктивный идеал с прудоновско-бакунинским. Этот сдвиг имел долгосрочные последствия. Теперь и многие последователи Маркса проникались федерализмом. Но и после Парижской коммуны Маркс остался централистом в социально-экономическом базисе своей концепции, который доминировал над политической надстройкой. Это порождает противоречие между федерализмом и централизмом в программе марксизма, которое в ХХ веке способствовало распадению этого течения на множество направлений от почти анархических до тоталитарных.
Коммуна, таким образом, своим авторитетом давала шанс ослабить фракционную борьбу в Интернационале. Но личные противоречия вождей, стремление Маркса усилить «управляемость» Интернационала и произошедшая в этот момент значительная радикализация тактических взглядов Бакунина (который не стал замечать и эволюции взглядов Маркса) все же привели к расколу Первого Интернационала.
В этих условиях Бакунин предпринял глубокий критический анализ программных идей Маркса. В этой полемике последующая критика марксизма была предвосхищена во всех основных чертах, были провидены трагедии и достижения коммунистической практики ХХ века. Важно, что таким критиком коммунизма оказался сторонник социалистических, а не правых идей. Это показывает как минимум, что неудачи коммунизма не наносят ущерба авторитету социализма, они лишь открывают перед ним новые пути.
Опыт ХХ века подтвердил, что, на основе марксистского экономического централизма можно провести форсированную индустриализацию, построить социальное государство, мировую сверхдержаву, но не социализм в изначальном значении слова. Прогноз Бакунина стал приговором теории «государственного социализма», который обернулся сверхмонополистическим аналогом капитализма.
Принципиальной полемике Маркс и Энгельс предпочли «технологию власти». Обвинения Маркса были искусственно заострены, его фракция действовала как прообраз Коминтерна, обвиняя попутно и Бакунина в создании тайной иезуитской организации в Интернационале. Но идея подпольной организации революционеров Бакунина заключалась не в этом. Революционная организация не может опираться на государственное насилие. Бакунин уверен, что для ее влияния достаточно одной самоотверженности и скоординированности действий. Если эта «сетевая структура» потеряет альтруистичность, ее влияние падет само собой, она не сможет создать властвующую касту.
Взаимные обвинения в авторитарности и апелляция фракций Интернационала к демократическим ценностям являются проявлением не только технологии власти, но и более глубокой тенденции.
В силу практических задач и свойств людей в обоих течениях социализма проявляются и демократические, и авторитарные черты. Но в разной степени – само различие течений не сводится к этим двум тенденциям. Различие обусловлено моделью социализма, за которое идет борьба. Цель движения воздействует на его организационные формы.
Анархисты предсказали, что авторитарная централистическая организация может породить исключительно авторитарное общество, а действительный социализм может вырасти только из движения, которое организовано на принципиально новых, началах федерализма, равноправия и свободы.
Одновременно рабочее и социалистическое движение превращалось в особую субкультуру со своей инфраструктурой. Общественный заказ на нее был велик – ведь общественное самоуправление занялось просвещением, вспомоществованием, защитой социальных прав – тем самым прудоновским мютюэлизмом, которого так не хватало человеку труда. В ХХ веке эти функции взяло на себя государство, и субкультура стала постепенно распадаться. Но этот опыт показал – новая социалистическая субкультура должна уже здесь и сейчас хотя бы отчасти давать человеку то, что ему не хватает в современном мире.
Процесс организации рабочего класса, преломившись в двух моделях социализма, вылился в две стратегии – создание «пролетарских» (социал-демократических) партий либо синдикализм — теория и практика самоорганизации рабочего класса в самоуправляемые профсоюзы, стремящиеся взять на себя управление экономикой.
В дальнейшем два течения Интернационала настаивали на своем, превращая синдикализм и партийность в непримиримые позиции. Бакунисты «перегибали палку» в одну сторону, в пылу полемики отрицая оправданность политической борьбы, и занимаясь ей на практике (например, в Испании). Для них политическая борьба была синонимом парламентской. Противники Бакунина «перегнули палку» в другую сторону, сосредоточившись именно на борьбе за парламентские кресла. По сути на конгрессе в Гааге возобладал даже не марксизм, а лассальянство.
“Исключением Бакунина из Интернационала” марксистская фракция спровоцировала раскол МТР. В отличие от Ленина и Сталина Маркс установил авторитарный режим не в стране, а в общественной организации, из которой можно было просто уйти. И ушли почти все, кто создавал ее, кто строил первый союз рабочих организаций и социалистов мира.
Но убедительность критики Бакунина еще не доказывает жизнеспособности его собственной модели социализма. Теоретическая заслуга Бакунина заключается в том, что он, как никто последовательно, соединил конструктивную программу Прудона с идеей радикальной социальной революции. Бакунин — певец свободы личности. Он же – сторонник стихии, спонтанного самоопределения народа. Но ведь в системе Бакунина отсутствуют структуры, которые могли бы гарантировать права личности против права сильного и силы коллектива. Это противоречие станет серьезной проблемой для радикального анархизма, который забывал конструктивное наследие Прудона, уделявшего большое значение праву.
Бакунин не отрицает самой функции власти, но выступает против ее закрепления за какой-либо социальной группой. «Низам» обеспечено господство над «верхами», в обществе нет жесткого закрепления статуса за управленцем. Бакунин выступает не против передачи полномочий отдельным лицам, а за возможность их оперативной смены, постоянного растворения их кастового интереса в текучести и сменяемости власти.
Такой подход подразумевает, что все население обладает достаточным культурным уровнем для осуществления функций власти. Главная проблема модели Прудона-Бакунина заключается в технологическом уровне индустриальной эпохи. Индустриальная организация производства, требующая узкой специализации, не дает рабочим достаточного времени на самообразование, чтобы приобрести уровень компетентности, достаточный для реального и эффективного самоуправления.