Крестьяне также получали землю в пользование от государства. При этом основной единицей был «тупу» — участок, необходимый для прокормления одного человека. Женясь, индеец получал от администрации один тупу, на каждого родившегося сына — еще один, и половину — на дочь. После смерти владетеля земля возвращалась в государственный фонд (56, с. 68–69, 57, с. 126–127, 58, с. 274). Другая часть земель не делилась на тупу, а считалась принадлежащей богу солнца и служила для поддержания храмов и жрецов. Наконец, еще одна часть земли принадлежала инкам или непосредственно государству. Все эти земли в определенном порядке обрабатывались крестьянами. Контроль над всеми сельскохозяйственными работами осуществлялся чиновниками. Так, они ежедневно подавали сигнал, по которому крестьяне приступали к работе: для этого были построены специальные башни, с которых чиновники трубили в рог, сделанный из раковины (56,с.70–71,58,с. 247).
Крестьяне были обязаны отбывать воинскую повинность и ряд трудовых повинностей: обрабатывать земли храмов и инков, строить новые храмы, дворцы Инки или других инков, чинить дороги, строить мосты, работать для государства в качестве ремесленников, работать в государственных золотых и серебряных копях. Некоторые из этих повинностей требовали переброски крестьян в другие районы страны, тогда их пропитание брало на себя государство (56, с. 88–89).
Для ремесла сырье поставляло государство, ему же сдавались изделия. Например, ламы стриглись государственными рабами, затем чиновники раздавали шерсть крестьянам, которые должны были ее прясть и сдавать пряжу другим чиновникам.
Закон разделял жизнь мужчины-крестьянина на 10 периодов и предписывал каждому возрасту его повинность. Так, от 9 до 16 лет полагалось быть пастухом, от 16 до 20 — гонцом или слугой в доме одного из инков и т. д. Даже последнему возрасту — старше 60 лет — предписывались свои работы: плести веревки, кормить уток и т. д. Особую группу составляли калеки, но и им (как сообщает хроника Хуаман Пома Аяла) назначались определенные работы. Аналогичные предписания существовали и для женщин. Закон требовал от крестьян непрерывной занятости. Женщина, идя в соседний дом, обязана была брать с собою шерсть и прясть ее по дороге (56, с. 80, 57, с. 129–131). Согласно хронике Сиезаде Леон и Акосты, крестьян занимали и совершенно бессмысленной работой, лишь бы они не оставались праздными: например, заставляли передвигать земляной холм на другое место (56, с. 81, 57, с. 132). Гарсиласо де ла Вега сообщает, что занятие находили и калекам (58, с. 300). Он же приводит закон о тунеядцах: кто плохо возделывал свое поле, получал несколько ударов камнями по плечам или же подвергался порке розгами (57, с. 276). Полностью нетрудоспособные и старики находились на попечении государства или сельской общины.
Для работы крестьяне объединялись в группы по 10 семей, 5 таких групп в большую группу и т. д. вплоть до 10.000 семей. Во главе каждой группы стоял чиновник: десятский, пятидесятский и т. д. Низшие члены этой иерархии назначались из крестьян, высшие были инками (57, с. 96–97, 59, с. 77).
Не только работа, но и вся жизнь обитателей государства инков находилась под надзором чиновников. Специальные ревизоры (лактакамайок, «деревенские инструкторы») непрерывно ездили по стране, наблюдая за населением. Для удобства надзора крестьяне, например, обязаны были держать дверь открытой во время еды (закон предписывал время еды и ограничивал меню) (56, с. 96, 57, с. 132). Другие стороны жизни тоже были строго регламентированы. Чиновники выдавали каждому индейцу из государственных складов два плаща — один рабочий и один праздничный. В пределах одной провинции плащи отличались только в зависимости от пола владельца, в остальном они были одинакового фасона и цвета, но жители разных провинций отличались по цвету своих плащей. Плащи полагалось носить, пока они не истлеют. Изменять покрой или цвет одежды запрещалось. Были законы и против других излишеств: запрещалось иметь в доме стулья (разрешались только скамьи), строить дома большего, чем положено, размера и т. д. В каждой провинции была своя, обязательная для ее жителей, прическа (56, с. 91, 57, с. 132). Эти предписания распространялись не только на крестьян: например, количество и размеры золотой и серебряной посуды, которую мог иметь чиновник низшего разряда, было строго ограничено в зависимости от его положения (56, с. 91–92).
Под особо строгим контролем находились жители вновь завоеванных областей. Туда переселялись жители центральных провинций, причем им предоставлялось право входить в дома туземцев в любое время дня и ночи, они обязаны были сообщать обо всех замеченных признаках недовольства.
Крестьяне не имели права покидать свою деревню без особого разрешения. Контроль облегчался различием цвета одежды и характера стрижки волос в разных провинциях. Специальные чиновники надзирали за проходящими через мосты и заставы. Но государство производило принудительные переселения населения в больших размерах. Иногда переселения вызывались экономическими соображениями: жители перемещались в провинцию, опустевшую после эпидемии, или в более плодородную область. Иногда же причина была политической — как при переселении жителей коренных областей в завоеванную провинцию или наоборот, расселение завоеванного племени среди более лояльного населения империи (56, с. 99–100,59,с.58).
Под контролем государства находилась и семейная жизнь. Все мужчины, достигшие определенного возраста, обязаны были вступать в брак. Раз в год каждую деревню для этого посещал особый чиновник, проводивший публичную церемонию заключения брака, в которой обязаны были участвовать все, достигшие в этом году брачного возраста. Многие испанцы, описывавшие нравы государства инков, утверждают, что мнение вступивших в брак по поводу партнера при этом не спрашивалось, а Сантильян (автор, писавший в конце XVI в.) сообщает, что возражения наказывались смертью. С другой стороны, согласно патеру Моруа, мужчина мог сослаться на то, что уже дал обещание другой девушке, и тогда чиновник рассматривал вопрос еще раз. Ясно, однако, что о мнении женщины никто не справлялся (57, с. 158, 160).
Члены высшей социальной группы — инки — имели право на несколько жен или, вернее, сожительниц, так как первая жена занимала особое положение, а остальные находились на роли служанок. Брак с первой женой был нерасторжим, сожительница же могла быть прогнана и после этого не имела права вступать в брак (57, с. 156). Закон регулировал число жен в зависимости от социального положения мужа — двадцать, тридцать, пятьдесят и т. д. (57, с. 134). Для Инки и его ближайших родственников никаких ограничений не существовало. Большое число жен, а следовательно и большое потомство, приводило к тому, что удельный вес инков в населении все время возрастал.
Среди женщин особую категорию составляли так называемые «избранные». Каждый год во все области страны посылались чиновники, отбиравшие девочек 8–9 лет. Эти девочки назывались «избранными» и воспитывались в специальных домах (в некоторых испанских хрониках они называются монастырями). Каждый год во время определенного праздника тех из них, которым исполнилось 13 лет, отправляли в столицу, где сам Инка разделял их на три категории. Одни возвращались в «монастырь», они назывались «солнечными девами», их деятельность была связана с культом богов солнца, луны и звезд. Они должны были соблюдать целомудрие, но Инка мог предоставлять их своим приближенным и брать себе — в качестве наложниц. Вторая группа распределялась Инкой между инками — в качестве жен или наложниц. Такой подарок Инки считался высоким отличием. Наконец, третья группа предназначалась для человеческих жертвоприношений, которые происходили регулярно, в особенно же больших размерах при празднестве коронации нового Инки. Закон предусматривал наказание родителей, дававших заметить свою печаль, когда их дочерей отбирали в «избранные» (57, с. 161–162).
Кроме «избранных», и все незамужние женщины были собственностью инков, но не частной собственностью, а раздавались им государственными чиновниками в качестве сожительниц или служанок. Такое приниженное положение женщин в государстве инков особенно выделяется на фоне нравов окрестных индейских племен, где женщины пользовались большой независимостью и авторитетом (57, с.159).
Естественно, что такая регламентация жизни, всепроникающий государственной контроль — были бы невозможны без разветвленного бюрократического аппарата. Бюрократия строилась по чисто иерархическому принципу: чиновник имел связь лишь со своим начальством и подчиненными, чиновники же одного ранга могли сноситься лишь через посредство их общего ближайшего начальства (56, с. 96). Основой функционирования этой бюрократии был учет, осуществлявшийся при помощи сложной и до сих пор не разгаданной системы шнурков с узелками — «кипу».
Идея «кипу» была любопытным отражением в мире вещей иерархического строения государственного аппарата. Иерархия вводилась и в материальную область: например, все виды оружия были расположены в порядке «старшинства». Так, копье считалось старше всех других, за ним шли стрелы, дальше лук и т. д. Соответственно «старшинству» эти предметы отмечались завязками выше или ниже на шнурке. Обучение искусству пользоваться «кипу» начиналось именно с заучивания принципов «старшинства».
В виде «кипу» информация передавалась вверх по бюрократической лестнице в столицу, где она изучалась и затем хранилась по типам: военное дело, население, продовольственные припасы и т. д. В испанских хрониках утверждается, что учтено было даже число камней для пращей, число животных, убитых на охотах и т. д. Хуаман Пома Аяла пишет:
«Они ведут учет всему, что происходит в государстве, и в каждой деревне есть для этого секретари и казначеи», «при помощи „кипу“ правят государством»
Действительно, встречаются сообщения о необычайных достижениях административного искусства: создании рабочих армий в 20.000 человек или операции распределения 100.000 бушелей маиса среди населения большой области по строго определенным нормам (56,с. 102).
Работники этой бюрократии готовились в школах, куда был открыт доступ лишь детям инков: закон запрещал образование низшим слоям населения. В школах обучение вели ученые: «амаутас». Их же обязанностью было писать историю, причем в двух вариантах: одна, объективная, в форме «кипу» хранилась в столице и была предназначена лишь для специально допущенных чиновников, другая в форме гимнов повествовалась народу на празднествах. Если сановник признавался недостойным, его имя устранялось из этой «праздничной» истории (56, с. 75–76, 78).
Законы, регулировавшие жизнь в государстве инков, опирались на изощренную систему наказаний. Кара закона была суровой: почти всегда смерть или тяжелые пытки. Это и понятно: когда вся жизнь регулируется государством, всякое нарушение законов выливается в государственное преступление, а, в свою очередь, любое преступление против государства затрагивает самую основу общественного строя. Так, смерть полагалась за поваленное в лесу дерево или за кражу плода с государственной плантации. Аборт карался смертью, как самой женщины, так и всех, кто ей помогал (59, с. 173).
Пенитенциарная система инков предусматривала необычайное разнообразие видов смертной казни: жертву подвешивали вниз головой за ноги, побивали камнями, сбрасывали в пропасть, подвешивали за волосы над пропастью, бросали в пещеру с ягуарами и ядовитыми змеями (57, с. 42).
В случае наиболее серьезных преступлений предусматривалась и казнь всех родственников виновного. В рукописи Хуаман Пома Аяла есть рисунок, изображающий избиение целой семьи, глава которой был признан колдуном (57, с. 143).
Другой формой утяжеления наказания был запрет погребения трупов казненных. Например, трупы зачинщиков возмущений после их казни не разрешалось погребать. Их мясо отдавалось на съедение диким зверям, из их кожи делались барабаны, из черепов — чаши, из костей рук и ног — флейты. Наконец, применялось и пытка перед казнью:
«Кто убьет другого с целью ограбления, будет наказан смертью. Перед казнью его будут пытать в тюрьме, чтобы наказание было больше. Потом его казнят»
Многие наказания мало отличались от смертной казни. Например, Сиезе де Леон, Кобо, Моруа, Хуаман Пома Аяла описывают тюрьмы — подземные пещеры, в которых держали ягуаров, медведей, ядовитых змей, скорпионов (57, с. 142). Заключение в такое подземелье считалось испытанием виновности подсудимого. В основном такое испытание применялось к подозреваемым в подготовке мятежа. В других подземных тюрьмах содержались приговоренные к пожизненному заключению (57, с. 142). Такое наказание, как 500 ударов кнута (предусмотренное законом для воров) (57, с. 144), вероятно, было равносильно смертной казни. Еще одно наказание называлось «каменной казнью» (хивайя). Оно заключалось в том, что жертве бросали на плечи тяжелый камень. Многие, по словам Хуамана Пома, при этом умирали, остальные оставались калеками на всю жизнь.
Другие наказания состояли в принудительных работах на государственных золотых и серебряных копях или на плантациях кока, в тяжелом тропическом климате. Принудительные работы бывали бессрочные или на определенный срок. Наконец, за меньшие преступления полагались телесные наказания (57,с. 144).
Разумеется, равенства перед законом не существовало. За одно и то же преступление крестьянин карался смертью, а принадлежавший к сословию инков — публичным выговором. Как говорит Кобо,
«При этом исходили из убеждения, что для инки царской крови (теоретически все инки были родственниками) публичный выговор был гораздо большим наказанием, чем смерть плебея»
(56, с. 79, 57,с. 143).
Соблазнение чужой жены каралось телесным наказанием. Но если крестьянин соблазнял женщину из сословия инков, оба карались смертью. Как рассказывает Хуаман Пома Аяла, они голыми подвешивались за волосы над пропастью и висели так, пока не умирали (57, с. 146).
Преступления против собственности тоже карались по-разному, в зависимости от того, нарушали ли они интересы частных лиц или государства. Так, сорвавший плод в частном владении, мог избегнуть наказания, если он докажет, что сделал это под влиянием голода, но если это была собственность Инки, он подлежал казни (57,с. 145).
Полное подчинение жизни предписаниям законов и контролю чиновников привело к ее необычайной стандартизации: одинаковые одежды, одинаковые дома, одинаковые дороги… Многократное повторение одних и тех же описаний характерно для старых испанских хроник, описывающих жизнь государства инков (56, с. 130). Столица, застроенная одинаковыми домами из одинаковых черных камней и разделенная на ровные одинаковые кварталы, производила, вероятно, впечатление города-тюрьмы (56, с. 117).
Как следствие духа стандартизации все, что хоть как-то выделялось, рассматривалось как нечто опасное и враждебное: рождение двойни или скала необычной формы. В этом видели проявление злых, враждебных обществу сил. И события показали, что страх, который любые незапланированные явления вызывали в государстве инков, оказался вполне оправданным: громадная империя оказалась бессильной перед менее чем двумястами испанцев. Ни огнестрельное оружие, ни неизвестные индейцам лошади испанцев не могут объяснить это необычайное явление: те же факторы имели место, например, при покорении зулусов, которые, однако, долго и успешно боролись с крупными английскими военными соединениями. Причину гибели империи инков надо, по-видимому, искать в другом — в полной атрофии инициативы, в привычке только выполнять распоряжения начальников, в духе косности и апатии.
На близкое явление указывает Ондегардо, испанский судья, служивший в Перу в XVI веке. В своих книгах он неоднократно сетует на то, что полная регламентация жизни и устранение из нее личных стимулов привели к ослаблению, а часто и полному уничтожению семейных связей, так что, например, дети отказывались хоть как-то заботиться о своих родителях (56, с. 127). Бодэн, французский специалист по истории Латинской Америки, видит и во многих чертах современных индейцев наследие царства инков — в равнодушии к судьбе государства, безынициативности, апатии (56, с. 124–125).
В какой же мере можно назвать строй государства инков социалистическим? Безусловно, оно могло с гораздо большим правом претендовать на такое название, чем любое из современных государств, относящих себя к этой категории. Мы видим в нем ярко выраженными многие социалистические принципы: почти полное отсутствие частной собственности и, в частности, полное отсутствие частной собственности на землю; отсутствие денег и торговли; полное устранение личной инициативы изо всей хозяйственной деятельности; детальная регламентация всей личной жизни, заключение браков по предписанию чиновников, государственные раздачи жен и наложниц. Но мы не встречаемся ни с общностью жен, ни с тем, что дети принадлежат всему коллективу в целом: жена, хоть и данная крестьянину государственным чиновником, была только его женой, а дети росли в семье (если исключить девочек, которые оказывались «избранными»). Тем не менее, государство инков было, по-видимому, одним из самых полных воплощений социалистического идеала, какой только был когда-либо достигнут.
На это указывает и поразительное сходство жизненного уклада империи инков и многих социалистических утопий — часто вплоть до мелких подробностей. Бодэн в книге «Инки Перу» рассказывает, что во время его доклада о государстве инков в Парижской Академии Наук один член Института спросил, не следует ли попытаться проследить влияние примера инков на «Утопию» Т. Мора (56,с. 165). Такое влияние невозможно: «Утопия» написана в 1516 г., а Перу открыто испанцами в 1531 г. Тем более поразительно это совпадение, показывающее, как социалистические принципы принудительно приводят к одинаковым выводам в вековой практике администраторов-инков и в голове английского мыслителя.
Но более поздние социалистические писатели несомненно находились под сильнейшим влиянием того, что они слышали о «перуанской империи». В одном из своих произведений Морелли, развивая картину общества, находящегося в «естественном состоянии», без деления на «твое» и «мое», говорит, что подобные законы были у «перуанцев». Мы приводили в ч.1 похожую выдержку из статьи «Законодатель» в «Энциклопедии» и советуем читателю перечитать это место на стр. 131, чтобы определить, насколько картина, нарисованная Дидро, походила на истину. Весьма правдоподобно, что именно влиянием примера инков объясняются многие детали будущего общества у писателей XVII и XVIII веков. Легко представить себе, как они жадно впитывали рассказы, в большом количестве ходившие тогда по Европе, о реально существующем обществе, столь близком по духу их идеалам. Здесь скрыта общая и очень интересная проблема — о влиянии на социалистическую литературу, начиная с Платона, «социалистического эксперимента», практики осуществления социалистических идеалов в Египте, Месопотамии, Перу.
Развитие социализма в Южной Америке, которому, казалось бы, положило конец испанское завоевание, тем не менее имело продолжение. Лет через 100–150 в области, близкой к территории государства инков, в Парагвае, иезуитами был создан общественный строй, во многом воскрешавший традиции инков.
История испанского проникновения в Парагвай начинается с 1516 г., когда дон Хуан-де-Солис открыл устье реки Параны и завоевал прилегающие территории, которые получили название Парагвая. В 1536 г. Хуан-де-Айоле построил Ассунсион — столицу новой провинции.
Население Парагвая составляли индейцы племен гуарани. Миссионерская деятельность была начата среди них доминиканским монахом Лас Казас. Иезуиты приняли в ней участие позже. Со свойственным им реалистическим подходом они решили сделать принятие христианства и практически привлекательным, а для этого попытались защитить обращенных индейцев от их главного бедствия — охотников за рабами — паулистов (от штата Сан Паулу, тогдашнего центра работорговли). Пресечение работорговли оказалось, несмотря на многолетние усилия, совершенно непосильной задачей для испанской короны. Иезуиты же добились того, что индейцы больших областей Парагвая приобрели безопасность от набегов паулистов. Для этого они приучили индейцев к оседлой жизни и переселили в крупные селения, называемые редукциями. Первая редукция была основана в 1609 г. Сначала, по-видимому, существовал план создания великого государства с выходом к Атлантическому океану, но этому помешали набеги паулистов. Начиная с 1640 г. иезуиты вооружили индейцев и с боями переселили их в труднодоступный район, ограниченный с одной стороны Андами, а с другой — порогами рек Парана, Ла-Плата и Уругвай. Вся эта страна была покрыта сетью редукций. Уже в 1645 г. иезуиты Машета и Каталадино получили от испанской короны привилегию, освобождавшую владения общества Иисуса от подчинения испанским колониальным властям и от уплаты десятин местному епископу. Иезуиты добились вскоре права вооружить индейцев огнестрельным оружием (в отмену безусловного запрета, введенного испанскими властями во всей Южной Америке) и создали из гуарани сильную армию.
В сношениях с испанским правительством иезуиты настойчиво отклоняли обвинения в том, что создали в Парагвае независимое государство. В действительности некоторые обвинения были преувеличены — например, книга о «парагвайском императоре» с его портретом, или выпущенные якобы им монеты были подделкой врагов иезуитов. Но несомненно, что контролируемая иезуитами область была настолько изолирована от внешнего мира, что вполне могла считаться независимым государством или доминионом Испании. Иезуиты были единственными европейцами на этой территории. Они добились от испанского правительства закона, по которому ни один европеец не мог без их разрешения проникать на территорию редукций и в любом случае не мог пробыть там больше 3 дней. Индейцы же могли покидать редукцию лишь в сопровождении патеров. Несмотря на неоднократные требования правительства, иезуиты отказывались обучать индейцев испанскому языку, но разработали письменность гуарани и обучали их грамоте. Сами иезуиты, жившие в этой области, большей частью не были испанцами — это были немцы, итальянцы, шотландцы. Область иезуитов имела свою армию и вела самостоятельную внешнюю торговлю. Все это оправдывает термин «государство иезуитов», который и употребляют почти все, пишущие об управлявшейся ими области.
Население государства иезуитов составляло в момент расцвета 150–200 тыс. человек. Основной их частью были индейцы, кроме того около 12 тысяч рабов-негров и 150–300 иезуитов. История этого государства оборвалась в 1767–1768 годах, когда иезуиты были изгнаны из Парагвая в рамках общей, направленной против иезуитов политики испанского кабинета. В 1773 г. и весь орден Иисуса был упразднен папой Клементом XIV.
Основные принципы организации редукций были разработаны патером Диего де Торрес. Знаменательно, что Торрес начал свою миссионерскую деятельность в Перу, где не так давно было государство инков. Испанцы эксплуатировали там богатые серебряные копи и заботились о том, чтобы индейцы остались оседлыми. Для этого было предложено сохранить в основном тот же строй, который существовал при инках. Призывая к организации редукций в Парагвае, Торрес писал, что
«местность должна управляться по той же системе, что и в Перу»
Многие наблюдатели приходили к выводу, что в своем государстве иезуиты сознательно копировали строй империи инков.
Уже было сказано, что все население было сосредоточено в редукциях. Обычно в редукциях жило 2–3 тыс. индейцев, в самых малочисленных — около 500 человек; самая крупная миссия св. Ксавера насчитывала 30.000 жителей. Во главе каждой редукции стояло два патера-иезуита; как правило, один из них был значительно старше другого. Других европейцев в редукции обычно не бывало. Старший из двух патеров, «исповедник», в основном посвящал себя культу, младший считался его помощником и руководил хозяйственными делами. Иезуит Жуан де Эскадон в написанном в 1760 г. письме говорит:
«Светская власть полностью принадлежит отцам, так же, или даже больше, чем духовная»
Священники обычно показывались индейцам только во время богослужения. В другое время они сносились с ними через посредство должностных лиц из местного населения — коррехидоров (кациков) и алькадов. Эти должностные лица избирались ежегодно по списку, составленному патером. Избрание производилось открытым поднятием рук. Коррехидоры и алькады находились в полном подчинении патеров, которые могли отменять любые их распоряжения и отдавать новые. Цитированный выше Эскадон пишет, что каждое утро коррехидоры и алькады являлись к одному из патеров. Он утверждал их решения и указывал, как на текущий день распределить все население редукции на работы:
«Это совершалось, как у нас в доброй семье, где отец на каждый день указывает, кому что делать»
«Ограниченный ум обращенных индейцев заставлял миссионеров заботиться обо всех их делах, руководить ими как в духовном, так и в светском отношении», — цитирует в «Истории Парагвая» иезуит Шарлевуа современника парагвайского государства Антонио де Уллоа.